Чтобы окно не хлопало, между рамой и створкой вставляли серый пыльный том.

Я обратила на него внимание, когда прадед попросил закрыть окно.

До того вечера я не видела, чтобы с книгами обращались подобным образом. В моей комнате всю стену занимала тщательно подобранная отцовская библиотека. Если книгу брали почитать, ее оборачивали белоснежной калькой, словно крестильной рубахой.

 Но прадед жил в Киргизии, там многое было по-другому. Например, рукомойник с пимпочкой, в который нужно было наливать воду из ведра. А за водой ходили к колонке.

 

На клееной тканевой обложке тома виднелись отпечатки грязных пальцев. Книга была так затерта, что на сером корешке, который был когда-то льняного цвета, с трудом можно было прочитать название.

Прадеда я любила абсолютной детской любовью за то, что он разрешал мне все. Разрешал есть сахар ложками. Разрешал себя щипать. Я старалась захватить маленькими пальчиками вены на его запястьях, выступавшие как корни деревьев, и пыталась выкрутить их. Прадед молчал, казалось, он не чувствует боли. И я из любопытства силилась ущипнуть его как можно больнее, чтобы проверить, на сколько ему хватит терпения.

Прадед рассказывал мне о своей жизни. Он был сыном коробейника. Рано пошел работать в лавку при фабрике, оказался толковым и вскоре стал правой рукой фабриканта. Фабрикант так проникся к нему, что пожелал выдать за него свою младшую, тринадцатую, дочь. Прадед был безнадежно влюблен в девушку из старообрядческой семьи. Ей запретили с ним встречаться по религиозным причинам.

Младшая дочь фабриканта не пришла в восторг от идеи папеньки, но все достойные женихи города были выработаны предыдущими двенадцатью сестрами.

И прадед пошел к алтарю в состоянии полной апатии, а его невеста с красными от слез глазами. Чтобы утешить новобрачных, фабрикант построил им хорошенький особнячок и подарил модный магазин.

Потом случилась революция. Однажды ночью в дверь хорошенького особнячка постучались. Прадед не стал спрашивать: «Кто там?», а вытолкнул в окно жену, выпрыгнул следом и они вскочили в первый попавшийся поезд, который привез их в Киргизию. Достойные мужья двенадцати других сестер не оказались столь решительны и погибли. А прадед дожил в Киргизии до девяноста восьми лет.

Он был аккуратистом и франтом. Даже собираясь в булочную через дорогу, тщательно брился безопасной бритвой, взбивая мыльную пену помазком с янтарной ручкой. Пришпиливал булавкой галстук, начищал туфли и, тронув пимпочкурукомойника, проводил по волосам ладонями, приглаживал пряди. Волосы у него были густые. Когда-то он был красавцем, а теперь осталась лишь щегольская грация.

Он не был грязнулей. Только вот книга...

 

Я бережно высвободила фолиант из оконных створок и забралась на дерево. Ствол шелковицы расходился на четыре ветви, образуя удобное место для чтения. В то лето мной уже был прочитан научно-фантастический роман «Калисто» про то, как в недалеком будущем в страну победившего коммунизма прилетели гости из другой галактики. Была выучена наизусть книга стихов М.Ю.Лермонтова и несколько раз с удивлением пролистан отрывной календарь.

И вот я открываю свою новую гостью и читаю:

«Полезность вещи делает ее потребительной стоимостью. Но эта полезность не висит в воздухе. Обусловленная свойствами товарного тела, она не существует вне этого последнего. Поэтому товарное тело, как, например, железо, пшеница, алмаз и т.п., само есть потребительная стоимость».

И вдруг меня клонит в сон. Я перечитываю снова и снова, стараясь вникнуть в суть написанного, и никак не могу продвинуться дальше первой страницы. Для меня, готовой читать все подряд, это потрясение. Сладкое солнце играет на листьях тутовника. По радио звучит монотонная киргизская песня. И я понимаю, что мне никогда не осилить эту большую книгу. Никогда не понять, ради чего шли на смертный бой рабочие и крестьяне. Навсегда закрываю покоробившиеся страницы и разглядываю обложку. «Капитал», Карл Маркс. Кладу том на место. Между створок окна.

 Эта книга продолжала долго и честно служить нашей семье. Между ее страницами я засушивала цветы для гербария. А бабушка придавливала квашеную капусту всеми тремя томами. Вес был изрядный, ведь третий том был издан в двух частях. Четыре серых добротных кирпича. Потрясающая, загадочная книга, которую никто из нас так и не прочел.