* * *
Буркнула сыну: «Под Котовского бы тебя
Надо подстричь!» — «А кто это? Кто таковский?» — 
Мальчик спросил, удивлённо вихры теребя…
Надо же! Он не знает, кем был Котовский!

Парень читает книжки, смотрит кино,
Учится, вроде бы, и — без особой лени,
Знает про Фрунзе и про батьку Махно,
Знает, что были Сталин, Троцкий и Ленин.

Всяческих знаний — полная голова,
По математике почти в отличники вышел,
В умные фразы увязывает слова,
А о Котовском, оказывается, и не слышал.

Вот и «sic transit»… Кабы погиб на войне
Славный комбриг, или — пал жертвой репрессий,
Мог бы в школьный учебник войти вполне,
Упоминаться хотя бы порою в прессе.

Всё могло быть иначе, и даже — не чуть,
Если б жизнь озарилась иным финалом…
В мирное время, увы, завершил его путь
Выстрел — привет от одесского криминала.

Были, конечно, митинги и венки,
Толпы людей, тучи словесной пыли
(сам бы покойный ещё раз помер с тоски),
Были стихи — их тоже потом забыли.

Всё-таки, жаль: романтик, полубандит,
— Господи, как любила его удача! — 
Посвист пуль да перестук копыт,
Храбрость, напор, кураж. И — никак иначе!

Долг отдавая именно куражу, — 
В нас для него почти не осталось места,
Я о Котовском мальчику расскажу,
Просто чтобы закваски добавить в тесто.

Скрипач

                                  Памяти Муси Пинкензона

Вздрогнула скрипка у мальчишеского плеча.
Офицер, прищурившись, смотрит на скрипача.
Офицер доволен: расстрел обещает быть
Даже забавным… Он успеет убить.
...О, в этих скрипках всегда такая печаль...
Он позволит музыке прозвучать.

Мальчик, не медли, сыграй что-нибудь! Поспеши!
Ну же, сыграй для сентиментальной души — 
Что-нибудь нежное для немецкой души…
Он же сказал: 
                     Понравится — будешь жить.

Что ты можешь, мальчишка, — маленький, как сверчок!..
К подбородку взлетает скрипка, к небу — смычок.
Самое главное — не опускать лица:
Мёртвых не видеть — матери и отца.

Ну же, сыграй ноктюрн, не сходи с ума.
Но горячей молитвы, мощней псалма
Словно взрывает пространство перед тобой:
…это есть наш последний 
                                            и решительный 
                                                                                    бой!..

Это есть наш последний бой, наш последний — на землю — взгляд.
Дёргается в конвульсиях автомат,
Хриплым лаем захлёбывается другой.
…это есть наш последний и решительный бой!..

Это есть наш последний — разорванной грудью — вдох.
Он так глубок, что в него умещается Бог — 
Бог, так похожий на твоего отца.
Смерти нет.
                     Есть музыка — 
                                          без конца.

* * *
Вот уже третий год
в переходе метро
стоит это чудо:
пальтишко потёртое,
согнутая спина,
на одутловатом лице
выражение
туповатой покорности,
а в давно немытых руках
тетрадный листок:
«Помогите.
Умерла мама».
Пробегая мимо неё,
бросаю монетку,
морщусь:
— ну что ж она так,
                     хоть бы табличку сменила. 
Потом
в вагоне грохочущем,
проталкивающемся в тоннеле
как бы небытия,
стою,
стиснутая телами
такими живыми и смертными,
смотрю в черноту окна.
И оттуда,
из космической проруби,
всплывает забытое слово — 
Мама.

* * *
Утешь меня, пожалуйста, утешь
В моей почти пророческой печали,
В конце времён, а может быть — в начале.
Горчит моё вино, и хлеб несвеж.

Утешь меня. Разбросанных камней
Всё больше, и тропа моя — всё уже,
И голоса из прошлого всё глуше,
А выстрелы — всё чаще и точней.

Услышь меня, пожалуйста, услышь.
Стада веков, пыля, проходят мимо
И размыкают несоединимо
Небытия седую глушь и тишь.

Услышь меня. Я принимаю бой — 
Привычный мир растрескан и расколот,
И рвущийся снаружи смертный холод
Остановить возможно лишь собой.

* * *
Когда сквозь дым и суету,
Сквозь запах шашлыка и пива
Размытым берегом залива
Я безнадёжно побреду

По серому песку,
Тогда
В случайном и нестройном хоре
Я вдруг услышу голос моря — 
Непостижимый, как всегда.

Прорежет воздух птичий крик,
И ветер, чешущий осоку,
Очнётся и взлетит высоко.
И запоёт иной тростник.

Иной — 
                 о яростных мечтах,
О чёрных кораблях смолёных,
Мечах, от жажды раскалённых
И медноблещущих щитах.

О том, как, разбиваясь вдрызг
И возрождаясь без потери,
Иные волны хлещут берег
Осколками счастливых брызг.

* * *
От трескучей фразы на злобу дня,
Виршей холопских, бешеных тиражей,
Ангел Благое Молчанье, храни меня — 
Губы мои суровой нитью зашей.

Лучше мне, измаявшись в немоте,
Без вести сгинуть, в землю уйти ручьём,
Чем, локтями работая в тесноте,
Вырвать себе признанье — не важно чьё.

Лучше исчезнуть, попросту — помереть,
Быть стихами взорванной изнутри.
Только бы — перед ликом твоим гореть,
Только бы слушать, только б Ты говорил!

Только бы слушать, вслушиваться в шаги,
Свет Твой угадывать из-под прикрытых век…
Вечность во мне, прошу Тебя, сбереги,
Ибо я всего-то лишь — человек.

В час, когда сердце захлёстывает суета,
Требуя покориться и ей служить,
Ангел Благое Молчанье, замкни мне уста,
Чтобы мне перед Словом не согрешить.