На свете не так уж много вещей, которые нас способны по-настоящему сблизить. Наука, религия, спорт, искусство, общие интересы давно уже стали зонами агрессивного противостояния. Однако книги, прочитанные и полюбившиеся в детстве, обладают редким свойством пусть ненадолго, но разрушать стены, возведенные между нами зрелостью. В тех сильных чувствах, которые они у нас вызывали, нет трезвости, нет умозрительности, а есть лишь только бессознательное,неотрефлексированное удовольствие, которое потом еще долгие годы сохраняет взрослая память. Эти книги, вроде прустовского la petite madeleine вовлекают нас в поток существования, требуют принятия всего, даже самого неприемлемого и неприятного, но в то же время густой мелодией напоминают о скоротечности наших человеческих жизней. Только здесь, обретя себя, можно почувствовать присутствие других. Если встречаешь прочитавшего «твою» книгу, сразу чувствуешь родство.

В детстве я много читал, но по-настоящему читать не умел и не любил. Единственное удовольствие, которое я получал от чтения — похвала взрослых за то, что я не гоняю мяч, а сижу за книгами, как положено внуку академика. Первой книгой, которой я всерьез увлекся, был роман Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле». Мне было 12. Все, конечно, вокруг нравилось — шел 1981 год, — но угнетало какой-то обязательностью и однозначностью. Герои книг и фильмов, симпатичные советские взрослые и школьники, были как-то уж слишком хороши, а если и не хороши, то старались исправиться, чтобы стать хорошими, теперь уже навсегда, и жить по правде, которая всегда одна и та же. И вот я нашел книгу, где все оказалось очень неоднозначным, где герой, Уленшпигель, который явно хорош, вовсю безобразничал, и его безобразия являлись вроде как обязательными. То есть если бы он не хулиганил и не безобразничал, он не мог бы сделать столько хорошего. Его хулиганские выходки, обманы и розыгрыши были условием его доброты. В книге оказалось много полезного для советского школьника. Тут прославлялись борьба за свободу, протестантская простота, трудолюбие, преданность в любви и дружбе, презрение к роскоши. Но тут же выглядывало что-то чуждое — продажная любовь, обжорство, грубые розыгрыши — и все это тоже прославлялось. Я тогда еще ничего не знал о карнавале, который отменяет все ценности, который соединяет духовное и низменное, нравственное и безнравственное, который отрицает все, что мнит себя окончательным.

Но книга мне понравилась безумно. Герой все время куда-то шел, менялся и никогда не умирал, и с ним менялся и не умирал весь мир. То, что было правильным и прочным еще недавно, сегодня вдруг исчезало. Я часто открывал «Уленшпигеля», перечитывал его, пересказывал друзьям. Но, увы, я не помню, чтобы хоть кто-то разделил мою к этой книге любовь.