Фрагмент романа

Сенчин Роман Валерьевич родился в 1971 году в Кызыле. Окончил Литературный институт  им. А.М.Горького.  Печатался в журналах «Дружба народов», «Новый мир», «Знамя» и др. Лауреат премий «Эврика», «Венец», «Ясная Поляна», «Большая книга» и др.

Живет в Екатеринбурге. Предыдущая публикация в «ДН» — № 4 за 2017 г.

 

 

Открыл дверь, вошел в теплую полутьму — шторы сдвинуты — номера. И такой уютной показалась эта маленькая комнатка, что удивился, зачем утром покинул ее, выбрал холод и дождь… Здесь ведь, на этом десятке квадратных метров, тоже Париж. Самый настоящий.

Положил пакеты на кровать. Снял ботинки, мокрую куртку. Затем свитер, джинсы, влажноватые носки. Остался в трусах и майке. Прошелся по свободному пространству между столом и кроватью, чувствуя свободу, какую-то детскую легкость. Да, хорошо.

Вспомнилась, нет, будто встала перед глазами его комната. Та — в родительской квартире… Да, у него лет с восьми была отдельная комната. И у сестры тоже…  Вскоре после рождения Тани им дали треху в том же доме и том же подъезде, где жили до этого: — одна офицерская семья уехала, и их переселили из двухкомнатки…

Небольшая, прямоугольная. Под окном стоял письменный стол. Темный, старинный, мощный, с двумя тумбами-ящиками, следами чернил на столешнице... Стол остался от прежних жильцов, а может, был и до них. Может, за ним работал какой-нибудь местный военачальник. По ночам чертил рубежи обороны, опасаясь войны с Монголией, вторжения китайцев, японского десанта, или планировал, как бы выбить из независимой республики советские части… Кто знает.

Всегда, садясь за этот стол, Андрей чувствовал его основательность. И тянуло заняться чем-нибудь серьезным — изучить геометрию, раскрыть толстую-толстую, тяжеленную книгу, взять у папы тактическую линейку и разработать схему учений…

На столе, слева, была настольная лампа. Тоже старая, с классическим зеленым плафоном. Глаза не уставали от ее света… Лампа тоже перешла по наследству, вместе со столом. И кровать — железная, панцирная, и большой, из толстой фанеры, шкаф… Позже, когда подрос, Андрей понял, что мебель казенная — на задних стенках он обнаружил белые цифирки инвентаризации. Не исключено, что были они и на дне лампы, но ее, кажется, никогда не приподнимали, не передвигали: она воспринималась, как часть стола.

Родители долго почти не покупали вещей, не меняли обстановку в квартире — зачем приобретать что-то серьезное, когда через три года, пять лет, семь лет — в соответствии с негласным правилом — папу направят на новое место службы. Значит, нужно будет все паковать, грузить в контейнер… «Солдату сундук воевать мешает», — шутили папины сослуживцы.

И по своему детству Андрей помнил, что то одна семья, то другая из их домов уезжала. Как-то буднично уезжала, без долгих прощаний с соседями, без слез… Нет, девочки иногда плакали, расставаясь с подружками, пацаны клялись помнить друг друга, писать письма. Но вскоре имена уехавших друзей забывались — появлялись новые…

Единственный, кто для Андрея из таких уехавших не исчез бесследно, был одноклассник Славка Юрлов… Году в восемьдесят шестом, осень была, он вдруг с гордостью объявил:

«Через две недели уезжаю. Батю в Спасск-Дальний отправляют».

«Где это?» — заинтересовались пацаны.

«Дальний Восток! Почти у самого океана. И Китай рядом». — Тогда с Китаем еще продолжалась напряженность, и условных противников в программе «Служу Советскому Союзу!» наряжали в форму, напоминающую китайскую.

В классе сделали вечер-проводы. Торт, конфеты, чай, газировка… На общешкольные дискотеки их возраст не пускали, поэтому устроили танцы в классе. Играли «Форум», «Модерн токинг», «Спейс»… О поводе для этой вечеринки уже как-то и забыли, радуясь, почти как у старшаков, свободе…

На другой день или через день Славку провожали уже во дворе. Уезжали они всей семьей — папа, невысокий старший лейтенант-артиллерист с рыжеватыми усами, мама — воспитательница в детском доме, который находился в их же квартале, через дорогу от школы… Славка улыбался, гордился тем, что все остаются здесь, а он увидит новые земли. Спасск, о котором поется в «По долинам и по взгорьям», Тихий океан, озеро Ханка… А где-то там рядом — озеро Хасан, где наши солдаты дали японцам так, что те больше не смели к нам лезть…

А месяца через два Славка прислал Белому, но для всех одноклассников, слезное письмо. «Скучаю вообще… дыра, блин… живем в казарме… школы нет… пацаны злые вообще…» Славку стали поддерживать письмами, раза два-три удалось поговорить по телефону… Но время шло, письма от Славки стали приходить реже, и ему тоже редко стали писать. Вспоминали, но мельком, обычно когда разглядывали фотографии: «А, эт Славян Юрлов. Классный был чувак».

Уже в выпускном классе, в девяностом году, значит, Белый снова получил от него письмо. На этот раз из Кургана. Оказывается, Славкиного отца уволили из армии там, в Спасске. Жилье было у них в гарнизоне, перспектив устроиться в городе никаких, поэтому кое-как добрались до родных мест отца и мамы — в Курган. Поселились в домишке на окраине, где жила мать отца — бабушка Славки.

«Мрак полный, Димон, — жаловался он к Белому, — скорей бы в армейку свалить».

После армии Славка связался с ребятами, которые «делали дела», а году в девяносто пятом приехал в Кызыл перепуганным — «одни чуть не вальнули, другие хотели посалить» — без денег, без вещей… Каким-то образом — кажется, благодаря оставшимся приятелям его отца — Славке удалось устроиться в местный погранотряд. Сначала контрактником, потом, после школы подготовки, стал прапором. Теперь по десять месяцев в году проводил на дальних заставах, иногда появлялся в городе, тащил, перекипающий энергией, бывших одноклассников, Пашку Бобровского, других старых корешей в кабаки.

«Мне, блин, скоро обратно в степь хрен знает на сколько! Погнали бухать».

В сорок лет не женат, без своей крыши над головой, в нелепо сидящей гражданской одежде, какой-то, кажется, слегка свихнувшийся… Жалко его.  А впереди — старость. Вот возьмут и однажды не продлят контракт, и куда он?.. В трухлявую избушку на окраине Кургана?

Славян иногда ночует у Топкина, но не исключено, что в один прекрасный момент войдет, бросит вещмешок на пол и скажет: «Можно, я у тебя поживу? Кончилась моя служба — некуда больше».

Ну, может, сейчас как-то более-менее цивилизованно увольняют, а с отцом Славки поступили, конечно, по-скотски. Да и с его… Не уволили, но выдавливали очень настойчиво. Как и других офицеров их части.

Те, кто уволился сам, оказались умнее. Хоть большинство с жильем остались. А те, кто уехал с техникой на новое место дислокации — под Уяр (железнодорожная станция в Красноярском крае), вынуждены были зиму пережить в палатках, семьи ютились в съемных комнатушках и домиках. В общем-то, как и предвидел папа. А потом все равно полк расформировали. Исчез полк, исчезла дивизия. Одна из многих десятков в те годы.

А у них здесь на территории части организовали сначала ремонтную станцию, потом боксы для техники; казармы, здание штаба, столовую кто-то приватизировал, разорился, и все это постепенно превратилось в руины…

Выводили из республики два мотострелковых полка в начале девяносто третьего года.

Родители и сестра Андрея уже уехали в Эстонию, пытались устроиться. Поднимали из архивов документы, доказывали, что их предки жили там с прошлого и позапрошлого веков. Разные метрики, записи в церковных книгах. «Да, этот Топкин, Сысой, мой прадед, а этот, Федор Сысоич, — дед… Моя девичья фамилия — Лунина, и мой двоюродный прапрадед — Николай Иванович Лунин, великий врач… он родился в Тарту, учился, и вся наша семья местная…»

А Андрей устраивался здесь. Устроился для долгой, надежной жизни. И вроде бы все было отлично: любимая девушка стала женой, появилась своя двухкомнатная квартира, была работа, перешел на третий курс института, подкапливал деньги, чтобы купить военный билет с освобождением от службы… Но на деле мир вокруг был зыбок, постоянно менялся, его словно бы била лихорадка.

И вот пронесся слух — войска уходят. Пронесся ледяной волной по и без того замерзающему — ТЭЦ работала кое-как — городу.

Молодежь, да и многие взрослые ринулись к Енисею.

На этом берегу, слева от моста, находился пустырь. Зимой туда свозили снег с улиц, пацаны строили из него крепости, прорывали туннели и играли в войнушку… Сейчас снежные горы были распаханы, на пустыре стояли БТР, БМП, тягачи… Не рядами стояли, не колоннами, а как сбившееся в кучу испуганное стадо. Часть техники была заведена, и моторы на холостом ходу работали слабо, как-то бессильно.

Для большегрузов зимой мост закрывали — ниже по течению делали ледовую переправу. Вмораживали бревна, поливали водой, которая тут же превращалась в лед, посыпали щебнем. Получался этакий вал, по которому пускали «Камазы», «Кразы», а теперь вот по нему пройдут боевые машины.

Народ стоял на мосту, под мостом вдоль берега и с молчаливой горечью и тревогой смотрел на этот процесс. Эту процессию.

Вот прошли по переправе несколько офицеров и какие-то люди в гражданской одежде. Сначала на правый берег, потом обратно — сюда, на левый. Один из них махнул рукой, и первый колесный БТР, заворчав, пуская из выхлопной трубы синеватые струи дыма, дернулся, поехал. Медленно, словно то ли боясь ухнуть в полынью, то ли ожидая команды «отбой». Но команды не было; следом за первым броником тронулся второй, третий…

После БТР потянулись тягачи… Офицеры руководили переправой, покрикивали на солдат, отдавали приказы; сквозь рев моторов прорывался мат, но голоса были жалкие, как у побитых. Их унизили, и теперь они вымещают злобу нанижестоящих.

Да нет, наверное, злобы не было — была обида. Обида отступающих. И приказы в такой обстановке почти бегства казались напрасными, абсурдными, что ли… Попытка провести бегство организованно…

Переправу еще раз проверили, дали отмашку, и ожили БМП, серьезные, так похожие на танки. Пережевывая гусеницами серый сухой снег, поползли по валу.

«Господи, господи», — зашептала стоявшая рядом с Андреем женщина.

Из верхних люков торчали головы командиров… В парадах БМП участия не принимали, но сейчас это напоминало парад…

Лет десять — двадцать назад эту технику так же перегоняли сюда, а до этого долго, трудно везли откуда-нибудь с уральского закрытого завода сначала поездами, потом на тягачах через Саяны. БМП пылили по тувинским степям, стреляли во время учений, их здоровье поддерживали несколько поколений призывников. И вот они уходят. Может, продолжат службу на новом месте, а может, распилят, переплавят… Сейчас все утилизируют, пункты приема металлолома — самые оживленные места…

Первая БМП добралась до конца переправы, взревела и вылетела на высокий правый берег. Там ее ждал тягач с платформой.

«Слава богу, старший лейтенант Топкин этого не видит, в этом всем не участвует», — почему-то, как о мертвом, подумал Андрей о папе и не испугался.

 

 * * *

Водка в супермаркете была, но Топкин не решился ее покупать. Пить водку в одиночестве... Не стоит. Водка не любит одиночества. Набрал другого крепкого алкоголя — кальвадос, ром, бренди, маленькую плоскую бутылочку абсента с автопортретом Ван Гога на этикетке… Запивки, конечно, не забыл, закуски.

— Все пить, ясно, не буду, — говорил себе убеждающе, выставляя бутылки на стол. — Если что, с собой возьму… сдам в багаж. Бобу угощу, Игорька, Славяна.

Да, им-то Париж еще долго не увидеть. Даже если денег будет навалом. Игорь в ФСБ работает, подполковник уже, Боба — кинолог в тюрьме, Славян — погранец. Им за границу нельзя.

Кто бы мог подумать, что Пашка Бобровский, этакий мальчик-бананан, станет кинологом. Будет зэков сторожить, тем более со здоровенной овчаркой, рвущейся с поводка на все живое, одетое не в форму… Но однажды прижало с работой, кто-то посоветовал: есть такая вакансия, и Боба, в жизни не имевший домашних животных, кроме белой крысы короткое время, но навравший на собеседовании, что умеет обращаться с собаками, знает основы дрессировки, был принят. Сначала на испытательный срок — и сам он, и все знакомые восприняли это, как какой-то  прикол, — а потом и на постоянную основу. И теперь, одевшись в камуфляж, сутки через трое проводит бывший брейкер, меломан, звезда дискотек, мечта девчонок в тюрьме на правом берегу, среди охранников, заключенных, надзирателей разных, колючки, решеток… В голове не укладывается.

— А твоя профессия укладывается? — с усмешкой спросил себя Топкин и глотнул горький, обжигающий горло кальвадос; прохрипел на выдохе: — Не-ет.

Да, и своя не укладывается… В детстве, понятное дело, мечтал стать, как и папа, офицером. Позже притягивали шофера огромных грузовиков, летчики. В юности как-то уже никем не хотел стать, выбирал, но вяло, словно не его судьбы это касалось. Постепенно стал вникать, где больше получают и меньше вкалывают, с чем он может справиться, а с чем наверняка нет. Установщика стеклопакетов в этом перебирании профессий никогда не возникало. Да ее, кажется, и не существовало тогда.

В середине девяностых по телевизору стали упоминать о евроремонте, евроокнах, но что это такое, в Кызыле мало кто знал. Казалось чем-то инопланетным, недостижимым, о чем и узнавать подробно не стоит. А потом начали ставить стеклопакеты в новых зданиях, разных учреждениях, в некоторых квартирах. Теперь же не редкость и такая картина, кривая, на ладан дышащая развалюха, а в окнах — белоснежный пластиковый профиль и свежие стекла…

Знаменитые вторые рамы, которые в октябре торжественно ставились в избах, а весной, перед Пасхой, так же торжественно снимались, — уходят в прошлое. В квартирах уже почти везде «евроокна», нынешние подростки и не знают, что такое клейстер, им не поручают стричь ножницами длинные полоски бумаги, которыми каждую осень заклеивали стыки, а весной сдирали.

Предупреждения, что стеклопакеты вредны, что дышать нечем, рак мозга из-за них появляется, слышатся все реже. Сбережение тепла, удобство победили.

Заказы в фирму, где работает Топкин, поступают стабильно. Заказы от частных лиц приносят небольшой доход, а вот когда какой-нибудь банк, магазин, налоговая инспекция решают заменить свои деревянные рамы на стеклопакеты, в кассу поступает приличная сумма. Почти вся она, конечно, растекается по жилам огромной корпорации, сердце которой в Германии, но кое-что перепадает и им — изготовителям, установщикам. В этом году, в преддверии празднования столетия единения Тувы и России, таких заказов было особенно много. А вот что будет в следующем… Говорят, непростые времена всех ждут. Новый кризис.

Но до установщика Андрей побыл еще кое-кем…

После ухода Ольги работать у тестя Андрею, понятное дело, стало попросту унизительно.

Недели две сидел дома в оцепенении и отупении, а потом понял, что если еще так посидит, то просто-напросто сдохнет, и его обнаружат по запаху гнилого мяса. Тухлятины.

Стал искать, куда бы устроиться. Оказалось, это дело сложнейшее, чуть ли не безнадежное. Даже в школы стал тыкаться, показывал свою справку о неполном высшем образовании.

«Пока учителей хватает, — отвечали директора и завучи. — Из районов такие специалисты переезжают, уникальные! — И с грустью добавляли: — Бог знает, кто там в деревнях детишек будет учить…»

Приятели, знакомые, которых были десятки, стоило Андрею заговорить о работе, отводили глаза, будто виноватые в том, что у них есть место для заработка, а у него — нет. Да им Андрей и не завидовал: большинство работало, где пришлось, что нашлось, именно ради денег, а не по призванию, не получая удовольствия и удовлетворения.

«Счастье, — вспоминалась ему в то время часто поговорка, — это когда утром с радостью идешь на работу, а вечером — с работы». Он же безрадостно бродил по их небольшому городу, выискивая, где бы приткнуться, чтобы убивать по шесть-восемь-десять часов пять дней в неделю, а взамен получать пачечку рублей на еду, коммунальные услуги, на скромные радости в виде пива, диска с интересным фильмом.

Бродил, искал и в то же время, не признаваясь себе в этом, оттягивал момент, когда его трудовая книжка (контрактная система еще не стала тогда у работодателей популярной) окажется в сейфе какого-нибудь отдела кадров. Работать на самом-то деле очень не хотелось.

Однажды столкнулся с Ириной Коняевой, бывшим менеджером группы «Чёрная лестница», директором того магазина в подвале «Друга». Низкорослая, страшненькая, она прямо светилась от радости жизни.

«А ты чего такой, Андрэ? — недоуменно-сочувствующе спросила. — Прям всю родню похоронил».

Топкин стал было рассказывать о своих неприятностях — с недавних пор появилась потребность жаловаться, — но Ирина очень быстро остановила кивками:

«Знаю, знаю. Женушка твоя еще та стервозина. — У нее явно были свои счеты с Ольгой. — Слышала, ты и работу ищешь… Слушай, а не хочешь ко мне? Я расширяюсь по всем направлениям — от муки до салонов модной одежды».

«И кем? — усмехнулся Андрей. — Грузчиком?»

«Да какой из тебя грузчик — под первым же мешком умрешь. Продавцом-консультантом. Бывал у меня в «Дженте»?

«Джент» — магазин в здании универмага «Саяны» — славился на весь город. Там одевались местные бизнесмены, депутаты хурала, покупали или брали напрокат костюмы для свадеб. Но не одежда притягивала туда основных покупателей, а так называемые аксессуары — ремни, запонки, зажигалки, перчатки, часы, барсетки, портмоне, очки, чехлы для пейджеров, галстуки… Даже мобильники лежали в витрине за толстенным стеклом — еще те, похожие на рации, — хотя мобильной связью в городе и не пахло.

В общем, в «Дженте» торговали тем, без чего обычный мужчина мог вполне обойтись, а статусный — никак.

«Да какой из меня продавец? — изумился и испугался Топкин. — Ир, подумай…»

«А что? — Ирина, хотя и была на две головы короче, как-то сверху вниз оглядела его. — Симпатичный, стильный молодой человек. Оживление на лице, некоторый навык — и цены тебе не будет. Соглашайся, зарплату нормальную положу».

Зачем она его пригласила, убедила? Вряд ли из сострадания к его положению. Скорее всего, как позже догадался, чтобы насолить Ольге, унизить ее. Наверняка Ирина думала, что разрыв их не столь серьезный, что в итоге помирятся. А это ведь такой кайф — муж бизнесменки Ольги Долинской работает продавцом-консультантом, почти обслугой, у ее конкурентки Ирины Коняевой.

Но в любом случае она здорово помогла ему. И дело не в зарплате — помогла преодолеть это убивающее чувство брошенности.

Конечно, в такой работе было мало приятного. Плевать, какое у тебя  настроение — ты должен быть улыбчивым, готовым ответить на любой вопрос, в меру говорливым и бодрым. Именно «в меру» — переборщишь, и потенциальный покупатель испугается, почувствует подвох, шарахнется в сторону. Не купит.

И все же, хоть и с трудом, через силу, с ощущением гадливости собираясь в «Джент», — а собираться нужно было тщательно, чтобы выглядеть не хуже висящих костюмов и разложенных под стеклом аксессуаров, — Андрей радовался предстоящему дню, был в нем уверен.

Эта уверенность помогла пережить и те часы, в которые Ольга вместе с подругой-товаркой собирала вещи, а похожий на жеребца грузчик носил сумки и узлы, трюмо, тумбочки, компьютер в кузов пикапа… Чтобы не оставаться один на один с Андреем, Ольга ни на шаг не отпускала от себя подругу; раза два-три он ловил взгляды жены — пока еще формально жены, которая подала с ним на развод, — и эти взгляды были настолько холодны и сухи, что не верилось, что с этой девушкой он много раз сливался в единое целое, что она целовала его везде, гладила и шептала «люблю, люблю навсегда». И где это? Как теперь?..

Она действовала быстро, какими-то выверенными движениями сворачивала платья, джинсы, складывала их в сумки; она ни о чем не спрашивала, и Андрей тоже. Он то сидел на диване, то стоял у стены, глотая набегающие и заливающие рот горькие, едкие слюни, и наблюдал, как пустеет квартира… Нет, большинство вещей осталось, но исчезало важное — то, что создавало уют, тянуло быть здесь, проводить здесь время. Большую часть ежедневной жизни.

И когда Ольга, собрав необходимое ей, бросив быстро: «Все, пока», — ушла, он с удивлением осознал, как важны, оказывается, были женская одежда, стоявшие на полочке духи, помада, кремы, какое значение имели эти вроде бы мешающие, захламляющие жилище плюшевые игрушки, коробочки, статуэточки…

А потом был развод — один из сотен разводов, оформляемых в их городском суде.

Детей не было, имущественных претензий друг к другу тоже, поэтому развели быстро, почти автоматически. По крайней мере, судья не уговаривала еще подумать, все взвесить. Процедура происходила не в зале заседаний, а в крошечном кабинете… Андрей порывался спросить в присутствии судьи: «Оля, что было не так? Почему ты не хочешь со мной жить? Почему так смотришь, как на чужого?» — но понимал: бесполезно. Ответа не получит, а позора хлебнет. Мало того, что Ольга наверняка презрительно усмехнется, еще и судья наверняка поддержит ее, взглядом подтвердив: да, мудак.

Расписались в каких-то бумажках, узнали, где и когда получить свидетельства о расторжении брака, штамп в паспорте, и вышли на улицу.

Обозленный такой легкостью развода, своим поведением прибитого, Андрей пошагал было в сторону универмага, ждала работа.

«Андрюш, — зацепил крючком голос Ольги, — подожди минуту».

Он с неожиданной для себя готовностью остановился, даже как-то присел на ослабевших моментом ногах, обернулся. Мелькнуло не в голове, а где-то в груди: «Сейчас предложит попрощаться… Последнюю ночь вместе… А потом — снова вместе… Так бывает, — стал убеждать голос внутри, — бывает».

«Послушай, что с квартирой будем решать? — спросила Ольга. — Я не хотела раньше поднимать этот вопрос…»

Не из-за вопроса, а чего-то другого — интонации, может, или момента: «не могла подождать, вечером позвонить» — захотелось ударить ее. Ладонью по лицу. Чтоб не больно, но — звонко, оскорбительно.

«Можно подать на размен», — сказал первое пришедшее на язык.

«Но тебе, наверное, не хочется ее терять…»

Он покривился. Желал, старался, чтобы получилась ухмылка, но наверняка вышла гримаса страдания. «Терять». Потерял любимую девушку, что уж тут думать о квартире.

«Давай так, — сказала она делово, как, видимо, говорила у себя в офисе, — по возможности собирай сумму, и в будущем, так сказать, выкупишь мою часть».

Лицо Андрея опять покривилось. Помимо воли.

«Что?» — Ольга нахмурилась, и нахмурилась по-новому, как начальница, столкнувшаяся глупым подчиненным.

«С каких шишей собирать? На это годы уйдут. Тем более рубль вон скачет как… И вообще, Оль…»

«И что — что годы? — перебила она, не дав ему заговорить о главном. — Жизнь, Андрей, длинная, а годы бегут быстро».

Насчет квартиры ни до чего они в тот раз не договорились. Позже Ольга сообщила ему цену двухкомнатки в их районе, разделила ее пополам. Эту половину и предложила Андрею выплачивать частями. «Если вдруг цены сильно подскочат, будем решать позже. Надеюсь, не доходя до суда». Он подумал и согласился. Разменивать, переезжать показалось куда более сложным и тяжелым процессом. Да и двушка есть двушка, не однокомнатная камера с кухонькой и туалетом. А ведь будет новая жена, появятся дети. Как без них?

Согласился, но к Ольге стал испытывать что-то вроде отвращения. Да она сама, кажется, хотела стать ему противной. Чтоб он поджог пресловутые мосты и со своего края… И когда Андрей узнал, что у нее появился новый муж — человек на два года моложе ее, но уже неслабый по местным меркам бизнесмен, — боли не почувствовал.

Впрочем, он и сам не оставался затворником. Девушки пошли косяком вскоре после того, как устроился в «Джент». С одними знакомился прямо в магазине, с другими — через общих знакомых, о третьих — с ними учился в одной школе, в институте — вспоминал и предлагал встретиться. Девушки с легкостью, каждый раз удивлявшей его, соглашались посидеть в кафешке, потом, чаще всего, — поехать к нему. Многие, опять же с удивительной легкостью, прекращали отношения, уловив, что Андрею с ними скучно, неинтересно, что секс не такой, какого он ожидал; что они, в общем, не подходят друг другу.

Временами казалось, что этот конвейер никогда не остановится. Нет, остановится, конечно, — когда наступит старость, бессилие. И он обнаружит себя в этой квартире одиноким, немощным, выдавленным до последней капли.

 

 * * *

— Ну да, — усмехнулся Топкин, отдышавшись после очередной порции  кальвадоса. — К этому все и идет.

Посмотрел на себя в висящее на стене зеркало. Неровный, расширяющийся книзу овал, бороздка, из-за которой высовывается второй подбородок, две дугообразные вертикальные борозды у рта, мясистый нос с порами, темные набрякшие нижние веки, брови с седыми волосками, волоски и на ушах, кривые волны морщин на лбу, которые не исчезают даже когда вытягиваешь лицо… Глубокие залысины медленно подползают к макушке…

Нет, сорок лет, сорок прожитых лет никуда не спрячешь, ничем не замажешь.

Пора думать, чтоб как-нибудь более-менее пристойно дожить эту жизнь. Первую и последнюю. Другой не будет.

— Да ладно, брось. Люди в пятьдесят жить начинают. И позже.

Оторвался от зеркала, шагнул к столу, плеснул в стаканчик еще. Внутри жалобно попросило: «Не гони!» Но Топкин не послушал, влил в себя горькое, жгучее. Откусил камамбера прямо от кругляша. С трудом проглотил…

Нет, конвейер девушек кончился. Точнее, прервался. Появилась Женечка и задержалась на два с лишним года. От нее остались два штампика в паспорте: «Зарегистрирован брак», «Расторгнут брак». Да нет, еще воспоминания остались. Исветлые, и до сих пор вызывающие жуть. Вперемешку. Словно бы Топкин то оказывался на теплом пляже, то ухал в ледяную яму на реке Элегест, а потом снова выбрасывался на мягкий песочек, под солнышко.

Женечке очень подходило ее имя. Такая пухленькая куколка, каких делали в СССР, но в ней в любой момент мог проснуться пацаненок и повести ее черт знает куда.

Они и познакомились в довольно экзотическом месте — в пункте проката байдарок и другого туристического инвентаря под названием «Аржаан».

Андрей тогда уже уволился из «Джента» и стал, благодаря парню из их школы, Паше Бахареву, сотрудником этого пункта… К выдаче его поначалу не подпускали, и он осваивал ремонт байдарок, заклеивал дыры на палатках, был на подхвате, а чаще слушал рассказы главного в «Аржаане», старого туриста Юрича.

Юрич — на самом деле его звали Юрий Антонович — приехал в Туву откуда-то с Волги в семидесятые годы, после окончания техникума. Работал на стройках, а в свободное время лазал по горам, сплавлялся по рекам. И теперь с грустным удовольствием, как о встреченных в жизни красавицах, вспоминал шиверы, карнизы, перевалы, холодные ночевки.

Иногда он сопровождал на сплавах приезжие туристические группы, если только маршрут был не особенно сложным. «Здоровье не то уж», — оправдывался.

Однажды в «Аржаан» влетела стайка совсем молодых ребят.

«А сколько байдарки стоят?»

«Они не продаются, — строго ответил оказавшийся в зале Андрей, — это пункт проката».

«Ну да, ну да! А сколько прокат?»

«Это зависит от количества дней, на которые арендуете, от маршрута.  В стоимость входят риски. К тому же байдарки бывают разные».

«Какой вы скучный! — вдруг сказала невысокая девушка с блестящими  глазами. — Я думала, здесь романтики работают, а здесь… Какая-то опять бюрократия».

Она напомнила Андрею девушек из фильмов шестидесятых. Ее живость одновременно и притягивала и раздражала.

«Романтикам и ум не мешает», — появился из задней комнаты Юрич и стал допрашивать молодняк, зачем им байдарки, куда собрались.

«Да мы тут недалеко, — поняв, что попали на специалиста, замялись те, — по Сейбе поплаваем…»

«По Сейбе? — Юрич нахмурился, вспоминая эту реку, местность. — Туда на «Заре» доберетесь?»

«Ну да, ну да».

«А обратно?»

«На байдарках».

«Там же порог. Через него пойдете?»

Самый не то чтобы старший в компании парень, но на вид серьезней других, мотнул головой:

«Мы что — самоубийцы? По берегу пройдем или «Зарю» закажем забрать. Не решили пока. — И, видимо, вспомнив, что они тут клиенты, а значит, всегда правы, довольно нагло спросил: — Ну чего, будете байдарки показывать? Нам нужны две трехместные».

Юрич усмехнулся:

«Что-то, честно говоря, опасаюсь. Случится что, меня ведь трясти начнут. Опыт-то есть?»

«А вы дайте нам этого своего помощника, пусть руководит», — кивнула на Андрея та наехавшая на него девушка; Андрей обернулся на Юрича и поймал его растерянный взгляд — начальник знал, что в искусстве сплава его помощник — профан. Но говорить об этом — подорвать авторитет «Аржаана».

«Насчет сплавляться с вами — не знаю, а вот позаниматься может», — сказал Юрич.

Андрей посмотрел на эту с блестящими глазами и неожиданно увидел в них то, что никогда не обманывало: она готова познакомиться ближе.

Осмотрели байдарки, забронировали две на следующую неделю.

«Шлемы, спасжилеты, весла у нас свои, — сказал тот, самый серьезный, по имени Денис. — Мы не чайники — с родителями походили в свое время… Байдарки истлели, правда. В гараже хранились».

«Ну все, — перебил его приятель, — катим».

Девушка с блестящими глазами — Андрей уже знал, что ее зовут Женечка, Женёк, — напомнила напоследок:

«Так мы зайдем еще. Позаниматься».

«А ведь появятся, — сказал Юрич, когда они ушли. — Эта притащит или одна. Клюнула на тебя, в курсах?»

«Да вижу», — с удовольствием подтвердил Андрей; девушка ему понравилась, приятно забеспокоила.

«И чего теперь делать будешь?»

«А что одинокий мужчина делает с теми, кто клюет?»

«Хм… Я не в этом смысле. Если потащит тебя заниматься с ними? Ты ж в этом деле не бельмеса».

«Ну да…»

«Ладно, — Юрич хлопнул его по плечу, потряс, и Андрей зашатался, как сухостоина со сгнившим корнем, — если что — сам позанимаюсь, а может, и поведу. Или Пашке велю. Ему нравится руки на веслах стирать».

Пашка — взрослый жилистый парень — работал в «Аржаане» в другие дни, чем Андрей. Был главным помощником Юрича.

Андрей отмолчался, но перед тем как вечером разойтись по домам, попросил Юрича поучить его держаться в байдарке. Он не то чтобы уверился, что эти ребята придут тренироваться под его руководством, а как-то с тоской осознал, что, прожив в Туве почти четверть века, почти нигде не бывал.

В детстве лазал с пацанами по прибрежным тальниковым зарослям, густым, как джунгли; ездил с папой по степям неподалеку от части, бывал на соленом озере Сватиково километрах в тридцати от Кызыла и на соседнем пресном Хадыне, на станции Тайга в горах, куда горожане выезжали покататься на лыжах, и на Ловушке, где катались на санках и камерах…

Большинство же огромной и разнообразной Тувы было ему совершенно неизвестно. А говорят, увидеть есть что. И тундра есть, и пустыня с барханами, и снежные вершины — их из Кызыла видно, иногда и в июне белеют шапки на пиках хребтов, — и тихие таежные озера, узенькие речки со стоящими у дна хариусами… Много чего.

И если уж он решил здесь остаться, не поехал с родителями на другой конец распавшейся страны, то должен узнать этот край получше.

«Ну, приходи завтра часиков в одиннадцать, — пожал плечами Юрич. — Пошлепаем тут вдоль берега».

Вечером Андрей долго не мог уснуть. Удивлялся, что так волнуется. Представлял, как будет грести, выправлять байдарку, сносимую течением… Закрывал глаза, и появлялось лицо девушки. Этой Женечки… Вот же запала на ровном месте!

Пытался заменить ее лицо лицами других девушек — тех, с кем был неделю назад, две недели назад, месяц… Становилось противно. И, как спасение, снова выплывало, укреплялось лицо Женечки. Улыбающееся, блестящее глазами…

«Аржаан» находился метрах в ста от Енисея. Он был тут без заливчиков,  рукавов — катящийся водный поток, превращающий круглые камни в лепешки — «блинчики». Поэтому байдарку пришлось нести в сторону парка, где была заводь — устье перекрытой шлюзом протоки.

«Берегите себя», — то ли с шутливой, то ли с искренней серьезностью пожелал остававшийся за старшего Пашка.

Поначалу казавшийся вполне легким рюкзак с кильсонами, шпангоутами очень быстро стал давить плечи, тянуть к земле; весло при каждом шаге как-то издевательски хлопало по заду. Андрей порывался попросить Юрича остановиться, поправить весло, передохнуть, но боялся: «Подумает, что слабафон».

Сделали привал один раз — в еловом скверике возле памятника Ленину. Прохожие с недоумением поглядывали на них — двух мужиков в болотниках, штормовках, с огромными рюкзаками в самом центре города. Туристы не были в городе редкостью, но не до такой степени…

Катание по заливчику возле парка Андрею понравилось. Он поймал ритм и греб синхронно с сидевшим впереди Юричем. Байдарка быстро резала стоячую воду.

Кружили, а казалось, путешествуют далеко-далеко. Вот дикий берег, заросший тальником, вон цепь гор, высоких, как стена, вон гора Ленина, с которой, правда, убрали выложенное из белёных булыганов слово «Ленин», заменили на какие-то иероглифы; вот степь на том берегу, табунчик лошадей…

«Ну что, а теперь — спускаться, — сказал Юрич. — Не пешком же обратно ее тащить».

«Ага! Давайте!» — закивал Андрей, уверенный в своих силах.

Юрич направил байдарку к течению. И почти сразу ее затрясло, в бок ударила вода, надавил поток.

«Выравнивай… Отгребайся, — командовал Юрич, перекидывая весло с одного борта на другой. — Камень слева!»

Байдарка вильнула вправо, а слева действительно появился почти высовывающийся на поверхность валун. Наросшие нити водорослей стелились по течению, как волосы утонувшей русалки.

«К берегу давай. К берегу! А то на стрежень вынесет, утащит!»

Андрей отчаянно стал грести с правого борта. И тут же — новый крик Юрича:

«Да мягче, черт! Опрокинемся!»

Город пролетал рядом, но представлялся далеким, недоступным, навсегда потерянным. Шпиль Центра Азии, дома, тополя, набережная… Наверняка с набережной их махание веслами выглядело забавно, смешно. Но Андрею было страшно — он и подумать не мог, что река так сильна и хищна. Вдруг возникал бурун и, как рука, хватал байдарку, тянул к себе; откуда-то рождалась волна, колотила в борт, словно осмысленно стараясь перевернуть ее, вытряхнуть людей, проглотить.

Конечно, с детства Андрей знал, что Енисей опасен, купаться можно только в заводях, затончиках. Часто люди тонули совершенно по непонятным причинам: плескается, фыркает и — раз! — исчезает. Кого-то находили потом много ниже по течению, а большинство пропадало бесследно. То и дело зимой по городу прокатывалась новость: опять кто-то провалился под лед, а это неминуемая смерть — вода сразу хватает и утягивает. Вроде мороз победил реку, сковал, завалил торосами, на самом же деле течение снизу слизывает лед, стирает, как наждак стальную плиту, и вот ступаешь на такой стертый пятачок, и тебя нет. Булькнет черная вода, а через десять минут мороз затянет полынью новым слоем льда, будет его растить, река же наоборот — слизывать, соскр… Летом ослабевших пловцов утягивало под плоты…

И сейчас, глядя на мост, качающийся перед глазами впереди, Андрей понял, почему его строили так долго — Енисей мешал.

Каждую весну лед перед мостом взрывали. Не взорви, дай волю природе, и навалившиеся с верху течения ледяные горы свалят опоры-быки, разотрут железки, асфальт, бетон…

«Пристаем! Слышь!»

«Да!»

«Я выскочу, а ты весло в дно упри, чтоб не снесло».

«Понял!» — громко, будто Юрич был далеко или за грохотом водопада, крикнул Андрей.

Днище байдарки скребануло о камни; Юрич прыгнул в мелкую воду, Андрей ткнул веслом в дно с правой стороны, и лодка сразу всей своей тяжестью навалилась на древко. Еще секунда, и он бы наверняка не выдержал, или бы дюралевое древко согнулось, но Юрич одним рывком вытянул байдарку на две трети на сушу…

Когда минут через десять поднялись с неразобранной лодкой на дамбу, Андрей глянул на Енисей, и тот показался ему нестрашным и добрым. Весело подмигивал блестками всплесков и бурунчиков.

Юрич шел молча, как-то раздраженно впечатывая ноги в землю. Андрей, то и дело перехватывая сползающую с плеча байдарку, думал, что сейчас он скажет: «Бездарь ты, сопляк. Тебя к реке на километр нельзя подпускать. Да и в «Аржаане» такому делать нечего».

Дошли, поставили байдарку на козлы сушиться. Пашка спросил с усмешкой:

«Ну как, благополучно?»

«Да неплохо, непло-охо, — вздохнул Юрич и закурил, сочно выпустил дым. — Андрюха молодец, быстро реагирует. В следующий раз на перекатах попробуем».

Андрей загордился, даже другой походкой — сам замечал — шагал домой. Вразвальцу, слегка сутулясь. Как бывалый, тёртый… Еще бы девушку под бок, положить ей отяжелевшую от физической работы руку на плечо… Не любую девушку, а ту, Женечку.

Купил в круглосутке возле дома баклажку «Очаковского», двух сухих окуней. Долго, медленно пил на кухне перед открытым окном, за которым колыхал темной зеленью старый тополь, слушал когда-то любимый, а потом на несколько лет почти забытый «Депеш мод».

На другой день было его дежурство в «Аржаане», и он все ждал, что сейчас прилетит стайка студентов. Тем более и время поджимает уже — четверг. Наверняка завтра отправятся на вечерней «Заре»…

Студенты и Женечка не появились.

«Передумали, видать, — угадав мысли Андрея, сказал Юрич. — Молодняк,  чего ж… Наши-то перекаты в силе завтра?»

«Да, да!»

Перекаты, он знал, — на Большом Енисее. Если пройти через парк, мимо стадиона «Хуреш», еще немного вверх по реке, то выйдешь на них. Несколько гряд подводных камней, которые поток минует хоть не с большим, но ощутимым усилием. Не злясь, но сердясь.

Для опытного сплавщика они, конечно, детский сад, но все равно нужно было поработать, чтобы их преодолеть…

И Андрей опять долго не мог уснуть. Представлял, как ловко он управляется с веслом, своим туловищем и получает от Юрича уважительное: «Непло-охо».

Утром плотно позавтракал, будто собираясь в долгий поход. Сложил в сумку несколько бутеров с колбасой, бутылку воды, запасные носки, даже трусы. «На всякий случай».

Вышел из подъезда, закрыл дверь на оба замка. Постоял в какой-то нерешительности… Очнулся, хмыкнул, побежал по бетонной лестнице вниз.

Пашка с необычным для себя сосредоточенным видом помогал им собираться. Тоже как в долгий и опасный путь отправлял.

И когда Юрич с Андреем готовы были взвалить на плечи огромные, высокие рюкзаки-чехлы, явились те студенты. Не все. Но Женечка была. В синем спортивном костюме, ветровке, кроссовках. Не на каблуках она оказалась совсем невысокой, коренастенькой, но от этого — удивительно — еще более соблазнительной. У Андрея в буквальном смысле перехватило дыхание. С трудом толкнул воздух в легкие.

«Ну как, целы наши байдары?» — спросил серьезный юноша Денис.

«Целы-то целы, — начал Юрич. — А вы прям сегодня отправляетесь? Я вам инструктора готовлю».

«У нас свой нашелся. — И Денис, как в каком-нибудь плохом, по дешевому сценарию, фильме, высунулся за дверь, позвал: — Борис Гельмутыч, вами интересуются».

«Иду-иду».

И вошел, прихрамывая, сопя, квадратный седой старикан. Такому на лавочке у подъезда сидеть, а не по порогам… Но Юрич бросился к нему, схватил руку, затряс, приговаривая чуть ли не благоговейно:

«Борис Гельмутович, даже и не думал… Вот это да… Вы откуда?»

«Да решил места юности навестить. А племяш, Дениска, уговорил с ними скататься. Катер через час отправляется, нас подкинет. Попелёхаем на дикую природу».

«Ра-ад, ра-ад, — повторил Юрич, никак не отпуская руку старикана. — Паш, — обернулся к помощнику, — познакомься. Я тебе о Борисе Гельмутовиче столько, помнишь?.. Андрюх, познакомься…»

Андрею Юрич об этом человеке не рассказывал — наверное, не успел еще. И теперь быстро сообщил, что это один из тех героев, что в шестидесятые годы обследовали верхнее течение обоих Енисеев, составляли топографические карты, изыскивали лучшие места для прокладки дорог…

«И где вы сейчас, Борис Гельмутович?»

Старикан потускнел:

«В Новосибирске… Каменные джунгли, как говорится… Все думал переехать, а когда на пенсию вышел, уже и здоровье кончилось. Но, — спохватился, — кой-чего еще могу. — Схватил стоявшее поблизости весло, покачал на весу. — М-м, удобное, легкое. Новые материалы…»

Андрей наблюдал за этой встречей, слушал, и фантастическая — всерьез он не думал, что без опыта станет инструктором группы, — но крепкая, как бы густым маслом нарисованная картина, на которой он, Андрей Топкин, сидит в байдарке, а за спиной у него Женечка, и он мастерски работает вот этим веслом, дает ей время от времени короткие команды, стала осыпаться. Осыпаться, как картина из песка. Побежали, побежали струйки, съедая прекрасный сюжет.

Глянул на Женечку. Она, улыбаясь широко и чисто, по-детски открыто, смотрела на двух немолодых, давно не видевшихся товарищей. Жалких и трогательных в своей радости… Поймала взгляд Андрея; улыбка на мгновение исчезла, сменилась чем-то вроде испуга, а потом появилась снова. Но уже другая — какая-то сожалеющая. Типа: да, жалко, что нам не удалось отправиться вместе, очень жалко… И стала словно бы удаляться от Андрея, медленно уплывать.

Он перевел глаза на одного из парней, потом на другого, третьего, пытаясь определить, кто из них мог бы быть ее другом… Нет, наверняка никто. Так, однокурсники.

Захотелось подойти к ней, взять за руку, притянуть к себе. Захотелось так сильно, что он отвернулся, схватился за стеллаж со шлемами, спасжилетами…

«А Кызыл-то не тот стал, — говорил Борис Гельмутович, — что-то ушло… Важное что-то».

«Ваш дух ушел, — отвечал Юрич. — Вы же романтики были, да и мы. А теперь…»

«Ну что, дядь Борь, надо двигать, — встрял в разговор старших Денис. — Катер вот-вот будет».

Стали укладывать детали байдарок в рюкзаки, чехлы. Юрич поотказывался от денег за прокат, но Борис Гельмутовичнастоял взять:

«Вот когда вместе отправимся куда, я задарма буду».

«Да какое — задарма! Вы столько сделали, что нам век не расплатиться. Вы для нас, как Колумб!»

Когда студенты, согнувшись под рюкзаками, потянулись к пристани, Андрей поймал момент и пошел рядом с Женечкой:

«Хотел с вами вместе. Даже тренировался…»

«Да, и я надеялась. — Она приостановилась. — Я вас давно знаю».

«Да?»

«Еще маленькой встречала на улице и мечтала, что вот бы мне такого жениха. А потом в магазине… в «Дженте»… подглядывала».

«Ни фига себе! Интересное дело».

«А почему вы из «Джента» ушли?»

«Так… Стремно как-то… Да и другие причины».

«Жень, ты двигаешь?» — оглянулся на них Денис.

Женечка не шелохнулась. Смотрела на Андрея.

«Слушай, — Андрей медленно приходил в себя от ее откровенности, — а можно тебе позвонить? Узнать потом, как и что… И ты мне тоже понравилась».

«М-м, спасибо. Диктовать?.. У тебя ручки ведь нет с собой?»

«Сейчас». — Андрей сбегал в «Аржаан», схватил ручку со стола, где обычно велись переговоры о прокате, бумажный квадратик… Женечка стояла на месте; на спине рюкзак никак не меньше, чем у парней.

«Пишу!»

Она произнесла пять цифр номера и сказала:

«Ну ладно, пока. Догонять надо».

Но тон ее давал понять, что расставаться не хочет. Андрей предложил:

«Слушай, а давай помогу. Я сегодня свободен».

И забыв, что у него сегодня сплав по перекатам, — да и на фиг он теперь, если девушка уезжает без него? — Андрей снял с нее рюкзак, влез в лямки…

За десяток минут пути от пункта проката до пристани успели наговориться. Найти общих знакомых, узнать, где живут, как учеба в политехе и какие у Женечки планы на будущее — «пойду работать по специальности, поднимать Туву. Это моя родина». Андрей признался, что был женат, но развелся. Покосился на девушку, та приняла эту новость спокойно, даже вроде бы удовлетворенно кивнула.

Как ему хотелось обнять ее, помять, как сдобную булочку, поцеловать крепко ее пухловатые губы… Будто у него сто лет не было девушки. Но Женечка казалась особенной — приведи именно ее в квартиру, оставь у себя и обретешь счастье. Настоящее, надежное, беспрерывное.

Такого чувства Андрей еще не испытывал. Даже с Ольгой. С Ольгой было  иначе — с детства он знал, что с этой девочкой они будут вместе. Просто знал, был уверен, даже когда ему ничего не было известно про секс, про то, что мама и папа когда-то не подозревали о существовании друг друга.

Он и Ольга росли рядом и доросли до поцелуев, до секса, до жениха и невесты, до мужа и жены. А здесь — неожиданно, резко. «Блин, прям в натуре с первого  взгляда, — с удивлением думал Андрей. — Не просто красивая фраза, оказывается, — любовь с первого взгляда».

Когда добрались до пристани, парни уже таскали из маленького здания вокзальчика в катер чехлы с палатками, котелки, спальники.

«Вы когда возвращаетесь?» — хрипло от волнения спросил Андрей.

«В среду, кажется… Я особо не вникала».

«Да? А родители волноваться не будут?»

«До восемнадцати волновались, а теперь я — вольный человек».

Женечка сказала это строго, почти ожесточенно.

Андрей помолчал, переваривая эту новую информашку о ее характере. Снял рюкзак… Его родители волновались за него до самого своего отъезда. Волновались наверняка и сейчас, но не могли контролировать, во сколько он приходит домой, что вообще делает…

«Так я тебе в среду позвоню? Ближе к вечеру».

«Ага. Буду ждать, если вернусь».

И Женечка, неожиданно звонко чмокнув ее в щеку, побежала к берегу.  «Блин, — повторил мысленно это идиотскоеслово Андрей, — действительно, как в фильме про шестидесятые».

Подошел Денис, взял рюкзак Женечки. Сказал обреченно:

«Спасибо».

Андрей не отреагировал. Скорее всего, он не отреагировал бы, если бы Денис сказал ему какую-нибудь гадость, плюнул бы на штаны — он смотрел вслед девушке и хотел быть с ней. Поехать, сидеть рядом в крошечной каюте, а потом у костра. Спать в одном спальнике. Он слышал, что это очень приятно, — спать в одном спальнике.

 

* * *

— Ну и правильно, что не поехал, — похвалил себя нынешний Топкин.

Поднялся со стула, шатаясь, будто его номер был на лайнере, попавшем в шторм, побрел в туалет.

Долго мочился, глядя на темно-желтую вялую струйку, вдыхал запах перебродивших фруктов. В голове вертелось: «Это ведь самогонка все — кальвадос, остальное. Водка как-то иначе делается».

Нажал кнопку на бачке, и унитаз, выдав из себя поток воды, запел тихую печальную песенку без слов.

— Кретин! — сказал ему Топкин, сполоснул руки, медленно, осторожно, чтоб не хлопнуться о дверной косяк, вернулся в комнату. Хотел лечь, но что-то внутри убеждало, что надо выпить еще. Еще рюмашки-другой не хватает.

Топкин согласился:

— Не хватает.

Сел за стол, глянул на телевизор. Там почти беззвучно пела Милен Фармер. Страдала, билась в железной клетке…

Когда-то… Хм, когда-то… Лет двадцать назад она казалась ему неземной. Не то чтобы красивой, а именно — неземной. Вот появилось здесь это неземное существо и запело свои неземные песни.

Потом она исчезла. Или Топкин стал смотреть те каналы, где она не появлялась. Может, и видел, слышал изредка, но уже не обращал внимания. А вот сейчас, в Париже, обратил…

Напоминает пародию на ту Милен Фармер, на те ее песни. Несмешную. Бывают же несмешные пародии. Грустно. Время все съедает, уродует, превращает в пародию. Единственный выход — быстро что-то сделать и уйти.

— Живи быстро, умри молодым, — безо всякой издевки сказал Топкин и отвернулся от телевизора, налил в стакан совсем немного абсента. На глоток буквально.

— Поехали!

Абсент оказался на вкус таким же, что и пастис. А цена — за эту крошечную бутылочку почти как за ноль семь пастиса. Хрен с ним…

Какой теперь стала Женечка? Жива ли вообще? В таком темпе жить — ненадолго хватит. Хотя… Нет, полно тех, кто с детства до глубокой старости похожи на юлу. Крутятся, жужжат, нарезают круги в пространстве. И кажется, сноса им нет. По крайней мере эмоционального. А вот от физического сноса не отвертишься.

И представилась нынешняя Женечка. Точнее, какой бы она могла быть сейчас, спустя семнадцать лет после их встречи и короткой семейной жизни. Тогда ей было девятнадцать, теперь, значит, тридцать пять — тридцать шесть. Еще, конечно, не старость, но уже и совсем не юность. Экватор пройден…

— Какой экватор? — усмехнулся Топкин, плеснул в стаканчик еще.

Стало почему-то весело. Но не по-хорошему весело. Такая агрессивная веселость. Можно и разбить что-нибудь, в это окно в потолке полезть, подражая Форду из «На грани безумия».

Топкин поспешно, чтоб не почувствовать тошноты, выпил и лег на кровать. Покачался на соблазняющем матрасе… Закрыл глаза…

Он тогда не успел позвонить Женечке. Она пришла сама. Пришла во двор и стала его ждать. Оказалось, что знала, где он живет.

«Ха-ай!» — помахала ему, выходящему из подъезда и мгновение назад не надеющемуся в ближайшем будущем ни на что хорошее.

«О, привет!.. Вернулась?»

«Ну да. Наши как раз байдарки сдавать потащили. А я душ приняла и — сюда».

Она стояла перед ним и улыбалась. Но уже не так по-детски, как в «Аржаане». Как-то по-другому, по-взрослому… Было жарко, на ней — белая майка с лицом певицы Мадонны; бугорки грудей делали взгляд Мадонны недоуменным… Короткая и узкая джинсовая юбка… Андрей опустил глаза, прополз взглядом по пухлым, но стройным ляжкам, красивым коленям, поблескивающим лодыжкам, на одной из которых была ссадина. Ссадина эта почему-то возбуждала сильнее, чем ровная розоватость кожи. Пальцы на ногах, высовывающиеся из сандалий, не такие тонкие и беззащитные, как у Ольги, какие-то надежные…

«Как сплавали?» — хрипнул он, с усилием отрываясь от ног.

«В целом — благополучно. Хотя были моменты… — Женечка поморщилась. — Но это так, рассказывать надо».

«Намек принят, — мысленно кивнул Андрей и испугался своей нерешитель-ности: — Чего мнусь-то?»

Он знал по опыту, что многие девушки, послав сигнал и не получив вовремя ответа, могут просто развернуться и уйти. И их уже не вернешь.

«Пойдем ко мне», — предложил. Нет, не то чтобы предложил, а почти велел. Хотел добавить про чай, конфеты, но вовремя осекся и просто взял ее за руку, повел.

Повел эту молодую, вкусную, сочную самочку к себе в логово.

…Кажется, они потом не произнесли ни слова. Все происходило молча. Лишь стоны, дыхание, всхлипы то ли от боли, то ли от невыносимого удовольствия. И она так вжималась, вбивалась в него, словно действительно пыталась в него забиться, спрятаться…

В последний момент, очнувшись от страсти, Андрей отпрянул и брызнул семенем ей на живот.

«Зря, — прошептала Женечка, задыхаясь. — Я предохранилась».

А она опытная… И Андрей ощутил ненужную, смешную сейчас обиду. Но хотелось, чтобы он был у нее первым… На секунду возникло недоброе лицо юноши Дениса.

Лежали рядом, отдыхая… Женечка осторожно, подушечками пальцев, провела по его ноге, от колена к паху, шевеля волоски.

«А знаешь, я из страха к тебе сегодня пришла, — сказала тихо, но отчетливо. — И знала, что ты выйдешь вот-вот. Всего минут пятнадцать ждала».

«Что за страх? — приподнялся Андрей на локте; хотел смотреть ей в лицо, но глаза не отрывались от груди, двух ярких, но не алых, не бордовых, а густо-розовых сосков с широкими кружками вокруг… И вообще грудная клетка у Женечки была крепкая, высокая. «Плавает, наверное, хорошо».

«Из-за чего страх?» — повторил вопрос.

«Так… Поняла, что никто меня не защитит. Кроме, может, тебя… надеюсь».

Доказывать сейчас, что он точно защитит, было нелепо, и Андрей промолчал. Женечка, кажется, и не ждала подтверждения — пауза была короткой.

«Плохо мы сплавали. Позорно».

«Да? С байдарками не справились?»

«Не в этом дело. С байдарками все нормально. Ребята умеют, и Борис Гельмутович, старичок этот, подсказывал… Не в этом дело… В первый же вечер… — Женечка не тяготилась наготой (обычно девушки после секса, даже Ольга — жена, — натягивали на себя простыню, одеяло), глядела в потолок. — Стали на ночевку возле Севи… Это выше того места, где Сейба впадает... и прискакал местный. Покрутился вокруг на лошади, осмелел и прямо к костру: «А вы чего тут топчете? Нельзя тут быть». Парни стали ему вроде в том плане, что его-то какое дело, а он: «Это наша земля, ёвана! Уходите, пока в реку не скинули». И стал угрожать, что сейчас десять их прискачет, сорок… Еще покрутился и уехал. Сказал перед этим: «Ну, я предупредил. Смотрите!» И наши решили на новое место переплыть. Мы, девчонки — я и Маринка — убеждаем, что нельзя. Это значит, что мы зашугались, нельзя чмырями себя показывать. А парни, старичок, доказывают: надо переплыть на километр, другой. Поводы выдумывают — типа, может, здесь святое место, еще всякую хрень… Уже по темноте пришлось вещи собирать, плыть ниже. Островок там нашли. Парни рады: сюда не доберутся… В общем, как слизни себя повели».

Андрей хотел было заступиться за парней — он наверняка повел бы себя так же. Сдержался. «Зачем?» Вместо этого вспомнил случай, рисующий его героем.

«Я еще в школе учился, и мы с одним, из нашей школы, с Пашкой Бобровским, поехали на дискач в дэка «Колос». Самое талабайское место — в районе Шанхая, возле завода жэбэи, психбольницы… Оделись, как брейкеры, очки-«лисички», «бананы». И поехали на автобусе. Потом пешком в гору… Пришли, осмотрелись — одни тувины. На нас косяки давят. Дескать, чего надо? И музон еще, как назло, попсовый до предела. Мы стоим у стеночки, понимаем, что тучи сгущаются реально. Уже несколько совсем рядом прошли, чуть-чуть не задевают, и водярой несет… И уйти боимся. На улице быстрее зарежут, чем здесь… И тут — тема подходящая. Мы выбегаем на центр и начинаем вваливать. Сначала верхний брейк, а потом и по полу завертелись. Боба такой флай завернул!.. Тема кончилась, мы снова к стене, а нас не пускают — аплодируют прямо, по плечу хлопают. «Молодец! Багатур!» Кто-то побежал еще такую же музыку ставить, стали просить научить движениям, бухлом угощают… Короче, оттуда героями уходили. Целая толпа нас до остановки проводила, посадила в автобус. Объясняли: «Мы вас охраняем. Вдруг плохой кто таких хороших обидит».

«Вот-вот, действительно молодцы! — воодушевилась Женечка и тоже приподнялась, с какой-то странной надеждой всмотрелась в Андрея. — Так с ними и надо себя ставить. Чтоб уважали! Согласись. — Андрей кивнул. — Я вот тувинский язык учу. Говорят, на них это мощно действует, когда с ними на их языке говорят».

«Да, я знаю». — Андрей уронил голову на подушку; после нескольких минут передышки желание возвращалось, и еще большее, чем перед первым разом.

«Но это не для того, чтоб заискивать, а чтоб… Ну, чтобы видели, что мы здесь по-настоящему укрепились, навсегда. Что это и наш тоже язык, и земля. А получается… Как еврейские поселенцы на палестинских территориях».

Андрей хохотнул, кашлянул, поняв, что хохот не к месту, слегка сжал упругий, крепкий холмик ее груди. Женечка, еще недавно реагировавшая на каждое прикосновение сладостным стоном, сейчас, кажется, не заметила, не почувствовала этого сжатия. Была в мыслях.

«У меня папашка… — Андрея царапнуло это «папашка», — решил года два назад вступить в Общество русскоязычных граждан. Так его сразу же начальник его вызвал, тоже русский, кстати, и сказал, что этого не приветствует. И он тут же побежал заявление забирать. А что плохого в этом обществе? Защищать права, как-то хоть объединиться… Вот есть выражение — стадо баранов. А мы даже не стадо. Разбежались, и нас везде поодиночке забивают… Вот выборы мэра скоро. Я за Кашина болею, который из элдэпээр. Может, у него получится. Он пытается…»

 

 

 * * *

— Пытался, наверно, но что-то не особо…

Топкин сел на кровати. Состояние было самое паскудное: организм устал от алкоголя, а сон не шел. Водка обычно пришибала его, глаза слипались прямо за столом, а с этими кальвадосом, абсентом — иначе…

Да, мэр Кызыла Кашин явно хотел изменить ситуацию. Правда, умудренные перестройкой, Ельциным с шоковой терапией и переходным периодом люди сомневались, что изменения будут в лучшую сторону. Большинство проголосовало за него по одной причине — что русский. В Кызыле тогда еще русские были не в явном меньшинстве…

Вице-мэром элдэпээровца Кашина стал член «Демократической партии России» Генрих Эпп. Решал экономические вопросы. Со многими разругался, собрал документы, подтверждающие факты воровства и коррупции. Когда ехал в аэропорт с этими документами и билетом в Москву, его «Жигуленок» подорвали, а выскочивший из кустов киллернесколько раз выстрелил в вице-мэра в упор. Документы исчезли.

После этого Кашин заметно сбавил активность, по инерции досидел до конца срока. В две тысячи втором попытался избраться на второй срок, но его даже не допустили до выборов. Придрались к каким-то мелочам и сняли. Умер спустягода четыре — отравился паленой водкой…