Стихи
Шаповалов Вячеслав Иванович — поэт, переводчик тюркской и европейской поэзии. Родился и живет в Бишкеке. Народный поэт Киргизии, лауреат Государственной премии КР, Русской премии, заслуженный деятель культуры, профессор, доктор филологии. Директор научного центра «Перевод» в Киргизско-Российском славянском университете. Автор двенадцати книг стихов. Постоянный автор «Дружбы народов».
12.12.12
Уводит лань за собою лихого стрелка
На гиблый обрыв качнувшегося мирка,
И молча молит скала о смертной стреле,
И кровь высыхает у жала на острие,
И сука, скуля, уносит щенка от норы,
И молча волчьи обрушиваются миры,
И не уйти от пожара, кишки волоча,
Через флажки державы несытого палача,
И плачут млечный агнец и серый брат
У самых светлых, у запертых райских врат,
И плачут все дети, и плач их ясен, как смех,
Обо всех закатах, о звездопадах всех,
И серый ветер таится у млечных высот,
И облако слёз до Бога он донесёт,
И тот всё услышит, поскольку сам из сирот —
И всё-то Он знает, бедняга, всё наперёд…
Недоиммигрант
бежит навстречу мал и кривоног
ворот тяжелых трудно движет створку
хозяев встретит к вящему восторгу доложит всё он выучил урок
мичурин хренов пламенный ламарк в сырые ночи робкий сторож дачи
треск топот шорох уханье и плачи
весною алый летом белый мак
стреляют азиатка цепь грызёт дрожат клыки от грома и свободы
там за шоссе дробятся дни и годы
и каждому удару свой черёд
дурак пермяк ушаст и редкозуб запуган любопытен детство было
экспериментом пьяного дебила папаша в орденах и стар и глуп
в россию подались оставив дом
к родне но вся родня сплошной свинарник
отец лёг помирать в воспоминаньях
а сын в бездомный мир шагнул с трудом
ай молодцы менты и погранцы немедля отловили нелегала
что за нога беднягу не лягала
земля отцов
да где ж они отцы
вернули тут же в рабство угодил батрачил в хлопковой тюрьме узгена
восточного поднахлебался гена пришёл туда откуда уходил
меня в россию взяли б вы тогда
я дом построю даром я умею я по шнурку стена а я за нею
журчит бессвязной повести вода
про телескоп ли про велосипед про звезды про нашествие тимура
льёт дождь
собака с кошкой дремлют хмуро
вот жизнь которой не было и нет
Пешечный гамбит
Памяти Натальи Горбаневской
… Вокруг — Шестидесятые года,
вот только имена поизносились,
таблички стёрлись, лозунги забылись,
мир вымер, очужели города.
…Ковчег-планета. Выпускают пар —
семь чистых пар и семь нечистых пар.
Бастилии порушим, с нами Бог,
наш день велик, хотя и век убог! —
срифмуем клиповое либерал
попарно с «убивал» и «умирал»!
…Бивариантны сыскарей труды,
надежд стигматы и галош следы,
кенедианты в старом водевиле,
рейганомонстры, шляпы крокодильи,
андропофаги с черепом во рту —
все бдят: — Евреи тут не проходили?
– Дык вон они, отплыли поутру!
…Ковчег-авианосец. Пекло вод.
Зад — pussy, но в межбровье — кукловод.
Два игрока склонились над доской.
Упали веки. Восковые лица.
Грядет оргазм томительного блица,
гамбит промеж нью-йорком и москвой.
Вот клетки: восемь-на-восемь, дресс-код
(для клеток) — черно-белые одежды,
попарно пилигримствуют все те, что
зовут в новоегипетский исход.
…Ау, Шестидесятые года! —
прошли, полны невыдуманной болью:
грозы не знали пешки над собою,
секиры грязной взлёта над судьбою —
ах, не про них во облацех вода! —
льнут, юные, к чужому водопою:
темна инакомыслия беда.
Но, тронута холёною рукой,
юнцов и юниц сблёвывает площадь —
и молча государственная лошадь
косит зрачком с кровавою каймой.
…Я дурачка родного обниму.
Но я не сторож брату своему.
Те с лэнгли, те с лубянки — братаны,
чьи лица стряпало одно лекало,
в чьих запонках играет карабах,
полярных стран достойные сыны,
в заветных устремлениях равны,
сдвигают утомленные бокалы
за мёртвых в укреплённых городах.
…И к праху ветром прибивает прах.
Руна
Кремня и воздуха язык…
О. Мандельштам
жизнь сползает по склону судьбы неопознанный натиск
рокот рек ропот скал звёздный гул сновиденья снегов
разноцветная осень в ущельях расколотых наспех
серый каменный идол в теснине арчовых лугов
упокоен в незыблемой эре колхозных угодий
зрит смирение пастбищ где внутренний взор напряги
и два юных ягнёнка зовомых Кирилл и Мефодий
иероглиф озвучат движенью морен вопреки
омертвелых пространств собеседник истлевшее время
нет мгновенная смерть в поцелуе столетней пчелы
нам дороже чем жало на старой стреле оперенье
чем случайная жизнь на которую обречены
как зовёмся теперь отыгравшие с вечностью в жмурки
на безмолвном наречье бросавшие вызов судьбе
безымянные хетты шумеры ли гунны ли тюрки
в мясорубке кочевий почившие в вечной семье
кто услышит движенье вселенной и чем он заплатит
за дарованный миг за бессмертья загубленный сад
бесконечно стада созерцают вращенье галактик
и галактик толпа наблюдает вращение стад
узкий взор улыбается в плоском гранитном овале
и змеится яремная жила вселенского зла
мы любить и страшиться любимых не переставали
и любовь эта силы года и надежды взяла
выбей слово в граните и юною кровью набухнет
этот первый надрез мирозданья наскальный чертёж
память вцепится в смыслы века наслоятся на букве
убивай этот мир летописцев его уничтожь
пусть заплачет скрижаль но столетья глаза поднимая
будут слушать пророков и пялиться молча во тьму
ибо нечего ждать кровь на камне не есть пониманье
и чужие грехи искупить не дано никому
в камне плотность звезды и забытая сага о громе
длящем тысячелетье восходов где время тщета
мы надрез на граните мы крохи запёкшейся крови
бренность сретенье жизни и смерти меча и щита
небо грянуло в недра а воды разгладили грани
что нам ложь этих правд что нам тварная эта заря
нам последышам жертвенной силы что нам умиранье
говорящим опарышам что нам душа алтаря
возвращаю подарок небес ибо не был прозреньем
ада с небом посредник на ком эта кровь запеклась
я из этих сирот так пронзи меня током подземным
сердце между мирами успеет ударить хоть раз
и как девочка с красной косынкою на повороте
смертным жертвенным вздохом откликнется эта страна
и блеснёт на прощанье в письмовнике меркнущей плоти
сумрак каменной руны мираж золотого руна
Чуйский тракт
мёртвый пейзаж под луною наш чёрный квадрат
снежной страной нефтяною гордимся мы брат
вышка пизанская башня чумной вавилон
речь наших вёрст бесшабашна — и всё о былом
вся как нетленная страта реймонакено
русское слово без мата — немое кино
смысла безмерного шире — воз золотаря
опохмеляются в мире три богатыря
русская троица тройка триумф тринидад
стойким борцам неустойка на грудь принимать
от сыктывкарадо сочи архангел в огне
неба сиротские очи ночь даун в окне
вечный димитрий-царевич нам время творит
коли с утра не зарежешь — в ночь метеорит
долго ли околевати среди хиросим
сало в чужом шоколаде в душе керосин
Боже сквозь воздух морозный целься — верняк
в сиплой тоске тепловозной прёт товарняк
сумрачный огнеопасный на лбу письмена
инок нездешних экспансий дитя харбина
наша не наша ли эра зачем же с тобой
вера нездешняя мера безмерная боль —
вдруг ниоткуда прольётся и вспыхнет ясна
словно Звезда из колодца
в канун Рождества
Хроники прекрасной эпохи
…росший на антрацитах чёрен худ и лобаст
вечный полёт тридцатых небо урал донбасс
как серафим саровский мысля наверняка
в доле людской сиротской с мордой призывника
в неповторимо юной нищей стране родной
грозной земной чугунной пламенной и стальной
…знать бы порой в бараке в дымном прекрасном сне
ангел в истлевшем хаки явится на стене
пальцами прокуренными чадам слепит щепоть
а время идёт по кругу и Ты услышан Господь
плачущие овчарки дальний обвал облав
храм христовой тачанки чёрен золотоглав
чёрные автомобили памяти волчья сыть
дожили реабили
били и будут бить
звёзды буровят кровлю падая свысока
щерится бурой кровью арктикночных река
смотрит белки кровавя беглых надежд цинга
складки приоткрывая белых одежд ЦК
всё что в снегах хранится судорожно собирать
трепетные зарницы нищего серебра
нищенского осколка нежить тунгусскую твердь
живы мы все насколько
разве только на треть
разве что повторяя и не смыкая глаз
Господи в кущах рая
Боже услыши нас
…драмы чужой подмостки чванный державный шаг
запах будённый конский тёркинский шум в ушах
пламенный плач плаката гулкий на смерть призыв
вечер ума палата залп молодых борзых
крупская илиада хрип разбуженных недр
юного голиарда недошумевший ветр
ласково хорошея апофеоз мечты
дивная одиссея пламенной воркуты
нищие настрадались горе и с ним умы
греется нострадамус в тропиках колымы
тягостных наваждений чуждого языка
ангел-хранитель гений с нежностью мясника
эхом посеребрённый отшелестевший век
юный слепой влюблённый выпавший ночью снег
отблеск годов досадных улочек сон кривых
утро шестидесятых вечер сороковых
сомкнутых век мельканье вспышки в толпе витрин
радуга амальгама ласковый лён долин
музыкой наполненье новых эпох игра
мёртвое поколенье призрачных рыб икра
осиротевший остров ветер пинком под дых
бешеных девяностых
порченых всех иных
…кончился мир налей кум с гибелью пополам
крикнут варлам алейкум скажут шолом-шалам
в поступи многотрудной сердцу подставь плечо
русской литератундры али чего ещё
глянул в провал бездонный встречный почуял взор
ада пророк бездомный гений ночлежных нор
долгих годов минута снег осевший во снах
мерзостного приюта и замерзанья знак
тропка мимо реальной жизни в чужой москве
к мраморной мемориальной и гробовой доске
Монумент в дубовом парке
Вот гранитная пушка. Вот чёрная в космос дыра
для подземного пламени. Список при том погрёбенных.
Молодая мамаша в блаженстве забыла дела —
это с нищим цветком к обелиску топочет ребёнок.
Именуемый администрацией вечным огнем
(газ весьма нынче дорог и это, конечно, прискорбно),
гаснет адский костёр, где Вчера и Сегодня — вдвоём,
но грядущее славное явно наступит не скоро.
Сохнет дёрн под копытами тех безымянных полков,
коим век миновал, как и их беспробудным аскерам.
Золотится песок, бестолков, под железом подков.
К чаю голову Сухова здесь подадут на доске вам.
Сохнет эта долина и сонмы окрестных долин,
восходящих к ущельям, куда испарились повстанцы.
Ветерок тенгрианский сдувает с души нафталин.
Старики-чабаны пьют кумыс в предвкушении санкций.
Умирают дубы. Ржавы маузеры шалунов.
Поседел пионер, в некий горн неотзывчивый дунув.
Современники помнят скупую раздачу слонов,
но забылась давно материализация духов.
Монументы стоят, изрыгая огонь, в городах,
где басмач с первачом и кумач с басмачом побратались.
Облетает листва настолетий истерзанный шлях,
где бездомные души на вечном пути обретались.
Чей-то вздох, чей-то всхлип, чей-то оклик в столетней дали,
нет тут дела до вас в этой усекновенной вселенной! —
деды гнали коней и до этой твердыни дошли,
и расстрельные сны хороши под багровой Селеной.