Сари

Из маминого живота
я смотрела в иллюминатор
на мир снаружи, опалённый солнцем.

А они все смотрели вглубь, на меня — 
Отец, Бабушка,
поварёнок, девчонка-горничная,
бычок с острыми
лопатками,
местные политики.

Моя английская бабушка
взяла телескоп — 
разглядеть меня через континенты.

Все они развернули сари.
Тянулось оно от Лахора до Хайдарабада, 
петляло в Аравийском море, 
испещренное звёздами,
порхающее с воробьями и перепёлками;
расшили его дорогами,
вплели изгибы холмов.

А потом 
меня обернули в сари
и тихо сказали: «Твоё тело — это твоя страна».

Перевод А. Строкиной

Я себя вижу точкой на полотне Миро

Я себя вижу точкой на полотне Миро.

Едва отличимой от прочих точек — 
ну и пусть, зато на своём, на особом месте.
И оттуда тёмным своим нутром

я бы стала обозревать красоту линеажа
и прикидывать: может, стоит
скатиться к лимонной полоске

в самом центре, и боком неровным 
прижаться к её кайме, 
чтобы чаще меня замечали?

Но мне неплохо и тут.
Я никогда не узнаю, что происходит
вокруг. И это прекрасно.

Что до несовершенства формы — 
так куда интереснее. На меня 
можно смотреть часами,

даже самый бесстрастный придёт от меня в восторг.
Так что вот она я, хоть сейчас готова ожить.
Плод фантазии, танец, мечта,

детское приключение.
Ничему в этом буром небе
не сойтись и не разбежаться.

Перевод М. Фаликман

Слова, которые боялись рта

Одни слова лежали тихонько,
Им не хотелось, чтобы их будили.

Другим не сиделось на месте.
Они с нетерпением ждали начала драмы.

Слова, такие чувствительные, боялись рта — 
Он был как рана поперёк лица, как дыра.

Её наполняли картошкой и пивом,
И слова, ещё бесформенные, часто терялись там.

Прочим везло ничуть не больше. 
Им предстояло

Быть жестоко распятыми в воздухе.

Перевод В. Сергеевой

Свадьба

Я мечтала о тихой свадьбе,
в горах над заброшенным городом, — 
чтоб нести её на голове

словно вязанку хвороста или кувшин с водой.
Церемония не имела ни вкуса, 
ни цвета. Прибыли гости

крадучись, как контрабандисты.
Чемоданы открыли — наружу
хлынула Англия.

Они за фату хватались,
как нищий — за стёкла машины.
Я просила о скромном приданом:

мне бы тень, шёпот, улыбку,
дом — диковинную постройку 
из бамбука и жёсткой дерюги.

Мы шли с женихом по дорогам
с английскими именами.
Цвет меняли наши глаза

словно огни светофора. 
Нам не пришло ещё время
посмотреть друг на друга.

Мы глядели строго вперёд,
словно видеть могли сквозь горы,
жизнь вдыхать в города.

Я хотела со страной обвенчаться,
чтоб фатой мне стала река;
петь в садах Баг-э-джинна,

вёрткую мечту укротить
как заклинатель — змею.
Наши помыслы сонно дремали

словно буйволы в тёмной воде.
Мы повернулись лицом друг к другу — 
взбурлила волна.

На ладонях — оттиски, словно карты.

Перевод С. Лихачевой

Рыба

Я завидовал снам, которые доставались моей жене.
Бывало, поймает видение и гордо положит его на кровать,

как переливчатую упитанную рыбу,
просит меня: «Распознай».

В редкие ночи везло и мне:
я собирался с духом,

погружал сети в иссиня-чёрные воды,
возвращался с уловом.

И две наши рыбины дерзко
впивались друг в друга ртами,

рыбы-души, неуклюжие,
голодные, жадно глотающие наши жизни,

словно хлебные крошки.
Неистово били хвостами

сливались в один общий сон,
и она пульсировала —

огромная рыба; и в брюхе её росли
наши жизни, радуясь и страдая.

Перевод А. Строкиной

Из сборника «Сто тысяч пейзажей» 
(поэтическая цепочка длиною в книгу)

вот и снова
в первый раз
утро

на лугу кобыла
ветер со спины
развевает гриву
шею изогнула
и на горы смотрит

первоцвет
на островах
раскрылся
с рассветом
самый первый 
на островах

стоять подобает
дольше всего у могил
отмеченных камнем
без надписи
втиснутым грубо 
в лоно земли 
на холме травяном 
среди нив золотистых
в объятиях моря

брат, отец, друг
любящий супруг
и супруга тут
камни счёт ведут
дочери, зятья
мать и сыновья
линии родства
море, острова
камень и трава

то, что так обычно
но необходимо
доброту и солнце 
и нужду в признаньи
ценят, если нет их

родники, колодцы
и плоды трудов 
топи, вереск, дюны
сказки и напевы
дух гостеприимства
вековой обычай
чинность сельских сходов
где хранят порядок
джентри и священство

волны золотые
на ячменном поле
пленник наслаждений
на краю замрёт
времени не слыша

в сумраке закатном
ты сорви травинку
стисни между пальцев
и надувши щёки
протруби отчаянно
как подбитый зверь 
чтоб ночные тени
вздрогнув, обернулись

будь ты моей
я бы обнял тебя
будь ты моей
я качал бы тебя на руках
будь ты моей
перенёс бы тебя 
через изгородь
утру навстречу

Перевод А. Круглова 

Старый городок

Старый городок, грязный старый городок,
Тридцать пять миль до моря.
Но оттуда к нам
Средь болот и полей курослепа ползли
Огромные корабли,
Вступая в большой канал
со свитой чаек. Скажу вам, братцы,
этим стоило полюбоваться!

Грязный старый городок.
В утреннем смоге тянулось робкое стадо 
автобусов, и казалось, что их за собой ведёт
Господь, в своём форменном кителе
идущий неспешно вперёд.
А когда мы в восторге зимой
с рождественской пантомимы неслись домой,

вокруг фонарей сиял ореол дождя.
Шли корабли-исполины,
огромные как дома,
мимо кротких коров в полях.
И был там шлюз, 
куда мы гоняли на великах, 
а матросы, лодыри-весельчаки, распевая песни,
нам апельсинов сбрасывали чуток,
из тех, что везли на продажу в грязный старый городок.

А парочки возвращались домой
на верхней палубе автобуса номер девять
с воскресной прогулки
в колокольчиковых лесах.
И на каждой из остановок поток колокольчиков тёк,
как ручьи со склонов холмов,
в грязный старый городок.

Перевод М. Фаликман

На мосту

До самой черты он тяжко доплёлся, встал,
А из-за спины его лился рассвет золотой
И, скуку ночного дождя растворив, играл
Камней и деревьев сверкающей наготой

До боли в глазах. И здесь, у последней черты
Блеском разбужен, он видеть готов, как она
Мчится в объятия солнечной правоты,
Почти задевая его — так дорожка тесна

Вдоль ленты машин. Как славно, что он ощутит
К ней на секунду любовь, без надежд, без интриг,
За то, что красива, за то, что дано ей уйти,
Как только захочет... А после пойдёт, как привык,

На мост, где в жару и в дождь пьяницы вслед свистят
Девицам, что крутят педали, не оглядываясь назад.

Перевод А. Круглова

Совы

Проснулся, а совы кричат. Проснулся и помню:
всю бессонницу напролёт их слышал.
Кличут совы друг друга во мне. О, виденья,

настырные лоцманы на мелководье сна
до этого берега — здесь предел,
коего не прейдеши⁹. Вернитесь обратно

во тьму, и не появляйтесь,
пока я вползаю в сумятицу будней, пока я
корчусь в сверкающем шуме.

Лишь бы знать, что вы прячетесь там, в потёмках
души моей, и что там, мои кормчие,
голоса ваши кличут и отвечают.

Перевод Г. Курячего

* * *
Узнал — золотая рыбка умрёт к утру.
Нахмурился, пряча глаза, не ответил маме.
Вывел велосипед и стал нарезать по двору
Круги за кругами, круги за кругами.

Что толку? И он вернулся с тем же назад,
В спальню поплёлся, где прятал запас шоколада,
Но как малышу обмануть материнский взгляд?
Окликнув, в лицо заглянула, ей больше не надо.

Нет и пяти, а сколько печали в душе!
Знает так много, а там и домыслить несложно
И все остальное. Легко не утешишь уже — 
И слышал, и видел — усвоено непреложно:

Отмечены все, кто живёт, печатью одной — 
Они умирают — все-все, и мудрец, и невежда,
Червяк и синица, и кошка, и жук водяной,
Великий и малый, мы все, и тщетна надежда.

Что делать? Разве что к сердцу родное прижать,
Когда прорывает плотину печальное море…
О рыбке рыдал он, и с мальчиком плакала мать,
Деля на двоих безутешное, страшное горе.

Перевод А. Круглова

Зеркало, окно

В час перед рассветом окно становится чёрным зеркалом,
В котором ничего не отражается — только я.
Лицом к лицу. Смотрим друг в друга. Тот, второй, знает не хуже меня,
Что творится у меня в голове
И на сердце. Он не жесток,
Он просто мне не может помочь. А я могу — 
Я мог бы отвернуться и выпустить его 
Из мира с той стороны окна, освободить. 
Но нет, я вглядываюсь пристальнее. Он тоже. Ясное дело,
Мы не приносим друг другу радости.
И я надеюсь, что он исчезнет, когда прокричит петух — 
Как бывало всегда — и за окном откроется мир:
Земля, море, небо, чьи-то шаги.
И я не увижу себя,
Радостно выглядывая из окна.

Перевод А. Строкиной

Шостакович

Я втайне учился у ветра и его инструментов:
На Подольской играл для мамы — 
Нота за нотой, без партитуры, а ветер мне вторил
В продуваемой насквозь квартире: постукивал тучной рукой по стеклу,
Стонал в печи, хлопал входною дверью — 
Призрак в машине бетховенских «Двух прелюдий
На все мажорные тональности» — и твердил: они лгут.

Позже в пшеничном поле я слышал, как ветер слагает музыку
Из всего, к чему прикоснётся. Верхние ноты — лузга,
Капризные, нервные, шаткие, еле слышные;
А под ними — бьётся мелодия, мощная, странная,
Как будто зерно — это рангоуты или лес.

Во все свои гимны и хоралы
Я вписал тяжёлую поступь сапог из-за гор.

Перевод С. Лихачевой

Мигрень

И опять понеслось.
Вандалы роятся среди гобеленов,
орудуя остриями ножей. Чудесные виды — 
белая шелуха сегодняшних облаков,
всполохи алых цветов
на пустыре —

внезапно обезображены — 
пробиты ножами сзади;
россыпь мелких светящихся дыр
то тут, то там. Теперь они ширятся. Вскоре
пропорота даже трава,
иссечён можжевельник.

Мне отныне не разглядеть твоего лица.
Рукава мои распускаются,
тают оборки. Не видно конца
разрушениям. Словом, уцелеть не дано вам,
обезьянка под апельсиновым деревом,
растрёпанный соловей.

Перевод М. Фаликман

Прошлой зимой

Прошлой зимой всё было иначе,
а в эту — мороз не на шутку оскалил стальные зубы: в Белфасте
теперь холодней, чем в Москве. В полном затмении
китайский фонарик луны висит над солнцеворотом.
Прошлой зимой ходили мы нараспашку до самого ноября
и теряли перчатки, и не мёрзла герань,
и пузатая новая печка стояла нетопленой
целыми днями, но в лёгких и в горле у нас,
в каждой клеточке нежились, множились неубиваемые вирусы:
им было легко и вольготно,
той зимой. Наш сын заболел.
Ночами мы глаз не смыкали,
прислушивались к его дыханию. Совсем ослаб,
по утрам не вставал. Оглушённые грудным кашлем,
комнаты и коридоры будто замерли,
в них появилось что-то неизъяснимое — 
как в день нашей свадьбы, когда из какофонии праздника
мы вернулись в мою тихую крошечную квартиру,
и внезапно смутились, оставшись наедине
среди цветов.

Перевод А. Строкиной

В церкви

Некогда, не до того.
Гул городской снаружи.
И книги, конечно,
книги.
Здесь, внутри, темно, ибо солнце
ускользнуло.
А дел в избытке.
Без меня несутся машины, летят себе мимо,
а дни, мои дни — установлено каждому место,
предназначенье и цвет.
Мне пора.
Мне давно пора, я человек занятой.

А душа мне в ответ: постой.

Перевод М. Фаликман

Разговор с липой

Ноябрьский день. Внезапно — солнце,
и липа — 
она одна видна из нашего окна — 
вспыхивает, как лампочка, спрашивает:
Кто здесь живет? Что делает целыми днями?

Я здесь живу с ребенком, — отвечаю. — Мы читаем про храбрую мышку
(эта мышка пылесосит в собственной избушке, и у ее друзей — 
слона и крокодила — тоже есть свои дома).
Я учу дочку произносить ее имя.

Липа внимает.
У нее нет дома, кроме улицы, и ее она ненадолго 
венчает листвой.
А кто живет этажом ниже?

Там хозяева дома,
это они установили здесь сигнализацию,
еще у них серебристая машина.
Деньги с нашего счета перелетают на их — незаметно, как во сне,
упархивают, как листья, и пока хозяева спят,
они собираются в надежном месте.
Найти себе место — вот главное.

Липа разглядывает игрушечную гориллу,
разлегшуюся на диване.
У нее нет имени, — говорю, — и пускаюсь в размышления
о том, как все изменилось, и саженцы
вдоль дороги стали деревьями,
о том, что молодежь и те, кто постарше блуждают,
точно израильтяне, но найдется ли выход?
Нет у них Моисея, который бы провел их через море
кредитов и безденежья.
Ничего нет, кроме Твиттера, заполонившего их головы.
Твиттер? — спрашивает дерево. 
Ладно, не важно.

Расскажи мне еще о соседях.
Они милые. Сгребают в кучи свои — наши листья.
(Точнее, — мои, — поправляет липа).
Их мусорные баки всегда в порядке. 
Липа обдумывает, переваривает в полоске света, спрашивает:
Трудно любить людей?
Бывает... особенно, когда знаешь, что внутренне мы похожи.
Когда волнуемся или спешим, или же протекают ботинки. 
Лучше быть бессловесным деревом,
о котором все известно заранее, и оно зла не делает,
и ему зла не чинят.

Но липа против романтики:
ветер разносит пепел — ее сухую верхушку
спилили и сожгли.

Мы сочувственно молчим.

Кучевые облака напомнили кадр из фильма:
безипотечная Мэри Поппинс летит по закатному небу,
парит над лондонским туманом, над трубами дымоходов,
ее воспитанники выросли, она летит к новым.
А если я заберусь на дерево и помашу ей?
Может, она спустится к нам?

В наше время ребенка можно растить в одиночку...
Кружки по выходным, развлечения — столько их, что все встало с ног на голову.
И пока вы вкалываете на работе,
голова за вашего ребенка
болит у кого-то другого.

Дерево согласно кивает ветками.
Дневные программы по телику не заменят живого общения
(исследования доказывают, что они хуже, чем наркотики).
Ты вот
точно умнее участников этих ток-шоу,
игра теней в твоих ветвях завораживает.
Заколдованное, милое мое дерево.

Липа смущенно шелестит листвой: настоящее английское дерево.

А как насчет общества? Ты когда-нибудь представляла себя в лесу, липа?
Слишком грязно там. А ты?
Пытаюсь представить и не могу. Длинная цепочка дней,
и как их все прожить?

А, может, и правда объединиться с кем-нибудь, липа?
Уехать куда-нибудь подальше от этой непосильной арендной платы,
от тебя, чересчур дорогая липа?
Туда, где дочка сможет резвиться, не привязанная к интернету,
где ее волосы спутаются от ветра и соломы?
Возможно.
Может, научиться красиво вязать?
Или купить моторную лодку?
Липа прячется в тень.

Ну что ты скажешь?
На наши нужды, долги, съемное жилье, наши банковские счета,
на то, что все наши проблемы кладут под сукно?
Эй, дерево!
Или ты всего лишь сырье для мебели? Будущая бумага?
Дрова для камина?
Живой символ достоинства и благородства?
Украшение наших кладбищ?

Отстань, — говорит дерево.
И, пожалуйста, не кричи.
Извини, липа.

Дрозд раскачивается на высокой ветке.
Еще немного — и запоет.

Перевод А. Строкиной

Опыт

О возлюбленном плачет вдова, милый друг,
Но с весной прорастает трава, милый друг.

Мы пришли, мы уйдём; всем отмерен свой срок, 
Это вечный закон естества, милый друг.

Управляют верхи — голосует народ;
Quid pro quo — что ж, цена такова, милый друг.

Не торгуется Бог, и тем более в пост,
Бой с врагом — вот удел божества, милый друг.

Снова ест себя поедом в небе луна,
Но река обогнёт острова, милый друг.

Но страну разделить — не червя разорвать;
Да» и «нет» — это только слова, милый друг.

Канут наши желания камнем на дно,
Эхом всхлипнув не раз и не два, милый друг,

Не держись за утраты; вставай и иди — 
Вот и всё. Эта мысль не нова, милый друг.

Перевод С. Лихачевой

Богоявления

Бог подкрадётся тигром,
Бог ароматом роз
Украдкой, втихомолку
Вам пощекочет нос.

Одним он — ключ от двери,
Другим он — телефон,
Иному дарит обруч,
Иному — лексикон.

Он по себе оставит
Как креозот, пятно, 
Придёт как тот, чьих мыслей
Понять вам не дано.

Порой придёт он с солнцем,
Растапливая лёд.
Порой — с ударом в челюсть,
Порою — не придёт.

Перевод С. Лихачевой

Шёпоты

В этом мире человечным быть
есть ли способ?
Вот вопрос вопросов.

Как пройти в тени мертвящей,
не отпрянув с криком,
в этом мире диком
сумрачной ступая чащей,

будто за стеной — ребёнок спящий, 
всё отдать, его не разбудить.

Шёпот благословенья
в объятиях стен-утёсов,
милосердной любви основанье.

* * *
Шёпот-ропот,
древних стен стенанье — 
старой речи вкус и цвет.
Сызмала знакомое «сибболет»:
наше «с» привычно на губах,
только «ш-ш!» — прошепчет страх, — 
язык твой родной — для молчанья.

* * * 
Прислушайся — ропот ветра
над полигоном для пушек
и вереска хриплый шорох.
Военный в форме парадной 
нам рассказал в Майнидд Эппинт, 
как разувался в Афганистане 
из уваженья к туземцам — но прежде
двери ногою вышиб, — 
в могильной тиши мы стояли
вдали от шептанья лозы виноградной.

* * *

Очень советую: всегда подмечайте, когда вы счастливы, и восклицайте, или говорите шёпотом, или даже про себя: «Ну разве это не чудесно?»
Курт Воннегут

Мы шепчем,
бурчим в дороге
непонятное
остальным.

Извиняемся,
если застали нас

бормочущими
под нос 
монологи —

но как же приятно,
когда замечаем
подчас,

что кто-то на улице
или в машине
солидный, седой

живую беседу
ведёт сам с собой
и доволен —

и тот, и другой.

* * *

Безобидные шумы в сердце могут продолжаться в течение всей жизни и не требовать лечения.
Национальный институт сердца, лёгких и крови

Рокот и шум на сердце, 
вечные перебои — 
это судьба поэта.
Ту-тум — и проснётся голос,
песня в душе забьётся
ритмом сердечной боли.

Перевод А. Круглова

Сказочник

Детка, ты спи, а я тебе расскажу
Про сказочника, живущего по соседству.
Он встаёт до рассвета, купается в озерке,
Где плещется рыба, и отправляется в путь.
Самодельная удочка у него в руке.
И окрестные женщины спешат на него взглянуть.

Равнодушных нет, даже рыхлая повариха
Заправляет за ухо рыжую прядь
И раскатывает тесто так тонко, что корж вот-вот 
Порвётся. Бедняжка пытается не замечать,
Как он, впиваясь зубами в яблоко, топает мимо.
И склоняется над коржом, излучая нежность.

Даже знатные дамы — и те влюблены, не иначе,
В некрасивое это лицо и поджарый живот.
Он слегка не от мира сего, потому — 
Он соткан из сказок своих, потому — 
Он берёт их всех, а взамен отдаёт
Сказки, что делают их богаче.

Он опасен? Как знать. Он их отправляет летать — 
Одиноких, грузных, замотанных, несуразных.
И они взлетают, и смотрят вниз, а внизу — река,
Отражающая не птиц и не рыб, а обычных женщин. 
И они, спохватившись, падают, словно звёзды с неба, в кусты,
А мужья с изумлением смотрят на их исцарапанные бока.

Чем сразить его? Хочешь сразить — не верь. 
Он наврёт с три короба, выстроит целый воздушный замок
и расскажет, что было дальше, а ты всё равно уходи.
Стены замка рухнут, и гнев забурлит у него в груди,
Он обидится, как дитя, и станет махать кулаками,
И вот ты уже спешишь его утешать.

Любить ли его? О да. И всё же я с ним не останусь.
Там, где сказки его клубятся, места не хватит двоим.
И рыбкой его не стану, и не стану ловить вместе с ним
Золотую рыбку — создание для исполненья его желаний,
Золотое его желание — отдохнуть от этих созданий.
И потом, у меня дела: я сама сочиняю сказки.

Перевод М. Фаликман

Красный дом

Красный дом — вне прихода, где правит дух.
На деревьях иней, качели на сером дворе, ветерок лениво
перебирает ветви под легким снегом. И день за днем
за красным домом автобус собирает своих пассажиров.
Уехать или остаться? И не спросишь у Господа, ибо
это попросту не про нас. Но, быть может, тот белый круг
в небесах — дыра от престола господня? И сколько теней
болезных глядят наверх, бесцельными ружьями целя,
пуская бесцельно снаряды, и любой из них может попасть.
И осколок блестящей пули угодит в это зимнее солнце
и вдрызг разнесёт. И назавтра будет кровить закат
день напролёт. Красный дом, красный дом, прости нам эти грехи. 
Ибо разве не благословенны вдвойне¹⁰  мы, видавшие и не такое,
И тебя познавшие, красный дом?

* * *
На чердаке и карнизах красного дома царят скворцы.
Птенцы глядят и галдят, заполняя комнаты гвалтом,
весь этот тошный день. Поди поработай. Но был же,
был он, век золотой. Подобно дождю золотому, 
он приходит всегда. И чем дальше, тем слаще полощет любимое тело, 
порождая свинцовые времена и свинцовые реки¹¹ . И вот 
безумец орёт из окна, клянёт покойных соседей, 
до него уже и скворцам нет никакого дела, 
но слышатся в птичьих криках теперь то страданье, то скорбь,
что давно уже стали предметом гиперинфляции
и упали в смертной цене. Красный дом, почему ты всегда
в городе, у автотрассы или железки, но не в горах
и не у моря? Он здесь, твой обыденный, гнилостный твой
запах — не так ли всё человечество пахнет.

* * *
Вот из красного дома выходит женщина, на руках у неё дитя. 
Мать ей махнёт из окна, и такси унесёт их прочь.
Внучка и дочь — где-то они теперь?
А дочери красный дом является ночью во сне.
Разверстые пасти почтовых ящиков, запах курева и мочи.
Вонь облегает уютно, как детский чепчик. 
Парой пролётов выше она различает свои шаги,
На лестничной клетке тихонько зудит оса.
А мать стоит с гантелями в кухне. Туда и сюда
бёдрами поводя, туда и сюда поводя глазами,
думает: вот бы чугун не гантелей, а колоколов
возвестил перезвоном о том, что её терзает.
Ибо среди неустанных своих материнских трудов
она и представить себе не могла такой тишины.

* * *
А один чудак притащил в красный дом медведя.
Из зоопарка, ещё медвежонка, в наморднике, на поводке.
Когда он играл, детей не пускали во двор. А жилец курил
И дёргал за повод, туша каблуком окурки.
А мишка выуживал из-под скамьи обёртки и прочий мусор.
Его привезли в подарок — хозяин, в душе романтик,
Думал, его любимая растает при виде мишки,
В дом понесёт молоко и сласти, тепло и ласку,
Но она его не впустила, и он на лестничной клетке
Спал в обнимку с медведем, учил его танцевать
на задних лапах нескладное бесконечное ча-ча-ча.
По лестнице клацали когти. Пролёт рокотал. На третий
день мишутку забрали. Он пошёл легко. Но хозяин
выбросился из окна, да так и остался калекой.

* * *
Двери в квартиру запрёшь — весь мир остаётся снаружи.
Однажды за девушкой в красный дом скользнул человек.
Вытащил чёрный нож и показал: давай, мол.
Другая бы, может, и согласилась, но не она. 
Она обстоятельно думает о нависшей над ней угрозе,
Представляет, как нож надавит на кожу, как кожа поддастся.
Решает: в обычной жизни им никогда бы не стать друзьями — 
ей и ему. И только потом начинает молить, и кричать, и шептать
«ну, пожалуйста» — входит в роль, отведённую ей остриём ножа. 
А взгляд неожиданно падает на кованые перила.
Кто ещё мог наваять этих жёстких излишеств, как не мужчина.
А другой такой же приделал сюда, и о них позабыли вплоть
до этого вечера, когда её мучит вопрос: «зачем здесь лоза, и серпы, и снопы?»
Малышка, он ей говорит, сил моих больше нет. Уходи. Прошу, уходи.

* * *
А вот ещё одна комната в красном доме:
кавардак, какие-то тряпки, газеты, а в зеркале вечер.
Когда никого нет дома, она заходит с корзиной яблок
и садится на край кровати, в зеркале отразившись.
В комнате дух застарелый. Как давно это всё покупали
усталые, обездоленные владельцы фруктовых ножей
и щипцов для сахара, кто бы вспомнил, откуда всё это взялось — 
кроме жёстких яблочек, упавших недалеко 
от яблони. Так она убегает от детства, ища приют
в красном доме, который дышит историческим потом 
и немытыми волосами давнишних своих жильцов,
что сбросили старую кожу отчаянных тех времён
и оставили на подушках,
свернув, как пижаму.

* * *
Мне бы без красного дома жилось распрекрасно.
Но меня туда тянет, будто бы вглубь колодца.
Когда я вне красного дома, я вне себя. 
Но когда я внутри, то меня как будто и нет.
А его ни рука не разрушит, ни бомба,
Ни письменное оскорбление, ни шантаж.
Из осиной слюны он соткан и мыслей осиных, 
Но держится крепко, как сапоги на свинцовых подошвах.
Я никак его не найду, да и стоит ли продолжать.
Между нами, должно быть, несколько сотен лет,
Он меня манит, ловушка для человеков,
Он меня гонит, пугая комнатами пустыми.
Красный дом — внутри: я слышу, как он шумит.
Красный дом — вне прихода, где правит дух.

Перевод М.Фаликман