* * *

И миновало. Что миновало? Всё миновало.

Клевера запах сухой в уголку сеновала,

 

шёпот, и трепет, и опыта ранние строки,

воспоминанье о том, как строги уроки

 

лесенки приставной и как пылью сухою

дышишь, пока сама не станешь трухою.

 

 

* * *

                               Игорю Булатовскому

Этот галдеж...

Голодай, молодежь-голодежь,

на острове Декабристов.

Глотай белые камушки

от нянюшки-мамушки,

на горле монистом.

 

Не моностих — многостих

тих,

как тиха тишина после взрыва.

Ребята ушастые

наследили, нашастали,

наша полынь да наша крапива,

 

да наши обрывки строк,

барщина и оброк,

и рок во всех смыслах слова.

Жаждай и голодай,

только не отдай

своего, живого.

 

 

Два стихотворения о чём-то там

 

1.

Закладываю шурф,

заглатываю землю,

ходам подземным внемлю,

пощады не прошу.

 

Как бомж по-над помойкой,

в глубинах груд и руд

копаю изумруд

электроземлеройкой.

 

И этот скорбный труд,

что чем-то там зовется,

вздохнет и отзовется

в валах земных запруд.

 

2.

Борение — глины бурение.

Но вязкость как обороть?

Мои ли останки бренные

взрезают земную плоть

 

лопатой, киркою, ломом ли,

оглоблею ли в руке

невидимой, но не сломленной,

как луч, отраженный в реке...

 

 

* * *

Булочка поджариста,

подпалена слегка.

Не заспи, пожалуйста,

чахлого стишка.

 

На пепле пожарища

и смерть не трудна.

А жарища жалится

аж до дна.

 

Жало жалкое,

горе горькое,

лето жаркое,

жито золотое.

 

 

* * *

Присядка в полуплуга,

в приход полдневной почты,

беззвучная подруга,

почто меня зовешь ты?

 

Поверьте, в том конверте

слова плетутся в сети,

и сладкий привкус — сами-знаете-чего

сильнее на рассвете

 

безоблачного сна.

И облачная стая

стоит, как тишина

густая и пустая.