(А.Слаповский. «Неизвестность: Роман века (1917—2017)»)

 

Алексей Слаповский. Неизвестность: Роман века (1917—2017). — М.: АСТ, 2017.

Жанровая, стилистическая эклектичность романа Алексея Слаповского «Неизвестность» — это талантливая находка, удачный творческий прием, создающий впечатляющую иллюзию документальности повествования. Более того, сам язык этой прозы, в том числе язык персонажей (даже их грамматические ошибки и корявость выражений), ее содержательное, ритмическое и образное наполнение становятся ожившим слепком времени, в которое выпало родиться и жить героям. И так, эпизод за эпизодом этой своеобразно маскирующейся «под действительность» «летописи» ничем не примечательного рода Смирновых, берущего свое начало вдали от столиц, читатель вслед за автором погружается в атмосферу последних ста лет российской истории. Но и это иллюзия… Роман не о том…

Однако, взглянув поверхностно, не распознав иронии автора («Роман века»!), кто-то обязательно скажет: подумаешь, какое открытие! «Век-волкодав» с его страшными и кровавыми драматическими и героическими перипетиями уже многократно описан как в мемуарах и в художественной литературе, так и в работах немалого числа историков. Тем более что ныне российские литераторы едва ли не массово бросились подводить в разных жанрах итоги постреволюционного столетия, можно сказать, это один из литературных «трендов» «юбилейного» 2017-го.

 Слаповский дает подсказку: как будто упреждая подобный подход, он во вступлении к книге напрямую обращается к читателю, предлагая не спешить с выводами, и приоткрывает собственный ракурс во взгляде на вызывающее споры минувшее: «мы путаемся в настоящем, не понимаем его, потому что до сих пор не поняли прошлого». Он и себя относит к тем, кто «путается», признаваясь далее в том, что взялся писать «Неизвестность» побуждаемый именно желанием «понять», но при этом не навязывая собственного миропонимания, стремясь разобраться в без конца переписываемой истории страны, понять, что происходило в эти сто лет с простыми людьми, с человеком, и как получилось, что сегодня «движемся мы в одном и безусловно верном направлении, но при этом каждый укажет в свою сторону».

Слаповский в романе берет на себя роль Вергилия, проводника по времени, судьбам и событиям, оставляя за читателем право самому разобраться, почему так, а не иначе сложилась жизнь его персонажей. Кто в конце концов виноват в переживаемых ими трагедиях?

«Неизвестность» — роман о нескольких поколениях семьи Смирновых. Николай Смирнов, с которого начинается повествование, был писарем на фронтах первой мировой, потерял руку, затем вернулся в деревню и раз в год делает запись в своем дневнике, как бы подводя итоги года. А годы эти — 1918-й, 1919-й, 1920-й — действительно страшные: повезли отца на подводе в больницу, какие-то военные отобрали подводу, отец умер. Сестра уехала в город с красным уполномоченным, он ее бросил, вернулась беременная. Во время голода в Поволжье вымирает вся семья, сам Николай Смирнов спасается тем, что уезжает в поселение немецких колонистов, и там бывшая жена его командира, немка-учительница, рожает ему сына Володю. Володя вырастает, мечтая стать красным летчиком, пишет восторженные письма писателю Островскому, потом станет разведчиком, попадет на службу в НКВД и бесследно сгинет в 41-м, оставив сына Антона, который, в свою очередь, родит Виктора, а тот — Глеба, и уже на последних страницах, в наше время, появится девочка Лика, которая будет носить другую фамилию…

Записи Николая Смирнова — полуграмотные, косноязычные. Юношеский дневник Владимира Смирнова пишется в лозунговом, комсомольском стиле. Воспоминания его сестры Екатерины — это расшифровка интервью, которое у нее спустя полвека берет внучка, записывая на диктофон незамысловатые ответы бабушки и чьи-то посторонние реплики. В эти семейные побасенки кинжально врывается сухой текст судебного расстрельного приговора: таким образом рассказывается в романе история Антона Смирнова(1954—1962), пацифиста и художника, промышлявшего поддельными этикетками на подпольную водку и фальшивомонетничеством… Затем следует серия рассказов, которые Виктор Смирнов писал «в стол», для себя. Рассказы эти гладкие, невыразительные, отдающие графоманией, датированы периодом с 1965 по 2016 год…  

С каждым новым витком времени, с каждым новым поколением исчезает в повествовании эмоциональное напряжение, соответственно замедляется и внутреннее движение всего текста. Текст вязнет в банальностях обыденного. И только в последней части книги, датированной 2017 годом, в электронных письмах Глеба Смирнова («интеллигент без работы», «другой», по общему мнению) к матери о своей любви к страдающей аутизмом девушке Марии, вновь прорывается какая-то беззащитная, предельная искренность чувств и переживаний, преодолевая наивным косноязычием толщу заурядного бытового романа. И вся текстовая громада «Неизвестности» Слаповского как в фокусе вдруг собирается в последней фразе письма Глеба Смирнова, завершающего повествование длиною в столетие: «… я не знаю чем это кончится». Незнание орфографии и пунктуации его автором, весьма распространенное и в наши дни, ничуть не умаляет, возможно, даже усиливает, символизм этого беспомощного возгласа для понимания замысла всей книги.

Мы не знаем, чем «все это кончится»… Духовно слепые, мы столетиями живем в неизвестности. История движима катаклизмами, войнами, революциями, переворотами. Но в подоснове их — жизнь, выживание людей в повседневности, ограниченное горизонтом неизвестности. Катаклизмы любой генеалогии приходят и уходят, повседневность при всей своей внешней изменчивости вечна: она пребудет до катаклизма, во время катаклизма, после катаклизма. Живя в повседневности, мы вмещаем в себя неизвестность, а она — нас.

«Человек не рождается и не умирает. Он приходит из неизвестности и в неизвестность уходит» — это высказывание философа могло бы стать эпиграфом к роману Слаповского, если бы автор не подсказывал нам иные пути. Его герои, впрочем, как и большинство из нас, не осмысливают, не опознают неизвестность, в которой пребывают, не улавливают причинно-следственные связи своих настроений, поступков и деяний с тем, что сегодня пребывает в неизвестности, но завтра неминуемо настигнет любого из нас.

Между тем сознание и неизвестность — это две совместимые и взаимопроникающие, но не поглощающие друг друга действительности. Их взаимодействия, как замечает современный исследователь феномена неизвестности В.А.Кувакин, «составляют одну из сторон жизни человека и в качестве важного компонента входят в его жизненный мир даже помимо сознания».

Слаповский вряд ли задумывал свою масштабную сагу с целью рассказать современникам о судьбах представителей одного рода на протяжении последних ста лет «непредсказуемой русской истории». Подобный смысл художественного послания писателя слишком самоочевиден. В этом случае роман Слаповского можно было бы назвать всего лишь очередной иллюстрацией, добротным ремесленным изделием, не способным захватить ни эмоционально, ни интеллектуально, чем-то едва ли важным и значительным в качестве произведения искусства.

Алексею Слаповскому удалось создать мастерскую иллюзию документально-исторического повествования для напоминания всем нам об опасностях и тленности далекого от духовных начал материального существования с его страстями и противостояниями, которое, в конечном счете, и определяет контуры будущего. Каким ему быть? «Ответ в книге», как и обещает прозаик во вступлении.

 С.Л. Франк писал: «Наша господствующая установка такова, что мир нам известен и что известное, знакомое, привычное нам есть весь мир… Практика жизни, какая-то потребность экономии духовных сил и чувства прочности и обеспеченности вынуждает нас закрывать глаза на окружающую нас со всех сторон темную бездну неизвестного, требует от нас этого самоограничения и потому — ограниченности; бесспорно одно: эта ограниченность действительно нам присуща, и потому, если мы уже ее преодолели, необходимо если “не ломиться в открытую дверь”, то все же толкать наше сознание в эту открытую дверь, заставить его увидать, что дверь действительно открыта, что наша “комната” или наш “дом” — “мирок”, в котором мы живем, — есть только часть бесконечного неизвестного нам мира».

Эти слова русского философа, полные смысла и чреватые значительными выводами, свидетельствуют прежде всего о невероятных возможностях в познании неизвестности, о просторах, которые открываются в этой сфере. И о невыученных уроках прошлого.