Хасавов Арслан Дагирович (1988) — лауреат независимой литературной премии «Дебют» в номинации «Эссеистика» (2014), Всероссийского конкурса молодых журналистов-международников в номинации «Репортаж» (2013). Проза выходила в литературных журналах «Юность», «Новая Юность», «Вайнах», «Нева» и др. Участник X и XIV Форумов молодых писателей России и стран СНГ. Продолжает обучение в магистратуре факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ «Высшая школа экономики», возглавляет литературную студию вуза.

 

 

Шум

Казалось, что шум заполнил его голову. Не просто заполнил, но и вытеснил оттуда накопленные за годы студенчества знания, обрывки информации, имена многочисленных знакомцев. Вытеснил он даже те политические и, что страшнее, этические позиции, на которых он последовательно стоял всю свою непродолжительную сознательную жизнь. День за днем, год за годом шум этот фоном звучал во всем его существе, лишь изредка с болезненной пробуксовской притормаживая где-то над ушами. Вот и сейчас, выключив свет и закурив сигарету, он выглянул в окно, за которым московское лето неумолимо подходило к своему концу, и вновь провалился в шум.

Уже который год он проживал в родительской квартире, словно во времянке, фактически не разбирая вещей, не находя им подходящего, как полагается в нормальных домах, единственно верного места. Заброшенный рабочий стол был завален бумагами, порядком помятыми газетами с его публикациями да дипломами малозначащих журналистских и писательских конкурсов. В одном углу его комнаты лежали горы непрочитанных книг, в другом не меньшие горы одежды, большую часть которой он давно не носил.

Вообще говоря, он видел себя далеко отсюда, но где именно, разобраться не то что не мог, а даже не пытался. Любил природу, но на дом с высоким сэлинджеровским забором по периметру участка даже не мечтал накопить — предпринимательской жилки в себе он никогда не замечал. Какую замечал? Сложный вопрос — с каждым последующим годом ему все отчетливее казалось, что единственный навык и единственное искусство, которым он в совершенстве владеет, так это сидеть задумчиво у приоткрытого окна, прислушиваясь к нескончаемому шуму, и выпускать табачный дым в холодную пустоту большого города.

В чем был смысл, предмет его задумчивости — вопрос еще более сложный. Он мог размышлять о судьбах мира и биографиях тиранов, мог мысленно вернуться к сюжету недавно прочитанной книги или, что плохо на него влияло, задумывался о предательстве папы.

Артур часто вспоминал случай из детства, мысли о котором, пожалуй, можно смело назвать уютным убежищем большинства людей. Он, девятилетний, сидит на теплых коленях папы и крутит руль приобретенной их семьей незадолго до этого горчичного цвета BMW. Мощный четырехлитровый двигатель ревет, внушая пассажирам уверенность и, пожалуй, страх, словно дикий зверь из книги Киплинга, которую он тогда читал,. Рядом — мама, кожа на ее лице еще совсем гладкая, надо лбом густая темная челка, мама взволнованно причитает под его детскую руку:

— Помедленнее, сынуля, не спеши. Прошу тебя, езжай помедленнее — мы ведь никуда не торопимся.

Машина между тем съедает километры, в то время как за ее окнами проплывают горы Копетдага, накинувшие на свои могучие плечи редкие, но пушистые, словно дамское манто, облака. Тогдашний его восторг невозможно передать словами — он царапал в районе сердца, то сползая куда-то к желудку, то молотом стучась в темя.

Или вот еще — папа везет его на лечение в Турцию. Между сидений самолета, следующего рейсом Ашхабад—Стамбул, картонная коробка. В ней щенки, которые то тявкают беспомощно, то затихают, чтобы потом заскулить и снова затихнуть. Ближе к середине полета ко всеобщей радости прогрызли они одну из стенок этой коробки.

Один из щенков, серый пушистик с карими зрачками, вразвалочку подошел к креслу, в котором сидел Артур и, не задумываясь, уткнулся в его колени. Осторожное, в преддверии тяжелой операции, внимание отца и горячее дыхание щенка, отчего-то выбравшего именно его, слились в единый потрясающий миг, который он вряд ли когда сможет забыть.

Постепенно, уже в северных широтах, начинала меняться тональность их отношений, и папа стал превращаться в отца. А еще позднее, когда Артур убедился, что отцовское предательство было осознанным и оттого непростительным, тот стал для сына просто Камилем.

— И потом Камиль подошел, — мог, к примеру, рассказывать что-то Артур.

— Погоди, а почему ты называешь его Камилем? — чаще всего отзывался собеседник в некоторой задумчивости и добавлял: — Согласись, звучит странновато — он ведь твой отец.

Выносить сор из избы было вроде бы рано, поэтому чаще всего Артур соглашался с замечанием, спешно поправляя сам себя: «ну да, папа, я имел в виду».

Шум, доносившийся с широкого проспекта и ставший саундтреком его жизни, сильно надоел Артуру. Однако в попытках спастись от липкой духоты он открывал окна, в разыувеличивая децибелы этих звуков.

Втягивая и выдыхая крепкий табачный дым, он размышлял, куда теперь направить свою еще не окончательно иссякшую энергию. Он, наконец, перестал бояться признаться себе в том, что земля давно уплыла из-под его ног. Преданный сын, он хотел просто вернуться на исходную позицию — семья, как оказалось, немало для него значила.

— Включи бойлер, — раздался голос мамы из-за его спины. — Сделай, пожалуйста, так, чтобы я могла завтра спокойно принять душ перед работой.

Да, перед работой: ей после случившегося тоже приходилось работать. Артур быстро выкинул сигарету в окно. Глупо делать это в двадцать пять, но архаичная традиция предписывала определенные нормы поведения — курить при любом из родителей значило бы оскорбить их, расписаться в своем неуважении.

— Сейчас включу, — тоном чуть более твердым, чем требовала ситуация, ответил он.

— Почему все, о чем бы я тебя ни попросила, ты воспринимаешь в штыки?! — вполоборота завелась она. — Ни о чем уже тебя нельзя попросить! На кого мне еще рассчитывать, не подскажешь?

Ее нервная система сильно пострадала за последние несколько лет, и по-хорошему ей вообще требовалось квалифицированное лечение в каком-нибудь живописном месте. Артур вздохнул — промолчать, выпасть из диалога было наилучшим выходом из положения.

На столе, среди измятых бумаг и обрывков рукописей, к которым он не спешил возвращаться, завибрировал телефон. «Мурад-Тула» отобразилось на дисплее его мобильника. Артур задумался на секунду, но потом быстро перетащил ползунок ответа вправо.

— Тутган оразагызны Аллах кабул этсин!¹  — услышал он знакомый голос, приложив телефон к уху.

— Сав бол, ваша! Сизинкин де, тутманланда Аллах гечсин!² 

Уразу³  он никогда не держал, поэтому их редкое общение можно было назвать лишь соблюдением правил приличия. Коротко переговорив о делах и передав приветы домашним, простились. А о чем было говорить еще? Отцовское поведение вбивало клин и в отношения Артура с родственниками: притворяться он не хотел, правды они, по его мнению, тоже не заслуживали. Приходилось поддерживать холодный нейтралитет.

Отмахнувшись от мыслей об ожидавшем его бойлере, он позвонил Жене. Этот парень со странными для Москвы подкрученными усами и тонкой бородкой в стиле Троцкого мог бы стать его другом, если бы он когда-нибудь снова научился доверять людям.

— Знаешь, если задуматься, это ведь так странно, — начал Женя, когда они уселись за стойку близлежащего бара, — люди — просто существа, животные, из которых торчат разные конечности — руки, ноги, голова. Они как-то держат равновесие и передвигаются по своим делам. Ты об этом никогда не задумывался?

За такие вот отвлеченные разговоры Артур его и ценил.

— В литературе это называется «биологической массой», — поддержал он тему.

— Еще более странно слышать от этой самой биомассы всякие вещи, как, например, «мне не подходит прошлогоднее пальто — я вряд ли когда смогу надеть его снова». Ты ведь меня понимаешь?

— Ну да. Человечество — муравейник, а мы с тобой такие же малозначащие букашки, как и все остальные — прихлопни, и все, что мы любили, чем дорожили и что значили, останется лишь во влажном следе, в котором уже мало что разберешь. А потом взойдет солнце и высушит и этот след.

Непрекращающийся шум в его голове, смешавшись с отечественными поп-хитами девяностых, наполнявших кафе, мешал сосредоточиться. Он закурил сигарету и выпустил густое облако дыма.

— Самое интересное, что большинство этого даже не понимает, — вяло докинул Артур еще одну банальность.

— Скорее, они этого просто не хотят! А зачем? Я бы вот, например, тоже с превеликим удовольствием перестал все это понимать, поменялся бы с ними местами. Так ведь жизнь становится гораздо проще, даже будто бы осмысленнее.

— Согласен. Таким, как мы, сложно воспринимать жизнь как реальность — это, скорее, аркадная игра, в которой мало что по-настоящему имеет значение.

С момента отцовского предательства и с каждым новым прожитым годом Артур все чаще задавался вопросами о гипотетической необходимости создания ячейки общества. Если отец, некогда бывший сверхчеловеком, оказался способным причинить такую боль, смогу ли я быть другим по отношению к своей семье, — спрашивал себя Артур.

— Слушай, а что ты думаешь о детях? — спросил он Женю, отхлебнув из тяжелого бокала. — Имеем ли мы право заводить собственных детей?

— Конечно! В этом ведь заключается великое счастье, — без тени сомнения ответил тот.

— Возможно. Но имеем ли мы право заводить собственных детей, в то время как детские дома переполнены? Не лучше ли взять на воспитание сироту?

— Эту разницу ты не поймешь, пока у тебя не появятся собственные детки. Видеть черты любимого человека в вашем совместном ребенке, наблюдать, как он делает первые шаги, — говорил он мечтательно. — И потом, это ведь продолжение рода, как ни крути, твоя кровь.

— Это понятно, но в чем смысл создания еще одного муравья?

Женя поперхнулся неудобным вопросом и, смущенно улыбаясь, начал блуждать взглядом по лицу Артура, пытаясь угадать верный ответ.

— Эгоизм, — сказал он, уронив вмиг потяжелевшую голову на руки.

— Опять напился? — услышал он мамин голос, не успев вернуться домой.

Она устало щурилась — яркий свет в прихожей слепил ее, уже успевшую полежать в темноте.

— Сколько можно это терпеть? Посмотри на себя — да кого ты стал похож?

— На кого? — зачем-то полюбопытствовал он, скользнув взглядом по зеркалу.

— На самого натурального алкаша! Эти мешки под глазами, — брезгливо начала перечислять она, но, махнув рукой, резко заключила, — да ты уже весь зеленый!

— Я, наверное, просто устал.

Вечная белая ночнушка, переминается с ноги на ногу. Вот, кто устал на самом деле.

Артур же застыл, как вкопанный, рассматривая мамино лицо. Он как никто другой понимал состояние, в котором она пребывала, но ровным счетом ничего не мог с этим поделать. Все в нем сжалось в комочек, и засосало где-то под ребрами. Сцена длилась секунду-две, не дольше. Он думал было обнять ее или хотя бы провести рукой по щеке, по ее с каждым днем все более редким волосам. Глаза его увлажнились.

— Что ты вылупился, как баран на новые ворота?! — оборвала она ход его мыслей. Внутренняя связь их, похоже, сильно истончилась. — Включи лучше бойлер, сколько раз тебя можно просить.

Качнувшись, словно парусник на высоких волнах, она развернулась и уплыла в некогда их с Камилем комнату. Разуваясь, он слышал, как мама с глубокими, как у загнанной лошади, вздохами укладывалась в постель.

Разобравшись с бойлером — раньше этим занимался отец, — он зашел в свою комнату. Те же бумаги на столе, та же гора одежды на диване и те же высокие стопки книг в углу.

Артур сел в кресло с высокой спинкой, доставшееся ему в наследство от разгромленного отцовского офиса, и задумчиво всматривался в освещенный множеством ламп широкий проспект за окном. Чтобы хоть как-то спастись от духоты, открыл окно. Шум вновь заполнил комнату: перво-наперво облизав подоконник, взъерошил его волосы, согнал пыль с низкого чайного столика и, оттолкнувшись от матового стекла двери, медленно осел на застеленный светлым ламинатом пол.

Телефон вдруг оказался в руках Артура. Не успел он опомниться, как уже застал себя набирающим сообщение папе:

— Привет! Не хочешь поужинать сегодня вместе?

Первое сообщение за без малого полтора года.

— Давай, только это будет ближе к 23-м часам. Как поеду, напишу, — ответил Камиль спустя минут десять.

Артуру стало дурно: выпитое, смешавшись с очевидным пренебрежением отца, подкосило ноги, еще больше затуманило голову.

До сколь долгожданной, столь и неожиданной встречи с Камилем оставалось еще некоторое время, и он решил подремать, чтобы постараться хотя бы немного прийти в себя. Воспоминания детства, диалог с Женей, сложности с мамой, скорая встреча с отцом — все это вихрем пронеслось в голове прежде, чем он провалился в сон.

 

Он очнулся от оглушительной тишины. Коснувшись ступнями прохладного пола, попытался восстановить в памяти прошедший день. Встреча! Бросил взгляд на настенные часы. Было уже начало пятого. Схватил телефон, ожидая увидеть пропущенные вызовы и уточняющие сообщения Камиля.

Один звонок от девушки, с которой он в то время общался, да несколько малозначащих сообщений в соцсетях. Было похоже, что проспал он не так уж и много.

Подойдя на ватных ногах к окну, с третьей попытки закурил сигарету, а закурив, сделал сразу же две затяжки. Машин на проспекте не было, для пешеходов час, по-видимому, тоже был слишком ранним.

В голове его можно было катить шар — ни тебе мыслей, ни желаний, ни, главное, шума.

Последний, похоже, исчез из его жизни навсегда.

 

 

 

Зоопарк

Даже будучи трезвым, я, кажется, был не в себе. Маялся, измеряя шагами комнату, порываясь то выбросить мусор, то выброситься в окно, при этом ничего ровным счетом не предпринимая. Я просто ходил из угла в угол и чувствовал, как что-то пульсировало внутри моей черепной коробки.

Подойдя к холодильнику и вытянув руку за чем-то съестным, я заметил, что рука эта нервически подрагивает.

Остановившись у зеркала, утопленного в роскошной позолоченной раме, я вгляделся в свое отражение. Еженощно я выпивал не меньше литра разного рода алкогольных напитков, пытаясь облачить в буквы переживаемую драму. Выходило скверно, но казалось, что боль отступала на шаг и, сложив руки перед собой, задумчиво и отчасти восхищенно смотрела на мою сутулую фигуру, сидевшую в ночи перед компьютером.

Бессонница же, хохоча от затянувшейся вседозволенности, нарисовала круги под моими глазами. В свете лучей дневного света, робко проникавших в комнату из-за занавешенных окон, сам я казался каким-то зеленым. Я поднял руки и, на манер культуристов, демонстрирующих публике накачанные тела, сжал кисти рук в кулаки. Сонные бицепсы лениво пошевелились и, перевернувшись на другой бок, залезли под одеяло.

Моя собственная голова, казалось, не хотела держаться на шее. Я также отметил, что блестел сединой на висках гораздо сильнее обычного, а неухоженная растительность на лице неожиданно стала отдавать рыжим.

Если бы кому-нибудь пришло в голову облачить меня в повидавший виды бушлат и изношенные ботинки, я бы, скорее всего, в первом же туре прошел кастинг на роль типичного привокзального бомжа.

Завибрировавший в кармане джинсовых шорт телефон заставил меня отвлечься от грустных мыслей и прочитать сообщение.

— Ну что, мы сегодня встречаемся?

Я вновь заходил по комнате, подыскивая верный ответ.

Той, которую я любил, не было в городе, и мы то и дело обменивались многословными письмами со взаимными упреками и, вообще говоря, спустя почти восемь лет отношений, находились на грани болезненного расставания. Хотя, чего греха таить, я был абсолютно убежден, что мы, брезгливо взявшись за руки, уже переступили эту самую грань.

Я пролистал историю нашей переписки. По всему выходило, что двумя днями ранее я сам предложил Кристине пересечься, но, занятая другими делами, она нашла для меня время только в четверг.

— Я не умею так заранее, — зная ситуацию, ответил я ей тогда. — Договариваюсь в день встречи.

— Ок! — со смайликом согласилась она и то ли в шутку, то ли всерьез добавила: — Напишу в четверг.

И вот написала. Проснувшийся лишь двумя часами ранее, я не находил себе места и колебался между тем, чтобы пустить себе пулю в лоб и придушить виновницу моих терзаний, а то и вовсе объединить две эти малоприятные процедуры в общую картину развязки личной драмы.

Выйти на свежий воздух было, в общем-то, неплохой идеей — после увольнения со службы я редко появлялся на улице, проводя львиную долю вдруг ставшего без каких-либо оговорок свободным времени за чтением собратьев по перу, страданием, потреблением алкоголя и собственными творческими потугами.

— А во сколько? — осторожно уточнил я.

— В 18:30 буду в центре.

— Ты одна приедешь? — уточнил я, так как, еще не успев пропить чувство стыда, постеснялся бы знакомству с новыми людьми, пребывая в подобном состоянии.

— Я собираюсь встретиться только с тобой, — вновь сдобрив свое сообщение смайликом, написала Кристина.

Согласовав место встречи, я стал спешно заниматься собой. Чтобы хоть как-то привести свои мысли в порядок и приглушить неприятный привкус во рту, выпил растворимый кофе со сливками и отправился в душевую. Стараясь не смотреть в подсвеченное изнутри зеркало, подравнял специальной машинкой щетину, а внимательнее присмотревшись к бровям, провел и по одной из них. Брови не стало.

Как бы там ни было, я надел купленные незадолго до этого в интернет-магазине вещи и выбрался на свет божий.

Уставшее лето подходило к финалу, чтобы уступить время и территорию плакучей желтолицей осени, о стремительном приближении которой я в последние дни с ужасом вспоминал. Эта осень могла сгубить меня, с шипением затушив пожиравший изнутри пожар, и равнодушно оставить на его месте горстку черных, как беззвездная ночь, углей.

Взяв в магазине бутылку вина, я сел в автобус, который довез меня до Краснопресненской. Бросив взгляд на висевшие на столбе механические часы, я подумал, что мог бы докатить до Пушкинской на велосипеде, но, не разобравшись с правилами проката, был вынужден спуститься в подземку.

Когда я добрался до места, первыми в фокусе моего внимания оказались ее загоревшие под европейским солнцем плечи, под которым она, судя по Instagram, старалась появляться не реже раза в месяц. Не спеша подойти, я скользнул по ней взглядом. Сочное юное тело было одето в легкое черное платье, из которого выглядывали притягивающие взгляд ноги двадцатипятилетней госслужащей. Она была рыжей, с пухлыми губами, над которыми можно было различить заросшую дырку от пирсинга, символизировавшую ее бурную юность. Я хорошо знал ее в годы студенчества и помнил, что ровно такая же дырка есть и на ее юрком языке.

Поникший, словно из тумана, проявился стоявший на высоком постаменте памятник Пушкину. Наконец она меня заметила и, развернувшись всем корпусом, в два прыжка оказалась рядом, ослепив показавшейся идеальной широкой улыбкой.

— Ах, вот ты где, — озорно сказала она, дернув копной рыжих волос, — Куда пойдем?

Казалось, не было этой паузы в общении размером едва ли не в полтора года, а сами мы, как и прежде, встретились, чтобы в очередной раз пропустить по бокалу перед утомительной лекцией.

— Да не знаю, честно говоря, наверное, куда глаза глядят.

Мы пересекли площадь и, перейдя Страстной бульвар, оказались на Большой Дмитровке.

— Ну, что там у тебя происходит? — наконец спросила Кристина, вкратце знавшая суть моей проблемы.

— Трагедия. Чувствую себя погорельцем, потерявшим в пожаре не только все документы, но и близких, включая и не родившихся детей. Короче, меня разлюбили!

— Я знаю, о чем ты говоришь, — отозвалась она с готовностью.

Небезынтересной деталью нашего общения было то, что Кристина когда-то давно обронила: «Если бы ты, наконец, решил свой вопрос, — имея под этим самым "вопросом" мои постоянные отношения с той, которую я любил, — мы бы уже давно были вместе». Сейчас она была довольна жизнью и за прошедшее время потеряла многое, включая интерес к журналистике, девственность и любовь ко мне.

Она знала, что я сделал Маше предложение, и теперь рассуждала, покусывая губу:

— Когда долго чего-то ждешь, а потом получаешь, что-то в тебе неизбежно перегорает.

— То есть получается, что я только все испортил, сделав долгожданное предложение?

— Как ни парадоксально… Думаю, она пересидела, и ваши отношения превратились в перезрелый фрукт: снаружи вроде бы нормальный, а если на вкус… Сам понимаешь.

Ну, что тут скажешь?

Пожалуй, мне нужно было бы что-то покрепче, чтобы затушить потухший было пожар, но начать я решил с прохладного белого.

— Самое интересное, что если бы она увидела меня сейчас, то оглядела бы с презрением, — отметил я, сделав добрый глоток прямо из горла. — Пьющие вызывают у нее отторжение.

Старина Фрейд наверняка объяснил бы это эпизодом из детства, о котором Маша мне как-то рассказывала. Новый год — один из любимых детских праздников. Украшенная несколькими парами рук и ручонок нарядная елка посреди огромной квартиры на Остоженке и запакованные в цветную бумагу подарки под ней, ждущие, когда часы пробьют двенадцать. Тогда еще в детском сознании был жив Дед Мороз со Снегурочкой, сказки казались былью, а мечты неизбежным сценарием предстоявшей жизни. Так вот, столы ломились от яств, приготовленных сердобольной мамой Маши и ее сестер, на девочках были их лучшие наряды.

Все ждали папу Игоря, который явился пьяным и злым.

Маша запомнила ужас, охвативший ее, когда на фоне новогодних декораций между родителями разразился скандал, закончившийся громким звуком двери, которая, казалось, навсегда захлопнулась за папиной спиной.

— Давай зайдем сюда, — предложила Кристина, когда мы поравнялись с украшенным мозаикой и многослойной лепниной зданием МАРХИ. В руках у нее была початая бутылка сидра, по-видимому, выплывшая из глубин дамской сумочки.

Мы прошли во двор института и присели на ступеньки одного из корпусов, скрытых от глаз прохожих парой строительных вагончиков и лесами.

— Я часто здесь сижу, — сказала Кристина, — хорошее место.

— Серьезно? — переспросил я с недоверием. — Больше похоже на местечко для справления естественных нужд.

— Ну не говори! — она, кажется, обиделась за свое хорошее местечко.

— Ладно-ладно, — примирительно сказал я и миролюбиво сел на одну из каменных ступенек.

В этом месте действительно что-то было.

— Я еще не ел сегодня, — вспомнил я посреди длинного и бессмысленного разговора, успевший к тому моменту ополовинить свою бутыль. Выкинув руку вперед, попытался прикинуть, хватит ли мне на сегодня или стоило запастись. Ничего толком не решив, я услышал взволнованное:

 — Смотри, сюда идет охранник.

— Сюда? Охранник? — приподняв голову с колен Кристи, на которых я успел устроиться, непонимающе переспросил я. Я не видел ничего, кроме ее подбородка, носа в беспорядочных веснушках и кусочка неба.

— А зачем? — в попытке понять, стоило ли готовиться к серьезному замесу, уточнил я.

Я присел и, опустив голову, прочитал на своей толстовке отпечатанное мелким шрифтом Life is a joke.

Охранник довольно миролюбиво попросил нас удалиться с вверенной ему территории и даже не стал выпроваживать нас самолично, дав некоторое время на сборы.

Мы переместились в близлежащее полуподвальное кафе, пользовавшееся в то лето особой популярностью у небогатой молодежи. Я начинал отключаться, находя себя тотанцующим под сомнительный dj-сет внутри заведения, то лежащим на газоне в абсолютной пустоте, то вдруг внимающим уличным музыкантам.

Кристина была возмущена моим поведением и в какой-то момент, резко развернувшись на месте, двинулась прочь.

— Ты пьян! — прочитал я по губам, когда она обернулась, но, вопреки ее очевидному желанию, не побежал следом.

Ее предположение насчет того, что мы могли бы быть вместе, утратило свою актуальнось за истечением срока давности. Я был ей не нужен.

— Я похож на человека пьющего? — всплыл в сознании мой вопрос, заданный ей ранее.

— В каком это смысле?

— Ну, понятно, что я выгляжу опрятно, но лицо, глаза — они меня выдают?

— Да вроде, нет, — с сомнением ответила она и неуверенно обнадежила, — а вообще я не знаю, как выглядят алкаши.

Внезапная раскрепощенность кавказца, которую я, похоже, демонстрировал, и новая одежда, как это ни странно, сыграли свою роль. Показавшаяся мне миловидной высокая девушка с темными волосами стала крутиться в страстном танце вокруг меня. В какой-то момент мне даже показалось, что если я остановлюсь, она начнет взбираться на меня как на шест, эффектно подергивая узкими модельными бедрами.

Когда она прикоснулась к моему уху влажными блудливыми губами и спросила, чем я занимаюсь, я, не моргнув глазом, ответил:

— Я профессиональный писатель, — и, не удержав сдавливаемый всем существом ик, продолжил заливать, — автор небезызвестных романов «Духless»и «Гастарбайтер».

Моя собеседница отпрянула и, с надеждой держа меня за плечи, вгляделась в мои мутные глаза, судорожно пытаясь сообразить, вру ли я. Я был ее шансом как минимум на неплохой заработок, а как максимум и на лучшую жизнь.

— А почему ты решил зайти именно сюда? — с сомнением в голосе поинтересовалась она, обведя взглядом скромный интерьер, и на всякий случай обхватила меня за талию.

— Я здесь в поисках образов, — туманно ответил я и уточнил, — женских образов…

Потом меня поглотила темнота, выплыв из которой, я оказался сидящим за столом все того же кафе и поедающим маслянистый чебурек с бараниной. Справа сидела девушка, с которой я танцевал, а рядом появившийся как черт из табакерки брат Кристины — усач Евгений, который, насколько я мог разобрать, рассказывал, что является штатным фотографом одного из массовых столичных изданий.

На самом же деле он продавал оливки, пытаясь выпрыгнуть из тяготившего его мелодраматичного романа с одной из сотрудниц семейного бизнеса.

— Ну что, братан, поедем? — вдруг поинтересовался он у меня.

По его интонации я понял, что мы вроде как продолжили уже завязанный диалог.

— Поедем, — ответил я, вспомнив о своей трагедии. — По коням, братан!

Мне срочно нужно было еще вина, которое я отхватил прямо со стойки, воспользовавшись тем, что заскучавший хозяин бокала на время упустил его из виду.

Потом я нашел себя на заднем сиденье машины, двигавшейся сквозь хлесткий дождь. Справа сидела Кристина, я держал ее за руку. Непьющий Женя уверенно держал руль, слушая беспрерывное щебетание потенциальной стриптизерши.

«Как она там, интересно? — пронзили меня мысли о той, о которой наивно клялся больше не думать. — Что делает? Вспоминает ли?».

— Ты ведь не спешишь? — поинтересовался Женя, обернувшись ко мне.

— Так, я спать, — отозвалась Кристина и, сжав мою кисть двумя руками, вышла из машины, не проронив более ни слова.

Я почувствовал, что разочаровал ее. Эту дисциплину уже можно было смело включать в программу моей жизни.

Женя припарковал автомобиль в одном из соседних двориков и сказал, чтобы мы с Леной шли за ним.

В квартире, куда мы вошли, было многолюдно. Парни, девушки — лица их казались размытыми, а сам я не мог сконцентрироваться ни на одном диалоге, которые звучали то там, то здесь.

— Эй, парень, будешь виски? — спросил меня мужской голос.

Я кивнул и заметил, что через пару мгновений в моей руке появился запотевший бокал с бурой жидкостью. Я сделал глоток и, откашлявшись, огляделся. Слева от меня сидел парень в полосатой пижаме.

— Не, ну ты что? — поинтересовался он, издевательски выпучив глаза.

— В смысле, пижамный человек? — отозвался я, сделав еще один глоток.

— В смысле, пижамный человек? — с дурацким выражением лица передразнил он меня, скривив лицо и гнусно, но коротко рассмеявшись.

— Ты кто такой? Откуда взялся? — спустя паузу, уточнил я.

— Питерский я, братишка, питерский.

— Да?! Как-то не похоже.

— А ты что, так хорошо разбираешься в этом?

— А то! Многих знаю в Питере, сам порой бываю. Таких, как ты, я там не видал.

Накапливавшаяся злость делала окружавшую меня картину все более четкой. Этот парень явно не отдавал себя отчета в том, что играет с огнем, который мог в любой момент излиться из меня как из дракона и сжечь его напалмом вместе с его новомодным зачесом и глуповатой полосатой пижамой.

— А чем ты занимаешься?

— Посмотри в интернете, — деловито ответил я.

— Так ты у нас типа звезда?! — не унимался собеседник.

Голограмма, сидевшая на широком подоконнике, попыталась вразумить буяна.

— Да что он может мне сделать?!— отмахнулся тот.

— Слушай, парень, ты хорошо видишь мое лицо? Разглядел мою бороду?

Успокаиваться он не собирался, а вместо этого исполнил бездарную попытку юмористического стэнд-апа, поведав о коробке и собаке, которая в этой самой коробке иногда от него пряталась. Он пытался импровизировать, а предчувствовавшие беду девушки совсем затихли, лишь изредка хлопая влажными глазами.

— Ну, не смешно, закругляйся, — дал я ему под дых в момент, когда он подбирал очередное слово.

Он быстро вернулся на диван и, нагло обняв меня, изобразил искреннюю заботу:

— Чего ты сейчас больше всего хочешь, малыш?

— Дать тебе в рыло! — ответил я решительно.

— А сможешь? — на этом вопросе в глазах его предательски мелькнули одежды страха.

Я ударил его в центр лица, после чего, встав, продолжил боксировать по болтавшейся, словно маленькая груша на растяжках, голове. Очнулся я уже на лестничной клетке — хозяин квартиры вместе с Женей, доселе сидевшие в соседней комнате, наперебой орали:

— Ты человек или животное? Отвечай! Ты человек или животное?

Я уставился на свои ноги — короткие летние носки на грязной плитке.

— Я не буду разговаривать с вами босиком, — ответил я устало. — Дайте мои кроссовки, и я уйду.

— Зачем ты на него напал? Ты же в гостях! — не унимался крепко сбитый лысый бородач, с которым я, должно быть, знакомился немногим ранее.

«Может быть, его тоже разлюбили?» — подумал я, вглядываясь в агрессивное выражение его лица, но вместо выяснений обстоятельств дела твердо повторил:

— Дайте мне кроссовки. Быстро!

Обувшись, я накинул капюшон толстовки и вышел в сырую ночь. Я брел вдоль широкого шоссе, в котором узнал Дмитровку. Общественный транспорт давно не ходил, поэтому я был вынужден снять деньги в банкомате придорожной заправки и поймать такси.

Видимо, я ошибся, называя адрес водителю, поэтому, когда вновь очнулся, то покачивался у входа в метро Краснопресненская, с которой по большому счету и начался этот странный день. Пешком до дома было не меньше двух часов.

Каждая точка в этом городе дышала ею и нашими отношениями — кажется, мы тысячи раз обошли, объехали, проползли весь город, и каждое здание, каждый кусочек земли, каждое дерево, каждая вывеска вспоминали что-то о нас.

Там, за выкрашенным в кофейный забором, располагался зоопарк. Я вспомнил, как часто мы ходили туда по студенческим билетам — казалось, все это было в прошлой жизни, когда сердца наши бились в унисон и мы, кажется, без раздумий могли назвать себя счастливыми.

Линия горизонта светилась белым — должно быть, начинало светать. Я подумал о том, что хоть и прожил в Москве десять лет, закончил школу и университет, но так и не обрел настоящих друзей, а чувствовал себя одиночкой, сброшенным с парашютом с иноземного корабля.

«Что делать? Куда идти? Как жить?» — вопросы-кинжалы летали во мне, больно тыкаясь во все, что попадалось на пути.

Мне хотелось проснуться как можно скорее — разомкнуть глаза и, позвонив Маше, сказать:

— Представляешь, любимчик! — так я ее всегда называл. — Мне такой кошмар о тебе приснился… Будто бы ты меня разлюбила и больше не хочешь быть вместе!

— Ну что ты, дорогой Артур, — нежным голосом ответила бы она. — Что за глупости! Это невозможно!

И я знал это, я ощущал это кожей в той реальности, в которую так отчаянно теперь хотел вернуться. Мимо медленно проехал автомобиль, водитель которого, по-видимому, был не прочь подвезти ночного путника. Я отвернулся и вдруг почувствовал ледяной ветер ужаса, дувший, казалось, отовсюду и обжигавший своим навязчивым дыханием все вокруг.

Я улыбнулся самому себе — «Ну что, брат, все с самого начала?! Вернулся на нулевой километр?!» — и, зацепившись в прыжке за верх забора зоопарка, стал подтягивать тело. Костяшки пальцев заныли, напомнив о недавней драке. Перемахнув через забор, я приземлился в застоявшуюся лужу и, неспешно выбираясь из нее, думал о том, что со стороны грязи негуманно быть такой мокрой.

Первые несколько клеток вдоль аллеи, по которой я побрел, оказались пустыми — скорее всего их обитатели спали в теплых вольерах. В третьей клетке я заметил белого тигра, лежавшего на деревянном мостике.

Его поза, все его грациозное существо вдруг напомнило мне о чувстве гордости, чувстве собственного достоинства, осознании природного превосходства хищника над млекопитающим, мужчины над женщиной, бывшей лишь его ребром, но никак не равной единицей.

Вплотную приблизившись к клетке с тигром, я просунул руку и сперва осторожно, а потом увереннее стал гладить его жесткую шкуру. Бояться мне было нечего — в тот момент я, кажется, был готов даже засунуть голову в его пасть, если бы она так же легко могла пролезть сквозь узкие прутья.

Жизнь продолжалась. Что-то должно было умереть, уступив место новому.

— Артур, нам нужно поговорить. Все еще можно попробовать спасти, — получил я неожиданное эсэмэс от нее.

Тигр, резко дернувшись, развернулся и неожиданно громко стал рычать.

— Понял, шеф, — сказал я ему, вытащив руку, — будем спасать.

 

_______________________

 ¹ Пусть Аллах примет твой пост! (кумык.).

 ² Спасибо, дядя! Пусть Всевышний примет и ваш, ну и простит тех, кто не постился! (кумык.).

 ³ Ураза (тюрк.) — 30-дневный пост у мусульман в месяце рамазане. Обязателен для всех верующих, кроме детей до 7 лет, больных, беременных женщин, безумных, путешествующих. (БСЭ. — 1969—1978).