ИНТЕЛРОС > №10, 2015 > Уходящая натура

Михаил КАГАНОВИЧ
Уходящая натура


30 октября 2015

Каганович Михаил Вениаминович — поэт, прозаик. Родился в 1956 г. в Москве. Образование высшее медицинское. Автор книги стихов «CREDO» (М., 2008), книг прозы «Начало романа» (М., 2009) и «На конной тяге» (М., 2009). Живет в Москве.

 

 

Поэт — звание не важное. Скорее — неважное.

Поэт растворен в воздухе языка, ради которого существует, без остатка. Величайшие — незаметны. Как Грибоедов, пословно разошедшийся на цитаты. Или Пушкин, запустивший в русский ум горькую идею маленького человека. Или Блок. Или...

В самом начале семидесятых, еще школьником, в гостях у папиных друзей, я услышал пару строк, без которых русский воздух с той самой поры, как они написаны, смею утверждать, не так «сладок и приятен» более:

 

Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребенок спит?

 

Ленина никто не хаял. Он был, как на октябрятской звездочке, — только с закрытыми глазками. Автор его почти любил. Но от того становилось только поноснее (старое русское слово) и... страшнее. А страх исторгал хохот. И следом... — страх.

Спустя годы, волею судеб, я познакомился с автором этих строк. Более того — довольно продолжительное время мне посчастливилось находиться в его присутствии, видеть и слышать его друзей, но главное — слышать его самого. Как он сам говорил об «...историческом недосыпе»: «Было душно... И захотелось свистнуть...»

Коржавин живет теперь в Америке и говорит о ней: «... страна прикладного христианства». И это тоже — взгляд поэта, всем существом отдающего себе отчет в сказанном самим Господом: «...пусть левая рука твоя не знает, что делает правая».

Он и в советскую ссылку был когда-то отправлен за то, что любил свою (нашу) страну не так, как было положено, а как поэт, то есть — как Бог на душу положил.

И эта распирающая грудь любовь. Дочь его кишиневского друга Александра Фридмана, Люся Польшакова, рассказывала, что как-то сидит, смотрит невидящим своим взглядом в пространство и вдруг:

— Дай ей Бог здоровья!

— Кому, Наум Моисеевич?

— Как кому? Русской женщине!

Коржавинский парафраз:

Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд...
Но кони всё скачут и скачут,
А избы горят и горят...

«весит» сегодня едва ли не больше некрасовского оригинала.

Он настоящий русский Сократ. И мудростью, и любовью к миру, и удивительным портретным сходством. И даже своей Ксантиппой — Любаней (Любовью Семеновной), которой не стало в прошлом году, а он в это никак не верит. Потому что, как не мог без нее дышать, так и не может до сих пор.

Он стар, болен и одинок. Храни его Господь!

 

Поэту, на сон грядущему

Умирает Коржавин на том обороте Земли,
Где ни дна, ни покрышки, где «всё так» — да не так и не эдак...
И рифмует, рифмует, рифмует... судьбу, океан, корабли,
Что гудят не ему и не то, и не там — напоследок...

Слепотой прозревая, что некому передавать — 
Типа лиры-кифары — деревянной сидушки в сортире — 
Лишь со струнами. Типа «как Пушкину делал Державин». Кровать 
И проход до сортира, наощупь, по чёрт-ногу-сломит квартире.

Умирает эпоха, топочут коней табуны,
Занимаются избы — аж в полнеба — и бабам пора бы...
Но цикута горчит, не кончаясь... И русский Сократ без страны...
Да Ксантиппа-Любаня готовится выть, как на родине бабы.

 

Любаня

А Ксантиппа взяла и управилась
Раньше Эмочки своего. 
Что ей здесь, среди нас не занравилось?
В небесах ли взыскует чего?

«Масло жизни» жевала — кунжутное — 
Час-полчас, что ни утро — урок.
Да китайщина эта непутная
Католичкам, как видно, не впрок.

Порассеял овсяные клеточки
Щедрой жменью рачок-мужичок,
Чтоб — как перст — без Любанечки-деточки
Мудрый Эма — слепой дурачок.

Чтоб, когда за последней завесою
Ангел вечности снимет печать,
Дал ей счастье Всевышний — встречать
Православного Манделя мессою.

 

* * *
Сейчас, сейчас произойдёт — 
Толику только лишь терпенья — 
Муз полуголый хоровод,
Сатиров из кустов сопенье...
Вот, вот — на кончике пера, 
На самой тонкой паутинке...
Но кто-то вдруг шепнёт: «Пора...» 
И всё — ни звука, ни картинки...
Безвольный увалень, душа
Засуетится неумело, 
Куль неподъёмный тормоша 
Деревенеющего тела:

Назад — в ярем. Взвалить... Нести...
Куда ты?! Господи, прости...


Вернуться назад