Моя внутренняя читательская биография начинается вовсе не с детских книг, а со взрослых книг, прочитанных в полудетском возрасте. Это странно, потому что я выросла в очень «литературно насыщенной» среде (мама работала в издательстве), в детстве мне много читали, потом — с увлечением читала сама. Но все мое детское чтение как-то не проникало глубоко, оставаясь на периферии моего существа, занимая воображение, но не трогая душу.

И странное дело: о многих книгах, которые я как будто любила, я не могу вспомнить ничего, кроме того, что я, действительно, их читала. Не могу восстановить своих ощущений, того внутреннего отклика, который они должны были рождать. Может, его и не было.

Помню, нравился «Питер Пэн», потому что я тоже отчаянно не хотела взрослеть (и до сих пор не хочу). Помню, плакала, когда кончалась «Мэри Попинс». Помню, как бесконечно перечитывала на каникулах «Кортик» и «Бронзовую птицу» — единственные детские книги, которые были у бабушки, — но от героев и сюжета ничего не осталось не только в душе, но и в памяти.

Начальная школа прошла под знаком приключений, я глотала Дюма, Жюля Верна, Майна Рида, книги о первобытных людях… Помню запах этих книг, помню тактильное ощущение от прикосновения к обложкам, даже место в книжном шкафу, где они стояли. Но о чем они были, чем отзывались внутри — опять пустота.

Зато очень хорошо помню тот внутренний атомный взрыв, который я пережила, когда нам классе в пятом или шестом на уроке литературы прочитали вслух «Мальчика у Христа на ёлке».

Дальше была «Неточка Незванова». Я читала ее дома, почему-то прислонившись к горячей батарее, с пылающей головой, и это очень хорошо рифмовалось с тем, что происходило внутри. Внутри было то же ощущение жара, ожога, будто тебя обварили кипятком, — и из этой боли и ужаса вдруг, как в сказке, вынырнула твоя незнакомая душа…

И до сих пор, когда я перечитываю Достоевского, мне кажется, что у меня поднимается температура и сознание то ли вот-вот соскользнет в горячечный бред, то ли, наконец, поймет «последнюю правду» о том, как все тут устроено, а главное — зачем.

На Достоевском я как будто проснулась. Для меня он гораздо больше, чем «любимый писатель» (и, вообще, как писателей я люблю совсем других). Это пожизненный мучитель и возмутитель спокойствия, которого я порой ненавижу. А порой вспоминаю, как в 14 лет с другой такой же восторженной дурочкой целовала страницы...

Князь Мышкин, Алеша и Иван Карамазовы живут во мне так глубоко, что уже давно воспринимаются не как литературные персонажи, а как… не знаю, архетипы, что ли?

О Достоевском я могу говорить долго. Поэтому лучше остановлюсь. И расскажу о еще одной встрече, случившейся примерно тогда же — лет в 12—13 и по силе ожога вполне сравнимой с Фёдором Михайловичем.

Это было начало 90-х, в издательстве, где работала мама, начали публиковать запрещенных авторов. И ко мне в руки попала Цветаева. Не скажу, что это были отношения на всю жизнь, как с Достоевским. Сейчас я иногда (очень редко) возвращаюсь к ее прозе. И никакая сила не заставит меня перечитать стихи. Видимо, та часть души, которая так сокрушительно на них отзывалась, уже выгорела. Не знаю, к сожалению или к счастью.

Но тогда, в отрочестве, Марина Ивановна со своей яростью и беззащитностью, жуткой судьбой и серебряными перстнями на руках прачки — прожгла меня насквозь…

Помню, мою пол и вслух (потому что нет сил вести этот разговор про себя) по-французски (чтобы не поняли окружающие) убеждаю ее не совершать самоубийства… И это мое самое сильное воспоминание о «детском» чтении.

Многие детские авторы, которых я люблю и с удовольствием перечитываю, пришли ко мне уже во взрослом возрасте. Это Туве Янссон с сагой о муми-троллях, Толкиен с «Властелином колец», Михаэль Энде с «Бесконечной историей», Юрий Коваль и современная американская писательница Кейт ДиКамилло.

Моим собственным детям, которым сейчас 3 года и 6 лет, практически все из этого списка (кроме Коваля и некоторых историй о муми-троллях) читать пока рановато. Так что у нас с ними сложился свой круг читательских симпатий.

На первом месте — и вне всякой конкуренции — стоит Свен Нурдквист. Его смешные, лиричные, абсурдные и философские книги мы никогда не устаем перечитывать, а главное — разглядывать. Нурдквист сам иллюстрирует свои тексты (или пишет комментарии к своим картинкам) и создает такой густонаселенный фантастический мир, что даже при сотом просмотре можно обнаружить что-нибудь новенькое.

Большой популярностью у нас в семье пользуются книги нидерландской писательницы Анни Шмидт. Особенно, конечно, простенькие истории про Сашу и Машу, идеально соразмерные детскому мировосприятию.

Еще в числе любимых можно назвать норвежскую писательницу Анну-Катарину Вестле. Больше всего нам нравится ее цикл «Мама, папа, бабушка, восемь детей и грузовик» — заразительно оптимистичные истории о буднях бедной многодетной семьи.

Наше недавнее читательское открытие, одинаково восхитившее и детей, и меня, — это книги о Простодурсененорвежца Руне Белсвика, конгениально проиллюстрированные для русского издания молодой художницей Варварой Помидор.

Из классики мы с большим удовольствие читаем и перечитываем Отфрида Пройслера, «Пеппи Длинный Чулок» и «Эмиля из Леннеберги» Астрид Линдгрен, а также веселые и познавательные книжки о медвежонке Паддингтонеанглийского писателя Майкла Бонда.

Мы читаем все вместе, перед сном. Но основной адресат вышеперечисленных книг — это, конечно, старшая, шестилетняя дочка. А наш самый младший читатель, которому недавно исполнилось три, тоже имеет собственные литературные предпочтения: обожает истории о незадачливой кошке Мяули англичанки Джудит Керр и все, что написано Джулией Дональдсон (и великолепно переведено Мариной Бородицкой) — автором знаменитого «Груффало» и еще десятка-другого не менее замечательных книг.

Современных российских авторов мы тоже читаем немало. Но почему-то никто из них не западает в душу настолько, чтобы потом хотелось перечитать. Единственное исключение здесь — это стихи неподражаемой Анастасии Орловой, которые сопровождают моих детей с младенчества и давно уже вошли в обиход нашей семьи, стали частью повседневного речевого потока, чем-то вроде пословиц и поговорок.