Александр Нежный.

Nimbus:

Роман. — М.: “Центр книги Рудомино”, 2012.

 

Герой романа Александра Нежного “Nimbus” — “святой доктор” Фридрих Йозеф Гааз, немец и католик, процесс беатификации (приобщения к лику блаженных) которого католической церковью, начатый более десяти лет в Германии, сейчас продолжается в России, где проходила его деятельность. Трудность отображения такой личности в романной форме состоит прежде всего в отыскании драматического противоречия характера, которое служит пружиной действия. Cветящийся добротой и состраданием к людям образ, казалось бы, не дает красок для сюжета, и всего необходимого для контрапункта. Но автор справляется с этой задачей, показывая одиночество праведника, его противостояние миру, которому чужды идеи подлинного христианства.

Вот один из ключевых эпизодов романа, когда доктор на заседании тюремного комитета кричит в отчаянии:

“— Но он же невиновен! (речь об одном из главных героев произведения. — М.Т.)

Его высокопреосвященство положил очки в футляр, поднялся и холодными очами взглянул на Гааза.

— Подвергнут каре — значит, виновен.

Федор Петрович вскочил столь поспешно и нервно, что отброшенный им стул с грохотом повалился на пол. Новый, раздирающий крик вырвался из его груди:

— Да вы о Христе позабыли…!!

Он схватился за сердце, согнулся и тихо прибавил:

— владыко…”

Этот эпизод важен для понимания всего творчества Нежного, так или иначе посвященного едва ли не главному вопросу жизни и литературы — отношению человека к его Создателю. На этот вопрос пытается найти ответ юноша — герой первого романа писателя “Смертный час” (высоко оцененного Владимиром Тендряковым и Юрием Давыдовым), он составляет предмет размышления лирического героя в художественно-документальной повести “Бумажное дело”. Поиск истины, стремление к ней, приводящее главного героя к гибели — таково, в двух словах, содержание вышедшего в 2010 году двухтомного романа “Там, где престол сатаны”. Этот роман — сага о российской жизни в XX веке и вместе с тем, если хотите, вопль отчаяния, который вырвался из груди человека, осо-знавшего, что Русская православная церковь стала институтом сервильных услуг государству — в том числе, сотрудничая с тайной полицией. И вот — новая книга писателя, посвященная великому христианскому подвижнику XIX века. Его образ, его служение людям занимают писателя многие годы.

Я вспоминаю, как десять лет назад, теплым весенним днем 2002 года в Овальном зале библиотеки иностранной литературы, ставшей в последнее время одним из центров интеллектуальной жизни Москвы, собрались около сотни людей столь разного возраста, занятий, вероисповедания и даже гражданства, что трудно себе вообразить, какое событие могло их объединить. Здесь были католический архиепископ и православный игумен, советник посольства ФРГ и представитель тюремного ведомства России, известный московский педагог и редактор старообрядческого журнала. Я перечислил только часть тех, кто выступил в тот день. Их слушали литераторы и студенты, философы и религиозные деятели, представители интеллектуальной элиты России. И казалось, что в зале витает тень еще одного, давно умершего человека — Федора Петровича Гааза. Презентации сборника “Врата милосердия”, посвященного житию этого человека и составленного и прокомментированного Александром Нежным, и было посвящено собрание, при всей хронологической отдаленности предмета обсуждения превратившееся в разговор о жгучих нравственных проблемах современности.

Кто только не писал о нем за эти полтора века. О Федоре Петровиче размышлял Достоевский, в “Былом и думах” о нем говорил Герцен. Прекрасный биографический очерк о Гаазе принадлежит перу выдающегося русского юриста и знатока отечественной словесности
Анатолия Федоровича Кони. В последние десятилетия жизни и судьбе Гааза были посвящены повести Льва Копелева,
Михаила Вострышева, Вардвана Варжапетяна и других литераторов, историков и медиков. Многие из них полностью или частично вошли в сборник “Врата милосердия”.

Мне тогда запомнилось выступление Нежного, в котором, как теперь кажется, был предопределен замысел будущего романа. “В каждом человеке, — говорил писатель, — доктор Гааз видел лик Божий. Но как мало мы усвоили из его уроков. Мы по-прежнему безжалостны. По-прежнему власть смотрит на человека мертвыми глазами гоголевского Вия”.

Роман Александра Нежного — если сравнивать его с другими произведениями, посвященными “святому доктору”, — отличается от них сочетанием исторической точности, просматривающейся в мелочах, подробностях, деталях вроде фонтана на Лубянской площади, будки стражника на углу Покровки и Чистых прудов с курами в ее дворе и развешенным на веревке бельем, свадебного старичка-генерала, в сильном подпитии борющегося с дремотой в проезжающей по Тверской коляске, и вымысла, ни в коей мере не прегрешающего против достоверности былого, но придающего сюжету остроту, занимательность и художественную глубину.

Одна из самых трудных задач литературы — образ во всех отношениях положительного героя. Александр Нежный рисует Гааза. Перед нами — живой, глубоко мыслящий, страдающий и со-страдающий человек, обреченный на экзистенциальное одиночество, — как обречен этому одиночеству святой человек в нашем жестоком и несправедливом мире. "Мое личное мнение таково, — с печалью произнес Гааз, — что всякий истязуемый в некотором смысле есть Христос". Говорил он нечто подобное? Нет? Но какое, в самом деле, это имеет значение, если вложенные писателем в его уста слова как нельзя более отвечают высокому смыслу всего, во что он верил и чему служил? Здесь перед нами — с блеском написанное Нежным заседание Москов-ского попечительного о тюрьмах комитета, где наряду с его председателем, митрополитом Филаретом (Дроздовым), изображенным автором с несомненной теплотой и чуть заметной усмешкой, уверенной рукой выведены другие действующие в заседании лица: лицемер и казнокрад Валентин Михайлович Золотников, обладатель ледяного сердца Карл Иванович Розенкирх, присланный генерал-губернатором полковник, ростом, выправкой, голубыми навыкат глазами весьма напоминающий Николая I, секретарь комитета Алексей Григорьевич Померанский, молодой и, надо признать, весьма легкомысленный человек, который, однако, слушая и наблюдая Гааза, мало-помалу приходит к размышлениям и о смысле жизни, и об участи посланного в этот мир праведника. “Но сейчас, глядя на Федора Петровича, который был ужасно, непередаваемо одинок в этой зале, одинок не одиночеством чужестранца, человека вдали от Отечества, немца среди русских — вовсе нет! немец Розенкирх среди наших русаков, как рыба в воде, а Гааз и в Германии был бы одинок; отчего? — он испытал какое-то непонятное, неведомое прежде стеснение сердца. Ничего бы он так не желал в сей миг, как возможности подойти к Федору Петровичу, пожать ему руку, ту руку, которая бесстрашно поднялась в защиту растоптанного человека, и промолвить как лучшему из друзей: "Не печальтесь! Мир всегда гнал святых"”.

“Nimbus” охватывает несколько по-следних дней Федора Петровича и всю — или почти всю — его жизнь. Напряженность сюжету придает история студента, девятнадцатилетнего Сергея Гаврилова, идущего по этапу на каторгу из-за ложного обвинения в убийстве, оставленного доктором Гаазом в больнице пересыльного замка на Воробьевых горах и в грозу едва не утонувшего при побеге в Москва-реке. Он любит и любим — и страдает от невозможности быть с любимой, от невозможности добиться правды… Это, само собой, вымысел — но настолько соприродный тому, что действительно было, есть и — увы — наверное, и будет, что в контексте судьбы России и жизни Гааза воспринимается как нечто, несомненно бывшее. Гавриловым роман начинается — он, едва живой, приходит с этапом в пересыльный замок, видит полные сострадания и боли глаза склонившегося над ним доктора и его глаза, “с переполнявшим их выражением великого сострадания и боли”, — и завершается. Уже свободный — во многом благодаря усилиям Гааза — вместе со своей невестой он приходит на Немецкое кладбище, где опускают в могилу гроб с телом праведника. Немца, любившего Россию и служившего ее народу. В романе Федор Петрович говорит любознательному и наблюдательному французскому путешественнику, в котором угадывается маркиз де Кюстин: “Мне кажется, нет другого народа, который бы так страдал… Я родился перевязать его раны”.

С легкой руки Кони жизнь Фридриха Йозефа Гааза известна нам достаточно хорошо. Молодым медиком он приехал в Москву, обзавелся практикой, разбогател — и в 1853 году, семидесяти трех лет от роду скончался и был похоронен на казенный счет. Бесконечное милосердие поглотило все его состояние.

В современной ему России на законном основании помещик мог отправить в ссылку не угодившего ему крепостного. Жена уходила вслед за мужем, но их детей владелец крепостных душ волен был оставить себе. В романе Гааз приезжает к одному такому помещику, являющему собой тип человека, у которого чувство национального достоинства выродилось в отвратительный национализм, православие — в религию исключительного превосходства, уважение к “древним камням” Европы — во враждебно-пренебрежительное отношение к ней. Минуло с тех пор полтора века — но какие до боли знакомые нам черты! Или это неистребимо в нас — “Третий Рим”, народ-богоносец, свет миру и вся прочая дребедень, не имеющая ничего общего с христианством и сколько уже времени лишь мешающая нам устроить в России достойную жизнь? Федор Петрович в буквальном смысле выкупает у Воронцова двух дочерей и сына осужденного крепостного — с тем, чтобы они могли уйти в ссылку вместе с отцом и матерью. Воронцов торгуется, нахваливает красоту девочек и сообразительность мальчика, набивает им цену — но, в конце концов, одолеваемый жадностью принимает предложенные Гаазом деньги. “О, как бы Федор Петрович желал бы высказать этому господину все, что за многие годы он передумал о России, ее судьбе и горестной участи ее народа! Он чувствовал за собой это право, ибо давно уже стал частью России, ее сыном, родным пусть не по плоти, но уж совершенно точно — по духу, что гораздо важнее. Ибо вот он — природный русский, господин Воронцов. Полюбуйтесь этим маленьким лживым извергом! Мучитель своих рабов, сеятель плевел, напыщенный гордец — не в нем ли, не в таких ли, как он, заключено несчастье этого страдающего и многотерпеливого народа?”

Неустанное сражение Федора Петровича с корыстными владельцами душ и российской бюрократией — это сражение за человеческое достоинство, за милость к падшим, за признание равного для всех права на жизнь. Объявленная им и затянувшаяся на десятилетия война за отмену “прута” — длинного железного стержня, к которому попарно приковываются арестанты и ссыльные во время долгого пути в Сибирь, который неразрывно и беспощадно соединяет стариков и молодых, мужчин и женщин, преступников и невинно осужденных, лишая их и минуты на уединение во сне и наяву, даже при отправлении естественных нужд, — эта война, где он выступал один против многих, если не всех, не заставила его разочароваться в деятельной силе милосердия и добра. Умоляя о смягчении участи заключенных, о больных бедняках, которых со всей Москвы свозили в основанную им Полицейскую или, как называли ее в народе, Гаазовскую больницу, он вставал на колени перед Николаем I
(в романе эта сцена в Бутырском тюремном замке написана с впечатляющей силой), перед генерал-губернатором, он призывал под свое знамя добра благотворителей, указывал на бесчеловечное обращение с арестантами, уже наказанными лишением свободы, он бил во все колокола, пробуждая общество к действительному выполнению христианских заповедей. Он изо всех сил спешил делать добро и призывал к этому других. Удалась ему его миссия? В самом деле — что может сделать один человек против обстоятельств, среды? “И один в поле воин”, — отвечает доктор Гааз всем своим бытием. “Все минется, одна правда останется”. Миновались его оппоненты и противники, все эти генералы, чиновники, церковные иерархи, а он, Гааз, остался в памяти людской, в своих делах и словах.

Роман в полной мере дает нам возможность не только ощутить философию христианской любви, но и тот накал чувств, который иногда порождает в нашем грешном мире праведников.