Мамины братья — хулиганы, весельчаки и бездельники — внушили мне, ребенку, что читающий слаб. «Очкарики не умеют драться», — твердили они. В семье же читали все — отец, мать, сестры. Последние посмеивались надо мной — косноязычным троечником, неспособным заучить и двустишия — и называли «мужланом», «солдафоном», «балбесом». Я не обижался, потому что многое умел и всегда был при деле. К тринадцати годам я хорошо разбирался в травах, знал лес, умел быстро срубить дерево, забивал птицу и скот, метал топор с десяти шагов в любую цель, ловко разжигал костер, ловил скорпионов лопуховым листом, знал, как пасти овец, доить козу и корову, выращивать овощи, обрабатывать землю, готовить компост и многое другое. Какие тут книги! В общем, сестринские выпады, достигая ушей, не ранили моего эго.

Но случилось так, что сильно простыл и залег. Осень, дом на самой окраине села, льют дожди, кругом грязь, редкий человек за день пройдет мимо окна. Устав от безделья, протянул руку к полке, достал книгу и, обреченно вздохнув, принялся читать. До этого чтение было сродни пытке, я считал прочитанные страницы и редко когда доходил до середины. И это вдруг произошло. Не стало ни времени, ни пространства, ни меня, ни осенней слякоти, ни болезни — остались лишь черные, объятые пламенем, строки, повествующие о титанической борьбе, о любви, о красоте, о настоящем человеке, о сильном парне в кепке и в парусиновых штанах, переступившем однажды порог дома Морзов. Закончил читать под утро, но уснуть в тот день уже не смог. «Мартин Иден» оказал на меня то самое сокрушающее воздействие, после которого принято делить жизнь на «до» и «после». Словно стянули с мира старое пыльное покрывало и явили полную чудес Вселенную.

Месяц после прочтения ходил молчуном, глядя себе под ноги. Не мог поверить, что такое возможно, что написанное может быть таким живым, таким ярым и сильным. Все это время жил с героями книги, вспоминал самые волнующие моменты, проговаривал диалоги, оплакивал самоубийство Рэсса Бриссендена и Мартина, злился на Руфь, искал книги Герберта Спенсера и Ницше, проклинал издателей и буржуа.

Эффект первой книги был обусловлен еще и первой влюбленностью. Предмет моего воздыхания, Наташа, дочка председателя колхоза — стройная, бледная, с остреньким носиком, голубыми глазами, длинным хвостом соломенных волос, перехваченным на затылке каким-то нелепым куском ткани, напоминавшим старый мужской носок, а возможно, им и являвшимся, — была на удивление (не без помощи моего воображения, конечно же!) похожа на Руфь Морз. И я, разумеется, воображал себя Мартином — сильным и неотесанным работягой, а ее Руфью — чистым духом, воплощенным в девушке из высшего общества, чей отец в сознании селянина уступал в своем могуществе разве что президенту страны. «Мартин Иден» не только оглушил меня, но и переформатировал мой мозг. Без особого труда стал запоминать большие куски текста с одного прочтения, начал каждодневно вести дневник, писать стихи, читать в неделю не менее одной книги и, как Мартин, заучивать около двадцати иностранных слов в день (правда, из Словаря иностранных слов под ред. проф. Петрова, 1949 г., с соответствующими году издания определениями, типа: «Генетика — вражеская, буржуазная, чуждая советскому человеку псевдонаука…»).

Пару лет назад, после долгого перерыва, перечитал (в восьмой, наверное, раз) «Идена» и нашел его хорошо написанным, незамысловатым, с идеализированным протагонистом, текстом, но с по-прежнему родными и близкими персонажами, сценами, разговорами. Нечто подобное откликается во мне, когда смотрю сейчас на своих приблатненныхдядек — несуразных, наивных, трогательных пожилых детей с выцветшими роговицами, — казавшихся мне в детстве всемогущими эпическими героями, с богами на «ты».

 

Моей дочери Лере четырнадцать. В этом возрасте я прочитал первую свою книгу, у Леры же книжный счет давно перевалил за сотню. Любит, когда под рукой две-три книги с заложенными страницами, так чтоб почитать немного одну, потом другую, третью. «Так легче воспринимать особенности авторского стиля, да и веселее как-то», — считает она. После прочтения книги обязательно звонит мне, делится впечатлением и пересказывает сюжет, даже если он мне прекрасно известен. Если я категоричен в оценках того или иного персонажа, дочь меня поправляет: «Падре (испанская гимназия, я уже смирился), ты никогда не был тем человеком в тех обстоятельствах, не суди так строго». Часто прошу в двух словах, не задумываясь, высказаться о том или ином авторе/книге, дочь отвечает, я иногда записываю. Выходит что-то вроде блиц-опросника: «Он до усрачки страшный, но при этом пронзительный и сверхскоростной. Хотя его "Страна радости" весьма жиденькая и растянута, как сопля» (о Стивене Кинге), «Впечатляет, что сильный мужчина так искренне умеет сочувствовать и при этом так щедро любит жизнь» (о Джеке Лондоне), «"Автостопом по галактике" — неплохая сатира, которую надо читать в один присест, иначе надоедает», «"Отверженные" — это, конечно, очень мощно. Не книга, а синяя пучина, а ты потом попробуй, выплыви» и т.д.

Когда задал дочери вопрос о первой книге, которая ее по-настоящему поразила, Лера, эта любительница фильмов ужасов и триллеров, пересмотревшая все — от «Психо» до «Человеческой многоножки» и «Затащи меня в ад», Лера, которую я недавно встретил с поезда «Москва—Санкт-Петербург» в вылинявших семейниках («Падре, это старые дядины труселя, выпросила у тетки. Правда, клевые шорты?»), Лера, зависавшая на современной, преимущественно западной, литературе, решительно заявила: «"Первая любовь" Тургенева». На вопрос «Почему эта?» дочь прислала мне сообщение в социальной сети:

«До "Первой любви" я и не подозревала о величии отечественной классики. Было ощущение, что мне просто пришли и вышибли мозги, со всеми понятиями о литературе в принципе, а потом просто установили рамки в десять, нет, в двадцать раз шире, чем у меня были. Все, что описывал Тургенев, я чувствовала на уровне тела, разглядывала героев, слушала их речь. Там все настоящее, там все живые. Это был настоящий инсайт, я и не подозревала о таких возможностях литературы. Все вдруг изменилось. Я по-другому стала ощущать мир. Самое интересное, что книгу я обнаружила в семейной библиотеке, когда мне было одиннадцать, а прочитала только в этом мае. И это событие стало целым этапом в моем взрослении, неким дождем, после которого появилось новое я».