Калмыцкая сказка. Окончание

Окончание. Начало см. «Дружба народов», 2015, № 11.

 

 

Часть IV. Черные земли

День пятый. Сегодня

 

Южнее излучины Волги, как сообщает Лев Гумилев, «лежит равнина, называемая Черные земли, ибо зимой тонкий зимний покров мешается с пылью и бывают черные вьюги. Эта степь с юга ограничена Тереком, который даже в нижнем течении внушает пусть не страх, но уважение…»

Мы едем с Арсланом по компасу Гумилева — на северо-восток.

 

Потомки отстаивают школы

Район называется Черноземельским. Через него гонят нефть, и за это, говорит Арслан, нас одаривают. «Чем?» — спрашиваю. Он машет рукой. Ну, чем могут одарить сельские школы, в основном маленькие, бывает всего по двадцать-тридцать учеников? Но Калмыкия знаменита тем, что это единственный из регионов России, который не перешел на «подушное финансирование». Поясним для читателя, не знакомого с этим «изобретением» модернизации: школа теперь получает средства в зависимости не от качества преподавания, а от количества учеников, что в значительной мере способствует уничтожению сельских школ, а с ними и деревни.

Уж как калмыкам удалось вылезти из петли удушающего подушного, не знаю, но потомки героев 1812 года отстояли школы, которые должны были исчезнуть.

Притом это не север — разброс между населенными пунктами не более ста-двухсот километров. Поселковые дороги плохие, но у многих — газели, уазики… «Мы, — посвящает меня в здешнюю педагогику Арслан, — не пошли на поводу федерального министерства, ни одну школу не сократили. Только структурировали. Если в школе семь учеников — она становится отделением большей школы. Одним словом, «реструктуризация»». Черт, слово-то какое, само за себя говорит, русский язык не обманешь. Развивать надо детей в школе, господа, а не подсчитывать, сколько их.

Когда-то в архивах я нашел рассуждения членов комиссии Государственной думы 1915 года о том, что не только государство и общество влияют на школу, но и устройство самой школы оказывает влияние на государственную и общественную жизнь. Пришло в голову это им во время войны. «Война, — замечали депутаты Государственной думы, — это "огненный экзамен", который держат перед лицом истории различные системы воспитания, обучения и образования».

Анализируя ход Первой мировой, в думе делали сопоставления. Детский сад кайзеровской Германии, который шумит, только когда это дозволено расписанием, двигается, когда раздается команда, играет, когда на дощечке значится: «Игра», — и механический сомкнутый строй германских колонн, расстрел намеченных районов по квадратам, армия-машина, торжество государственного начала над личностью. «Deutschland uber alles» («Германия превыше всего»), система обучения, блестяще формирующая рационализм, рассудочность, рассудительность в ущерб жизни сердца — и чудовищные зверства на войне, отсутствие жалости и сострадания к ближнему… Задавали непривычные для государственных деятелей вопросы: какова связь между миллионными армиями Англии, формируемыми из добровольцев, и пестротой английских школ, предоставленных компетенции местных самоуправлений? Наличием в английском языке одного слова education, объединяющего «обучение» и «воспитание», и частого употребления приставки self («само») — self-government — самоуправление, self-respect — самоуважение, self-control — самодисциплина?.. Английское «само» рифмуется с калмыцким.

«В России, — говорит Арслан, — демократии никогда не было. Но когда Петр I  просил калмыков подготовить десять тысяч всадников, те очень быстро собирали их по селам. Не было воинской повинности. Не нуждались в муштре. У каждого калмыка была своя лошадь, своя сабля, свое ружье. Это решало исход боя».

Вот бы сегодня так на мирном фронте, думаю я.

 

Мишель Жульен, чистая калмычка

«У нас сегодня в республике, — подсчитывает Арслан, — примерно сто пятьдесят тысяч калмыков. А во всем мире — около миллиона. Пятьсот тысяч живет в Китае, в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. В свое время разработали программу возвращения ста тысяч калмыков на родину. Но проект не пошел, потому что желающих сюда перебраться почти не нашлось. Разница большая, — говорит Арслан. — Даже не в уровне жизни — в отношении к человеку. Китайские калмыки живут в новых двадцатиэтажных домах и при этом сохраняют традиционный образ жизни: летом кибитки, зимой — дома. У них сохранилось вертикальное письмо, старо-калмыцкая письменность. Ученые, учителя оттуда приезжают к нам преподавать.

Приезжали калмыки и из Америки — много вывезли наших невест. Французские калмыки оказывали нашим медицинскую помощь. Но это поколение калмыков в разных местах мира уходит, а у молодежи уже такого тяготения к Калмыкии нет. У нас была инициатива — в девяносто седьмом году хотели собрать всемирный форум калмыков. Чтобы приехала молодежь — увидеть свои корни. Но не вышло. Указ почему-то не подписали». — «А если снова попробовать?» Арслан пожал плечами.

Нормальные люди в двадцать первом веке собирают не земли (это делает власть со средневековым мышлением), а мозги и здоровый генофонд. Калмыки разыскивают в зарубежье родственников, особенно тех, кто эмигрировал после Второй мировой войны. В Америке есть город Хауэл, рассказывает Арслан, там компактно проживает калмыцкая община, есть хурул. «Самое интересное: они сюда за невестами приезжали, так что их жены из Калмыкии».

И во Франции живут калмыки.

«Мой брат родился с врожденным пороком сердца, — рассказывает Арслан. — Когда приезжали соотечественники, моя мама познакомилась с француженкой калмыцкого происхождения, Жульен. Она оказалась кардиологом, пригласила моего брата во Францию, сделала операцию — спасла. Мишель Жульен — чистая калмычка, потомок эмигрантов, которые в Первую мировую попали во Францию и остались там. Потомки уже ее поколения — «болдыр», помесь. Они хотели моего брата женить на «болдырке», дочке Мишель Жульен. А у него здесь была девочка-калмычка, и он не остался. У нас много там земляков. Жан Джоркаев, футболист французский — калмык».

 

В долине плоской, как доска

Степь до горизонта. Одинокое деревце рельефно выделяется на однообразном пейзаже. Степь местами еще зеленая. Но уже осень. Немного кустарников, красноватая почва. Стада точками далеко вдали. Овечья отара — как белые камни. Птичий клин над степью слагается в геометрическую фигуру. Одиноко парит ястреб. Редко блеснет — вроде вода. Приблизишься — белая гладь высохшего озера. Солончак.

О калмыцкой степи емко, выразительно сказал поэт Семен Липкин:

 

В долине плоской, как доска,
Чернеют овцы и собаки — 
Начертанные кем-то знаки
Неведомого языка.

 

За два с половиной часа догнали до райцентра.

«Мы живем во времена исчезающего на глазах вида», — так охарактеризовал ситуацию в районе замглавы Александр Борисович Шагаев. Я вздрогнул, подумав, что это он о нас.

Нет, пока о сайгаках. Двадцать человек — «сайгачий отряд» — пытается охранять древнюю степную антилопу от браконьеров, но ее численность все равно сокращается. Раньше земли, где живут сайгаки и люди, считались отборными, здесь никогда не было снежного покрова, поэтому сюда на зимовку перегоняли скот. Теперь Черные земли превращаются в единственную в Европе пустыню. «Но мы, — говорит замглавы местной администрации, — не рассчитываем на помощь. Собираем семена песчаного овса и высаживаем. Мы тут живем…»

Калмыки перестали быть кочевниками, но все же в степи можно обнаружить людей, рассказывает он, которые живут на автономном обеспечении. Взяли пропеллер от самолета, два аккумулятора — и свет есть. Выкопали колодец. Мимо идет газ — поставили котел в степи.

Калмыцкая порода скота — своеобразная. «У нас раньше особый скот был. Копыта имели такую структуру, что не вытаптывали растительного покрова. А в годы репрессий мы потеряли наших овец. Сюда завезли других. А плодородный слой — двадцать сантиметров; если больше снял — все: песок, пустыня…»

В то время как на глазах одного поколения степь превращается в пустыню, в правительстве рассмотрели десятки проектов ее преобразования. И сейчас рассматривают. «А пока мы все проектируем, рассматриваем, сколько сайгаков погибло…»

Разговор наш проходит в школе, в коридоре которой — картинная галерея. Написанная местными художниками история народа. «Сибирские морщины», «Выселение», «Мать-земля» (на картине изображена старая женщина, вернувшаяся после ссылки на родину). Портреты известных сказителей-джангарчи, иные, как Мукебен Масантов, погибли в сибирской ссылке.

— Дети из ученического научного общества «Черная земля» — наша надежда, — рассказывает Татьяна Михайловна Триго, которая руководит этим сообществом уже тридцать лет. Есть секции зоологии, ботаники, фенологии, лесного хозяйства, заповедного дела. Президент — ученица. Выпускники — биологи, этнографы, правоведы…

Я попал на заседание этого общества будущего, которое обсуждало, что делать с настоящим. Одиннадцатиклассница Инга Густомясова выступила с сообщением: «Совиные в условиях опустынивания в поселке Комсомольском». Выводы исследования неутешительные. В условиях опустынивания биоразнообразие в регионе уменьшилось на двести видов! На очереди двести первый — уникальная древняя антилопа сайгак, которую изучила десятиклассница Регина Мукабенова.

На опустынивание повлияла распашка степи, подтверждают в своих исследованиях ребята. Чтобы образовался слой почвы в один сантиметр, требуются столетия. А уничтожен он может быть за один сезон. После 50% опустынивания наступает катастрофа.

Как сохранить окружающую среду, не превратить мир в пустыню, а свое здоровье — в труху? Казашка Алты Букенова, ее папа врач, в своем проекте показала, что лучшие лекарства — степные травы.

Мини-проекты начинаются с начальных классов. Исследовательская работа — не только копание в бумагах, а ответ на свои, родные вопросы.

В этой же школе я познакомился и с чеченским мальчиком Алиханом Алхастовым, вице-чемпионом Калмыкии по шахматам (помните его проект «Математика на шахматной доске»?).  И с Аней Горяевой, которая проследила взаимосвязь русской, немецкой, калмыцкой и французской культур на основе личных имен. «Сами мы имени не выбираем, — написала она, — за нас его выбирают наши родители. Но узнать происхождение своего имени хочет каждый. Какие вымерли имена, какие живут. Какие будут жить…»

 

 

Сегодня, уходящее во вчера

«Замолвите слово за нашу маленькую республику».

«Основа благополучия калмыка — скот. Запаха овечьего пота боялись ядовитые тарантулы. Запаха конского пота боялись змеи. Даже волки не подходят к овцам, от которых идет запах шерсти. Как хорошо в степи весной, среди цветущих тюльпанов. Мять траву считалось грехом. Лебеди означали верность — пара лебедей привязана друг к другу, как люди».

Так говорили нам, точно рассказывали сказку, пришедшие в гимназию старожилы поселка, приветливые супруги Манджиевы. Они объяснили мне, как читать по бараньей лопатке. Спели песню собственного сочинения — о поселке, который хорошеет. В нем живут люди разных национальностей: русские, калмыки, даргинцы, казахи, чеченцы… Дружба народов, словом, в наше жесткое время.

Алексею Манджиевичу Манджиеву — восемьдесят лет. Он, как и жена, учитель, заслуженный деятель культуры. Нина Качановна, когда муж пел, подыгрывала ему на домре. Сын Аркадий Манджиев — известный в республике композитор, другой сын, Борис — руководитель театра. Все дети музыкальные. Как это получилось? Когда дети спали, мать играла на домре. И внуки пошли музыкальные.

За столом разговорились. Заместитель главы администрации района Александр Борисович Шагаев сказал простые, проникновенные слова. Про главную для них проблему — воду, которую возят в поселок из Ставропольского края. Про сайгака. «Мне обидно и хочется, чтобы вы замолвили слово за нашу маленькую степную республику — нельзя подходить ко всем с одной меркой. Тем более, нас и осталось-то… Мы — как сайгаки мамонтовой фауны и все же не растеряли свою культуру и хотим, чтобы сохранились наши школы, библиотеки, больницы».

Александр Борисович — один из тех, кого «и осталось-то…» Дед его был фронтовиком и очевидцем операции по выселению калмыцкого народа. Родственники Шагаева строили «дорогу жизни» Кизляр—Астрахань. В Сибирь калмыков везли по только что построенному мосту через Волгу, еще не испытанному. На скорости, разогнавшись от двух паровозов, мчавшихся спереди и сзади, товарняк пошел по мосту. Мост выдержал. А если бы нет?

 

Вчера

Эти страницы я откладывал, но больше не могу. Стоит прикоснуться к ним — все внутри горит. Слушаешь людей и не можешь уразуметь, как это могло случиться с ними?

 

Высланные навечно

«Мучаровой Марии Горяевне было тогда шестнадцать лет, по дороге в товарном вагоне умер отец. А поздней умерла мать Зои Бадмаевны Очировой, девочке было тогда семь лет. Хотя в вагоне топилась "буржуйка", холодный ветер проникал через щели и не давал согреться. Девочка сидела, прижавшись к матери, и не могла понять, почему они так долго едут и почему умирает так много людей. Но вот и конец пути: старики, женщины, детишки — немытые и несчастные, пропахшие мочой и помятые — вываливались из товарника, щурясь от яркого снега, повторяя тревожное и далекое, чужое слово «Сивр». Вот она, Сивр — Сибирь. Мать на работах заболела, ее увезли в дом инвалидов, дочка попала в детский приемник…

Можно ли забыть все, что пережили? — записывает ученица мысли то ли той чудом выжившей, давно повзрослевшей девочки, то ли свои собственные. — С возрастом боль становится оголеннее, острее, в ней что-то глубоко личное, индивидуальное, и одновременно общее, народное».

«Выселенные, но не сломленные»

Дельгира Ходжигирова,

9-а класс гимназии, г. Лагань

 

«За что?» — спрашивал 28 декабря 1943 года, и позже, каждый калмык.

«За что?» — меняясь в лице, кричали фронтовики.

Но никто не мог дать им вразумительного ответа. «Уверен, что на этот страшный вопрос вряд ли могли ответить и сами организаторы депортации калмыцкого народа, — пишет историк Владимир Убушаев, автор книги "Калмыки: выселение и возвращение. 1943—1957 гг." (Элиста, 1991). — Изучая в архиве материалы так называемой "Особой папки Сталина", я в этом убедился твердо… Серьезных документов и материалов, на основе которых можно было подвергнуть наказанию целый народ, не было абсолютно и не могло быть».

А что же было?

 

Кавалерийский эскадрон

Всего в 30—50-е годы депортации подверглось 3,5 миллиона граждан разных народов СССР. Для каждого находилась причина. Для калмыков — измена Родине, предательство, совершенное целым народом. Сталинские фальшивки некоторые принимают за чистую монету и сегодня. Поэтому обращусь к книге другого авторитетного исследователя этой темы, историка Николая Бугая, «Операция «Улусы»» (Элиста, 1991).

Предыстория обвинения калмыцкого народа такова.

Начав наступление в Крыму, немцы, воспользовавшись просчетами советского командования, в июле 1942 года вышли к Дону. Операция «Зигфрид» ставила целью прорыв на Кавказ и захват Бакинского нефтяного бассейна. Для защиты флангов и прикрытия тыла генералу-фельдмаршалу Паулюсу было необходимо достигнуть Волги в районе Сталинграда. В начале августа территория Калмыкии оказалась под напором наступавшей фашистской группировки. Несмотря на отчаянное сопротивление советских войск, в том числе 110-й отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии, пять из тринадцати улусов республики были оккупированы. В занятых районах был установлен режим жестокого террора и насилия. Воины-калмыки продолжали отважно сражаться с фашистами на фронтах Великой Отечественной. Но когда республика была освобождена, верховная власть СССР выдвинула обвинение против калмыков в поголовном сотрудничестве с гитлеровскими оккупантами и предательстве интересов Родины. Этот миф основывался на том, что будто бы летом 1942 года 110-я Отдельная калмыцкая кавалерийская дивизия в полном составе сдалась в плен.

В действительности кавалеристы совершили подвиг. По иронии судьбы, первыми красноармейцами, упомянутыми в берлинской прессе как «проявившие сумасшедший героизм», были калмыки. Снаряженная за счет народных средств (как и в Отечественную войну 1812 года), калмыцкая дивизия отважно сражалась на Дону в июле 1942 года, прикрывая отступление наших войск. В течение двенадцати суток на линии фронта от станицы Багаевской до станицы Семикаракорской враг атаковал части дивизии силами немецкой пехоты и танковой группы и беспрерывно бомбил с воздуха. Тем не менее фашистские части на этом участке фронта так и не смогли пройти. Одному из героев, сержанту Эрдни Деликову, который, истекая кровью, с оторванными ногами продолжал вести огонь по гитлеровцам, крича «Бейте фашистских гадов! Калмыки не отступают!», посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Были и другие…

Большинство калмыцких кавалеристов полегли на поле брани. А после того как в дивизии осталось одиннадцать процентов личного состава, ее передали на пополнение частей 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса.

Так были ли за обвинением в предательстве целого народа хоть какие-то факты? Да. Оккупационные власти вели беседы со стариками, обещая помочь в организации хозяйств калмыков на основе частной собственности, в создании калмыцкого национального правительства. Был сформирован «добровольный кавалерийский эскадрон» в составе… 150 человек. Но этого «кремлевскому горцу» и окружавшим его «тонкошеим вождям» оказалось вполне достаточно.

Наступили тяжелые времена, о которых поздней напишет Давид Кугультинов: «В то время гнев несправедливый, дикий, нас подавил… И свет для нас потух, и даже слово самое — «калмыки» произносить боялись люди вслух». За день до депортации «всесоюзным старостой» Калининым был подписан Указ №115/144 «О ликвидации Калмыцкой АССР и образовании Астраханской области в составе РСФСР». Согласно указу, около 120 тысяч граждан калмыцкой национальности выселяли в Сибирь. Впоследствии пришло уточнение — навечно.

Операция была детально спланирована и организована и началась одновременно во всех без исключения населенных пунктах Калмыкии на рассвете, чтобы до наступления темноты вывезти весь «спецконтингент» на железнодорожные станции. Против безоружных стариков, женщин и детей были выставлены 4 пушечных орудия, 18 минометов, 116 ручных и станковых пулеметов… Для перевозок использовалось 1255 машин. Для депортации маленького народа было мобилизовано не менее 10 тысяч воинского контингента (и это в разгар войны, когда каждый солдат и командир были позарез нужны истекавшему кровью фронту).

 

«Как вы поведете себя там, в Сибири…»

Заключительный этап карательной операции был направлен против воевавших на фронтах солдат и офицеров-калмыков. Фронтовиков, орденоносцев, Героев Советского Союза передавали НКВД и сгоняли на Урал, в Молотовскую область, в Широковский исправительно-трудовой лагерь.

На опустевшей родине прочесывали степи, выискивая случайно оставшихся людей. Согласно секретному приказу Берии от 15 апреля 1944 года, принимались «меры по «зачистке»»(вот откуда еще идет этот термин!) калмыков. Были депортированы все калмыки из Москвы и других городов. Журналисты, сотрудники ТАСС, депутаты Верховного Совета СССР — все. Ложью были инструкции НКВД о том, что на сбор семей дается 12 часов. Все зависело от доброй или злой воли военных. Иногда военные помогали растерянным людям.

«Помню, — пишет в своей книге историк Владимир Убушаев, — как в нашем доме в хотоне Утта-Номрун два пожилых солдата, родом откуда-то из Сибири, после проведенного обыска сами помогали заталкивать обратно в мешки теплые вещи… посоветовали упаковать швейную машинку, ставшую для нашей семьи в сибирской глубинке кормилицей. Пока мы с солдатами собирали в мешки вещи, молодой офицер, пришедший во главе опергруппы, ни во что не вмешивался, взял патефон и, уйдя с ним в дом дяди, с интересом слушал калмыцкие песни…»

Примеры человеческого отношения к участи бедных выселенцев были. Но больше было других примеров.

«На улицах всех ждут огромные американские военные машины, — свидетельствует писатель А.Балакаев. — Старушек и стариков, женщин и детей, словно арестантов, вооруженные до зубов солдаты выталкивают из родных домов, где жили их предки и откуда на фронт ушли сыновья, мужья и отцы. Всем приказывают садиться в машины, но никто не может забраться за высокие борта… Солдаты хватают за руки и за ноги, бросают в кузов. Я раньше никогда не видел такую дикость, грубость, жестокость… Ох, как скорбно и тоскливо, печально и жалобно мычали коровы, блеяли овцы, ржали лошади, плакали верблюды: от этой какофонии становится жутко и страшно, в жилах стынет кровь…»

Алексей Балакаев рассказывает, как на 3-й разъезд железной дороги Астрахань—Кизляр, сооруженной руками калмыков, свезли всех чабанов и гуртоправов, стоянки которых были разбросаны на обширной территории. «Я не хочу подробно описывать, когда тронулся с места наш эшелон, как за нами гурьбой бросился скот, как до последнего дыхания бежали собаки и замертво падали на рельсах. Я только хочу зафиксировать, каково бывает народу, целому народу, покидать родную землю и могилы …»

В пути погибали целыми семьями, никого не оставалось от целого рода.

«Мне врезалась в память, — вспоминает инженер Б. Царенов, — трагедия одной семьи, имевшей глубокие корни в прошлом калмыцкого народа», и рассказывает о судьбе человека из станицы Платоновской, с необычным именем Пятеш Пранцузов. Его прадед участвовал в Отечественной войне 1812 года. Провожая, односельчане справили ему лошадь, седло, саблю и одежду и отправили с ним беглого верблюда, который не раз выручал калмыцких воинов, разгоняя французов в жарких сражениях. Верблюд вместе с воином благополучно вернулся в хотон и дожил до старости. Прадед женился и назвал сына Пранцузом, откуда и пошла их фамилия.

И вот правнук, Пятиш Пранцузов, благополучно пережил три российские революции, Первую мировую, гражданскую, голод 1921 года, еще более страшный голод 1932—1933 годов и дожил до… депортации. 28 декабря 1943 года семья Патиша с четырьмя голыми и босыми детьми была выслана в Сибирь, в далекое село Масловка Омской области. «Слепой глава семьи, его больная жена и заболевшие в пути малые дети, не вынеся лишений, умерли сразу по приезде на новое место один за другим. Некому было даже их похоронить в разваленной заброшенной избушке, так и пролежали до весны, пока не приехал новый комендант и не приказал закопать, завалив их вместе с прогнившей избушкой. Так трагически сгинули в сибирских лесах потомки славного героя далекой войны, мужественного защитника России…»

 Более благосклонной была судьба Николая Болдыревича, отца Героя Советского Союза В.Н.Очирова. Его рассказ пронизан чувством огромной благодарности к начальнику станции 9-го разъезда (что под Улан-Холом) Илье Антоновичу Довганю. Не побоявшись сотрудников НКВД, он уговорил отпустить к нему пожить до отправления трех калмыцких ребят, работавших на разъезде, организовал им при отправке более-менее сносные условия в одном из отходивших товарняков и снабдил в дорогу мешком муки, чаем и махоркой. Благодаря его человеческому участию ребята выжили и добрались до нового места расселения в Сибири. «Нельзя без слез читать те места рассказа-письма Н.Б.Очирова, где он рассказывает, как перед отправлением железнодорожного эшелона с калмыками старая больная женщина легла на рельсы и просила ее не трогать, пока поезд не наедет на нее».

 

20 лет — за похороны матери!

Людей размещали в лютый мороз, без теплой одежды и обуви, в шалашах, амбарах. Снятые с фронта воины-герои были отправлены в уральские лагеря. Бывший сержант 248 стрелковой дивизии 28-й армии, впоследствии заслуженный работник культуры РСФСР Я. С. Джамбинов вспоминал, что их поместили в полуземляные бараки, где до этого жили зэки. Не убрали даже ограждение из колючей проволоки и сторожевые вышки. Основными орудиями вчерашних фронтовиков стали ломы, кирки, лопаты и тачки. «Вечерами, — пишет поэт-фронтовик Давид Кугультинов, — саднило сердце, и было нестерпимо больно. Но гораздо сильнее боли физической я ощущал боль моральную».

Ошельмованный, изгнанный народ выстоял в борьбе с жестоким роком только потому, — считает переживший эту трагедию историк, — что смог опереться на помощь и поддержку сибиряков, русских людей. Вначале, вспоминали бывшие спецпереселенцы, некоторые в деревнях побаивались — ходили слухи, что приехали одноглазые людоеды. Но потом, «увидев и поговорив, женщина сжалилась над нами и пустила к себе на квартиру, где и так было тесно ей с детьми. Простая сибирячка, сама нуждаясь, делилась с нами всем, что имела», — вспоминает В.Н.Нахатинова.

«Неизгладим в памяти, — пишет В.Егоринов с конезавода «Ут-Сала» Ики-Бурульского района, попавший с братьями в Сибирь в двухлетнем возрасте, — образ моей первой учительницы Александры Андреевны Едуновой, которая специально оставляла меня после уроков, чтобы положить в мою тряпичную сумку краюшку хлеба или сухарь. Однажды насильно надела на мои ноги свои чулки, видя, как я в сорокоградусный мороз хожу в рваных кирзовых сапогах. Потом сшила из разных тряпок для меня шапку».

Обычные люди, сибиряки, стремились облегчить печальную участь калмыков, помогали, чем могли. А ведь даже простое человеческое участие к «врагам народа» было небезопасным. Раз в десять дней спецкоменданты-оперсотрудники НКВД проводили учет спецпереселенцев. Самовольная отлучка с места проживания без разрешения коменданта влекла уголовную ответственность до 10—15 лет лишения свободы. Азасамовольный выезд (который приравнивался к побегу) из мест обязательного поселения — 20 лет каторжных работ. М.П.Манджиева была осуждена решением Особого совещания при МВД СССР к 20 годам каторжных работ за то, что без разрешения поехала к родным похоронить умершую мать.

А в какие края бежали униженные, не понимавшие, за что наказаны, фронтовики? Вы не поверите. По свидетельству бежавшего с товарищами из Кунгурского ИТЛ Т.М.Ладжи-Гаряева, они стремились «любым путем попасть на фронт. Доказать, что ты ни в чем не виновен, вот это была наша главная мысль». Назывались казахами, киргизами, бурятами — кем угодно, только бы получить право сражаться и умирать за родину! К слову сказать, калмыки в Красной армии считались хорошими солдатами и офицерами, и когда в начале 1944 года последовал приказ о снятии с фронтов военнослужащих калмыцкой национальности, находились командиры, быстро менявшие национальность своим подчиненным.

Калмыки, наверное, единственный народ России, который не смог до сих пор восстановить численность своего населения.

Ничто не вечно под луной. Постепенно начались послабления. В национальной библиотеке в Элисте я встретил Ивана Нимгировича Басангова. Когда-то он был министром культуры Калмыкии, а сейчас на пенсии, работает над книгой. Он рассказал мне, каким образом после смерти Сталина народ понял, что грядут перемены. У Давида Кугультинова есть об этом стихотворение «Голос» — в 1956 году по всесоюзному радио передали калмыцкую песню. Этот «сигнал» был придуман комиссией по реабилитации. С довоенных времен существовала грампластинка с песней, которую исполняла Улан Лиджиева, известная певица, для калмыков она была — как Лидия Русланова для русских. И вот эту пластинку с ее голосом передали по радио.

Все плакали… Так они вернулись.

 

Был теплый день. Цвели акации.
Сибирь — за дымкой голубой.
Оставив там лежать полнации,
Калмыки ехали домой. 
                             (Василий Шакуев)

 

В 1957 году была восстановлена, хоть и в урезанном виде, Калмыцкая область, позже республика.

 

 

Часть V. Страна Бумба

Вчера

 

Что может залечить раны? Для отдельного человека можно найти лекарство, а для целого народа? Чудодейственное снадобье, которое снимет с души тяжесть, вдохнет мужество, залечит раны.

У калмыков есть такое лекарство.

 

Когда пели «Джангар», плакала верблюдица.
…Счастья и мира вкусила эта страна?
Где неизвестна зима, где всегда — весна,
Где, не смолкая, ведут хороводы свои
Жаворонки сладкогласые и соловьи,
Где и дожди подобны сладчайшей росе,
Где неизвестна смерть, где бессмертны все…

 

Откуда взялось это чудо, а то, что это чудо, понимаешь с первой строчки увесистого тома песен, или сказок, именуемых «Джангар».

Когда именно был создан этот богатырский народный эпос, передаваемый из уст в уста, несущий на себе сотни наслоений, в точности неизвестно. Пятьсот ли ему лет, больше? Некоторые ученые полагают, что «Джангар» создан в середине пятнадцатого века, когда народ разгромил своих извечных угнетателей. Тогда образовалось мощное ойратское государство, и возник небывалый подъем национального самосознания.

Джангариада повествует о золотом веке предков калмыков — ойратов, о народе-богатыре и его стране Бумбе. Главная тема богатырского эпоса-сказки — единение и благополучие народа, защита страны. «В дни гражданской войны, — вспоминал генерал-полковник Городовиков, — мне приходилось в Конной армии быть свидетелем необычайной силы воздействия "Джангара" на слушателей. Когда во время привала, после трудного и утомительного перехода, убеленный сединами джангарчи пел о героях народной эпопеи, которые скакали "дневки не делая днем, не спя по ночам", конармейцы-калмыки распутывали своих скакунов и с утроенной яростью мчались навстречу врагу».

Сказания «Джангара» приравнивались к священной книге, религиозной молитве. Сказители глубоко верили в их «охранительную», магическую силу. Очевидцы исполнения эпоса утверждали: «Когда пели "Джангар", плакала верблюдица».

На русский язык «Джангар» перевел поэт Семен Липкин. Согласен с утверждением, что он сделал не просто перевод, а создал самостоятельное эпическое произведение. Совершенно непонятно и необъяснимо, как это у него получилось.

В «Джангаре» нет апофеоза грубой примитивной силы. Герой побеждает бесчисленных врагов, которым «земля узка», ловкостью и смекалкой. Носителями этих качеств нередко являются дети, которые сражаются с полчищами великанов.

 

 

Сегодня

Ванна для младенцев

Мы продолжаем поездку по Черным землям, которые могли бы стать золотыми… В поселках сохранились совхозы. Есть фермерские хозяйства, подсобные. Но молодежь уезжает и не возвращается — нет перспектив. Нефтяная труба ползет, как гигантская анаконда, по территории района. У консорциума счет доходов на триллионы. «А вам что от этого?» — «Подарки новогодние», — отвечают местные жители. Наборы продуктовые ветеранам, первоклассникам — ранцы. Спасибо консорциуму за наше счастливое детство.

Есть и своя нефть. Но Норгалинское месторождение осваивают вахтовым методом, и местных туда не подпускают. Говорят, нет специалистов.

В общем, остается камыш. Море ушло, и выросло много камыша. Из него можно производить корм для скота, если бы найти инвестиции. Можно строить дома — саман делают из глины, а декоративное оформление из камышовых плит. Можно использовать воду из источника с уникальными свойствами, бишофитная ванна хороша для младенцев с кожными заболеваниями. Ну, так что же, построили водолечебницу? Нет, отвечают, осталось на бумаге.

 

Как будто метеорит упал

А может, и не нужно ничего строить, пусть будет только нетронутая степь?..

Государственный заповедник «Черные земли» занимает восьмую часть территории Калмыкии. В нем охранная зона и зона покоя, акватория, острова. Есть заповедное озеро, вернее болото, Маныч-Гудила, архисоленое. На островах — единственное место в Европе, где водятся розовые пеликаны, вообще много разных птиц. «Боремся за то, чтобы прикрыть охоту, — рассказывал мне в заповеднике заместитель директора Иван Садыков. — Весной летят северные утки, гуси, как правило, парами, одну выбил — все, пары нет» — «Прямо в заповеднике?» — «Нет, но на прилегающих территориях бьют».

В штате заповедника 98 человек, включая охрану и 12 научных сотрудников. Сотрудники помогают учителям, устраивают конкурсы ученических работ, проводят занятия с детьми.

«Главная тема — опустынивание. Не только Калмыкии, но всего региона — Волгограда, Астрахани, Дагестана, Чечни, — замечает Садыков. — Пески наступают. Я, — говорит, — езжу и вижу: огромные участки земель — пустыня».

Пески даже вокруг конторы заповедника. Откуда они взялись? Прерву ненадолго замдиректора заповедника и расскажу то, что услышал от крупнейших в этой области ученых, профессоров и академиков, так что при всей кажущейся немыслимости и невероятности происходящее нельзя назвать мифом.

Мы порой думаем, и учим этому детей в школе, что природные катаклизмы — следствие титанических причин: подвижки материков, извержения вулканов, падения метеоритов. Вовсе не обязательно. Иногда для катастрофы достаточно какой-нибудь овечки. Да, именно она, овца — одна из главных причин превращения степи в пустыню.

До депортации в этих местах разводили особую старинную породу калмыцкой овцы. Называлась курдючной. Привыкшая к кочевью, она не топталась на месте, перемещалась, не вытаптывая степь, ее круглые копыта не срезали травяного покрова. После высылки калмыков в Сибирь эту овцу отправили на скотобойню, а вместо нее завезли овцу совершенно другой породы. Из ее шерсти выходили отличные каракулевые шапки для членов политбюро, но она не была предназначена для кочевья, не двигалась, пока не съедала все вокруг, и у нее оказались острые копытца, срезавшие траву под корень. На месте выпаса образовывались голые пятачки, песок разносился ветром. И там, где раньше стояли животноводческие точки, пошло опустынивание. Как будто метеорит упал. Создали крестьянские хозяйства, нагрузка в них должна быть два с половиной — три гектара на одну овцу. А в действительности получается на один гектар — две овцы.

«В 50-60-х годах начались массовые распашки, — продолжает Садыков, — и вот в 80-х — уже открытый песок, пустыня. Это четвертая стадия деградации. А в целом процессом опустынивания охвачено 80% территории. Разница в стадиях.

Был период, опустынивание приостановилось. Из-за чего? В 90-е годы распались хозяйства, зарезали скот — и степь отдохнула. Но теперь началось опять, и последняя, четвертая стадия охватывает уже тридцать процентов земель».

Участвующие в разговоре его коллеги, научные сотрудники заповедника, говорят мне (не сразу догадываюсь, как это связано с тем, что мы обсуждаем): ни в коем случае нельзя вводить подушевое финансирование школы. Видимо, прямая аналогия с опустыниванием.

 

Сегодня

Но до пустыни мы побывали в оазисе. Две примечательные встречи: одна с сельским ламой, а другая с человеком, который построил на этих землях рай. Без этих людей картина здешней жизни была бы неполной. Разными способами они показывают, что из безнадежной ситуации можно вылезти.

Начнем с ламы и его предшественников.

 

Смеющийся Будда

Считается, что Смеющийся Будда до сих пор путешествует по миру, принося удачу. Похожего на него человека я встретил в Комсомольском — типичном, советских времен поселке, с памятником Ленина на площади. Указывает рукой — «Правильной дорогой идете, товарищи» — на хурул. Туда нам и надо.

Вот тут-то я и встретил Смеющегося Будду, каким я себе его представляю — огромного, как джинн, молодого мужчину, улыбающегося, вполне земного. Он — буддийский священник, лама. Но не монах, у него есть семья, маленькие дети. К тому же он — наш коллега, педагог, преподает в местной школе основы буддизма. Зовут Санал.

Ламой он стал семь лет назад. Кончил «тринупгуманг» — буддийскую школу в Элисте (в Тибет китайские коммунисты не пустили). Четыре года учился в Индии, изучал обряды и осваивал начала философии.

«Может, России принять буддизм, тише станет?» — шучу я. Смеется: «Нет. Каждому своя карма».

Приходят в храм человек десять-пятнадцать в день. Дети тоже, бывает, заглядывают перед уроками — сами и с родителями.

В Калмыкии буддизм, но встречаются и элементы шаманизма. Верующие поддерживают традиции, но философии не знают.

«А молодежь, — спрашиваю, — серьезно относится к реинкарнации?» — «А как это определить? — отвечает Санал. — Каждый решает сам». И напоминает известную формулу трех «я». Первое «я» — что о тебе думают люди. Второе — что ты думаешь о себе сам. И третье «я» — какой ты на самом деле. Но Будда утверждает, что «я» нет вообще, это иллюзия, корень страданий.

На прощание Санал, которого я называю про себя «Большим ламой» (поскольку достаю ему до плеча), делает мне подарок. На палочке — трапециевидный лоскут ткани с буддийской иконой-танкой² . На ней — три божества, рассеивающие тупость. «Если эту вещь повесите дома, — инструктирует Санал, — Будда защитит вас и вашу семью. Очистит карму, поможет решить астрологические проблемы. Предсказывают, допустим, плохой день, а вы выходите с этой вещью на улицу, разворачиваете на четыре стороны света — и день для вас меняется».

Ну, кто откажется?

 

Как при коммунизме живем

На обратном пути с Черных земель, под вечер, заехали в село Адык, расположенное при дороге. Зашли в среднюю школу. Не маленькую по здешним меркам. Директор Василий Хардаевич Банджаев угостил чаем. До 90-х годов, рассказал, все выпускники оставались здесь. А после стали уезжать — негде работать. «Хозяйство развалилось?» — понимающе спросил я. «Что вы, — сказал директор, — как раз наоборот».

Оказывается, в селе, куда мы заехали, находится совхоз-миллионер, как говорили в советские времена: тридцать семь с половиной тысяч овец, крупный рогатый скот, лошади. Имеется племзавод. Сорок шесть животноводческих точек. Все рабочие места заняты.  

Главная драгоценность в степи, вода — бесплатно. Хлеб — шесть рублей. Зерно для подворья — пять тысяч за тонну. Натуроплата по итогам года — ягнятами и сеном. Бесплатное питание в школе. Беспроцентные кредиты. Специалистов на море каждый год отправляют. Ну, кто из такого рая уйдет?

«У нас, — подробно перечисляет директор школы, как будто он директор совхоза (того не застали, был в отъезде), — своя мельница, пекарня, улица новых домов для специалистов, чабанские точки, пастбищный водопровод, свет — все есть».

Калмыцкий кибуц. Остров в океане.

«А опустынивания у вас нет, что ли?» — «Как это нет?» — чуть ли не обиделся директор.

Вокруг этого острова — то же самое, что везде. После войны здесь были отгонные пастбища Ставропольского края. Сажали бахчевые, при Хрущеве — кукурузу, очень много сажали, а гумусный слой тонкий, сильные ветры все вымели. На территории паслось девяносто тысяч овец — это в три-пять раз превышало норму, все вытоптали. В 90-е овец не стало, и выросла трава по пояс. А в начале двухтысячных — опять перенасыщенность. А лесомелиорации-то нет. Прежде сажали вяз, саксаул — низкорослые и засухоустойчивые деревья, они не давали перекатываться песку. Лугомелиоративные службы «ремонтировали» пастбища, засеивали. Но этих служб давно нет. А лесомелиорацию государство поддерживает, но как? Выиграли тендер — сажают, а не выиграли — нет.

В личном хозяйстве овец держат знаете сколько? От сорока-пятидесяти до двухсот. Как реализуют? Приезжают с Северного Кавказа, покупают живьем и мясом — и обратно на Кавказ.

Часть ребят идут в чабаны, гуртоправы, пастухи, табунщики. Черные земли. Снега нет, ветер сметает. Летом солнце все выжигает. Нас спасает орошение.

В других местах нет этого. Что же делают? Едут в Астраханскую область, Волгоградскую, в Ставрополь, косят там — и вывозят сено. Расходы огромные.

А мы — как при коммунизме живем».

И внутри школы «коммунизм» — на общем фоне. Поговорил со старшеклассниками. Ребят в семьях — по четверо-пятеро, в два раза больше, чем в райцентре. В школе можно позаниматься спортом. Домой приходят в половине третьего. Два с половиной часа — на уроки. У телевизора не сидят, хотя у всех тарелки — сто программ. С ребятами из других школ встречаются на соревнованиях. Русский язык доминирует. Одна ученица — участница международной программы, предпочитает разговаривать по-английски.

Какая-то загадка: кругом пустыня, а тут — оазис. Припомнилось, как в Израиле в кибуце Лахомей Хагетаот я спросил старейшего основателя: что такое кибуц? «Молодой человек, — ответил он, — кибуц — это настоящий коммунизм. Только без коммунистов».

Кто же построил этот рай?

 

Человек, который не отдал землю

Он местный. Окончил эту школу. Работал председателем сельсовета, директором племзавода, прежде чем стал руководить совхозом. Тогда первой проблемой была вода. От Чаграйского канала у них сохранился аппендикс с советских времен. В те времена воровали трубы, сдавали как цветной металл. Директор совхоза сорок сторожей держал — устояли.

Землю в чужие руки не отдал, не пошел на приватизацию. Хотя на него сильно жали. А он, тогда еще молодой директор совхоза, не отдал, как ни давили с самого верха. Стоит запомнить его имя, в назидание потомкам и современникам — БолдыревВалерий Астаевич, депутат Народного хурала (парламента) Республики Калмыкия.

Школу прошел хорошую. Двадцать лет хозяйствует. Построил теплицу — их в Калмыкии единицы. Приличную гостиницу. Газифицировал село. Провел 45 км трубопровода. «Газ есть. Вода есть. Дорога есть. Что еще надо?» — восхищался за чаем у школьного директора наш водитель Валентин.

Уникальная ситуация, но она зависит от человека. Мне интересен этот человек. «Он какой по характеру руководитель?» — интересуюсь у школьного директора. Тот приводит пример. Тракторист на КамАЗ’е поехал пообедать — восемь тысяч заплатил за использование техники, за амортизацию, за бензин. Другой сена украл рулон — отдал телку. Все, больше воровать не стали.

Это невозможно, сомневаюсь я, у нас такой менталитет. «Ничего, можно изменить, — уверен школьный директор, ссылаясь на местный опыт. — В 90-е годы, когда ничего не было, уголь возили. Он дорогой, у населения денег нет. А потребность большая. И вот как стемнеет — ведрами носят. А теперь, сами видите, нет необходимости».

Это ведь не так уж трудно понять — от чего, вернее, от кого зависят процветание или развал. «Вот, — рассказывает директор школы про другое хозяйство, — был когда-то большой совхоз, более 60 тысяч овец, первое место в России по поголовью. Больше двух тысяч га земли... Но теперь все колодцы вычерпаны. В школе осталось 18 детей. А совхоз был в два раза больше нашего. Они поразбивали его на фермерские хозяйства, пораздавали все, поразбирали. А когда все разделили, один работает, другой гуляет, третий в город поехал. Осталось триста человек». А у них в Адыге — больше тысячи.

Прощаемся со школьным директором, учениками и выезжаем из села. Все видно как на ладони. Ничего не надо доказывать. Под зелеными черепичными крышами частные дома. Новая улица с кирпичными домиками-коттеджами для специалистов. Физкультурно-спортивный комплекс — город позавидует. «Если бы везде так, — вздохнул наш водитель Валентин, — Россия бы другая была…»

Бывает, когда не сдаются люди. Директор этого совхоза не отдал землю. Другой кто-то встал поперек — и республика не закрыла ни одной сельской школы. Это не отменяет того, чтобы искать общие точки роста и пути развития. Но что следует из практики упрямого директора совхоза для других? Что можно и нужно распространять?

Я думаю, опыт воспитания человека. Похожего в чем-то на этого директора.

 

Завтра

Опыт образования и «выращивания» другой страны. Ее населяют в чем-то такие же, как мы, а в чем-то другие люди. Наши дети. Часто мы их не понимаем. Их занятия, времяпрепровождение кажутся нам пустым делом. Но если прислушаться, о чем они переговариваются, приглядеться к тому, что делают, возникают удивление и надежда. Возможно, что их общество окажется добрее и умнее нашего. Ведь они…

 

Дети-спасатели

Эта история из поселка Цаган-Аман Юстинского района, куда мы вскоре отправимся. Ученики гимназии Цагана Мунахеева, Баирта Бадмаева и Алексей Ликутин исследовали родные места и выяснили, что когда водоемы пересыхают, обнаруживается очень много мертвых мальков и моллюсков. Их надо спасать. И тогда ребята вместе с ученицей той же школы Олей Дорджиевой, дипломантом всероссийской олимпиады по экологии, организовали экспедицию по спасению мальков Волго-Ахтубинской поймы. Вот методика спасения, которая представлена, как положено в науке, без лишних эмоций.

«Основу материала составляли сборы молоди во временных и постоянно существующих пойменных водоемах и в протоке Цаганок. Основным орудием лова являлась мальковая волокуша. Пятилетний опыт работы нашего экологического отряда показал, что наиболее эффективный способ спасения мальков — соединение изолированных водоемов с помощью специально прорытых и расчищенных канав.

…Спасение молоди проводилось из двух временных водоемов во время паводка. Оба водоема безымянны, но мы условно назвали их «Полой-1» и «Полой-2»² . После расчистки канав и обеспечения беспрепятственного ската по ним молоди мы провели подсчет скатившихся мальков. Подсчет проводился два раза в сутки: в светлый период (10—11 часов утра) и в темный(22—23 часа).

Во втором водоеме специального подсчета скатывающейся молоди не проводили. Однако учитывая его большую площадь (примерно в 1,5 раза), мы полагаем, что из этого водоема скатилось не менее 5 млн. особей сеголетков различных видов рыб. Таким образом, спасательные работы даже в таком небольшом масштабе, проведенном нами, позволили сохранить почти 8 млн. мальков рыб».

Читатель, вы поняли?8 миллионов мальков спас за один год ребячий отряд!

Спасать есть кого. Алтана Когаева и ее друзья из той же школы сообщают: увеличиваются асимметричные признаки у растений, лягушек, ящериц. Резко снизилась численность моллюсков, увеличилась их смертность в результате изменения гидрологического режима (ожог дыхательных путей рыб, аммиак, промышленные сбросы).

Девятиклассник Эрдни Эрдниев выяснил.

«Наблюдаемое в последние годы снижение уровня воды в проточных (протоки Цыганок и Тахта) и стоячих (озеро Штаны) водоемах в результате зарегулирования волжского стока отражается на качественных и количественных показателях малакофауны³. Изменение гидрологического режима сказалось на численности всех видов отобранных моллюсков (за один год она уменьшилась в 1,3—3 раза). В оз. Штаны резко (в 1,5 раза) снизилась численность и отмечена высокая смертность (58,3%)лужанки речной как вида, который наиболее остро реагирует на ухудшение условий обитания».

Симпатичная девочка с непростым для произношения именем Самбууудаваайгин Иджилорон изучала волжскую популяцию миноги, которую включили в Красную книгу. Сравнила собственные данные с литературными источниками и выяснила, что«миноги, существовавшие ранее, были гораздо крупнее нынешних». Пишет, что сам по себе факт занесения в Красную книгу ничего не решает. Необходим ряд мероприятий (мониторинг состояния популяции, усиление борьбы с браконьерством, объявление волжской популяции каспийской миноги федеральной собственностью).

Оля Кособокова установила, что в поселке Аман «90% насаждений находятся в сильно ослабленном или в усыхающем состоянии. Здоровых и молодых растений практически нет».

В то время как взрослые губят, эти дети спасают: усыхающие растения, мальков, моллюсков, реликтовых муравьев liometopummicrocephalum, занесенных в Красную книгу, малого суслика, который в свое время, оказывается, спас земляков. «Наши старики рассказывают, — информирует ученица ДжиргалаМанджиева, — что в годы, когда Нижнее Поволжье охватил голод, и во время Великой Отечественной войны люди с ведрами, лопатами и капканами отправлялись в степь вылавливать сусликов. Многие выжили именно благодаря суслику. Кроме того, его жир — ценное лекарственное сырье при многих болезнях, в частности туберкулезе, широко распространенном в нашей Республике.

…Трудно представить нашу степь без тюльпанов, полевых жаворонков, степных орлов, журавлей-красавок и, конечно, без малого суслика», — заключает девочка.

Я бы добавил — и без этих детей-спасателей.

 

 

Часть VI. Пожнешь пустыню

Сегодня, день шестой

 

Поутру с водителем Валентином (Арслана вызвали по делам) едем в Юстинский район. От Элисты километров триста. Последние полтораста — то гравий, то асфальт, то яма, то канава. Четыре часа ехали до Цаган-Амана…

 

Счастливый берег

В районной администрации было пусто. Разыскали единственного работника за столом, главного специалиста отдела образования Екатерину Борисовну. Она и рассказала о месте, куда мы приехали.

Райцентр Цаган-Аман — единственный в Калмыкии поселок на Волге. В детстве перебирались на тот берег «ракетой», а сейчас обмелело, появились острова, объезжать долго приходится. С каждым годом эти острова все больше и больше становятся, и для нас это проблема, сказала Екатерина Борисовна. Раньше плавали на левобережье сажать картошку. Она хорошо там растет. Лесничество было. Но недолго…

Судя по рассказу главного специалиста, район сильно отличался от тех, в которых мы были до этого. Здесь не занимались скотоводством, такой традиции никогда не было. Теперь совхоз «Волжский» — банкрот. Все позакрывалось: строительные организации, хлебобулочное производство, цех пельменей, деревообработка. Остались одна бюджетная сфера и торговля. У людей нет денег. Нет никакой инфраструктуры. Да и вообще, кажется, нет никакой деятельности (так я думал до встречи с учителями и детьми и, признаюсь, забегая вперед, ошибся).

Явный упадок виден даже по зданию администрации, расположенной в бывшем райкоме: стены и полы обшарпаны, начальника районо не найти. В общем, подумал я, — социокультурная пустыня.

Название поселка можно перевести, сказала главный специалист, как «счастливый берег».

Это этот-то?!

Проехались по поселку. «Ну, что вам еще показать? — спросила Екатерина Борисовна. — В гимназии работают интересные учителя — биолог и географ. Ведут исследовательские проекты ребят по Волге и запустыниванию».

Здасьте, подумал я, так это ж самое интересное.

 

Вчера, переходящее в завтра

Из исследовательского проекта учащихся Цаганаманской гимназии Елены Бадмараевой и Иджилины Горяевой «Современное гидрографическое и гидрохимическое состояние участка нижнего течения р. Волги в районе п. Цаган-Аман».

 «В результате неумелого, неразумного, безграмотного хозяйствования Волга оказалась на грани экологической катастрофы. Район нашего села — единственный уголок Калмыкии, который расположен на берегу Волги, в ее низовьях. Ситуация здесь печальная: продолжается деградация природного комплекса. Изменяется русло реки, появляются островки, идет процесс интенсивного обрушения правого берега. Возникают серьезные проблемы с функционированием объектов водоснабжения, которые обеспечивают потребности половины населения Калмыкии, проблемы с ее экономикой, жилым фондом, охраной и воспроизводством рыбных запасов…

 Целью нашей работы являлось изучение современного гидроэкологического состояния участка нижнего течения Волги в пределах Республики Калмыкия. Мы поставили следующие задачи: наблюдения за сезонными и многолетними изменениями уровня реки; измерения скорости течения реки; топографирование островов и береговой линии; анализ качества речной воды.

 Как показало наше исследование, с середины 60-х гг. XX века по настоящее время на Волге происходит образование и срастание островов. Происходят постоянные колебания уровня воды, растет количество сульфатов, фосфатов…»

 

Школа, которая сопротивляется ржавчине

Цаганаманская гимназия, в которую мы заехали, — школа с экологическим уклоном. «Не от хорошей жизни», — заметила учительница биологии Нина Очировна Хаджаева. Более пятнадцати лет она и ее ученики ведут отслеживание островов — как они появляются, с какой скоростью и на сколько растут.

Всего три года назад появился остров прямо перед поселком и растет на глазах. «Вот он, — показывает мне остров на мобильнике одиннадцатиклассница Булгун Нарзонова. — Вырос, как в сказке, стал местом отдыха, купания. Но там находятся наши насосные станции! И насосы забиваются песком. Теперь воду подают три раза в неделю, бешеные деньги платят за воду».

Одиннадцатиклассник Бадман Зараев, призер общероссийской олимпиады по экологии, считает, что причина образования островов на Волге — бездумная деятельность человека. Техногенные объекты — неправильно поставленные причал, насосная станция — изменили русло реки. Появляются аллювиальные отложения (более крупные камни ломают мелкие), и образуется песок.

А затонувшие судна, баржи… «Чтобы их вытащить, — говорит учительница, — нужны огромные деньги. Во время войны в районе нашего поселка затонуло семь барж, с тех пор вытащили только одну».

Директор школы Борис Сергеевич Горяев утверждает, что в их акватории есть баржа, которая затонула в 1903 году. «А если баржа, — поясняет учительница биологии Хаджаева, — то начинается круговорот воды и, соответственно, заносы» — «Раньше, — добавляет одиннадцатиклассник, — работали драги, перегоняли песок из более мелких мест в глубокие. А сейчас реку не чистят» — «Чего удивляться, — добавляет директор, — если Волго-Донской канал не чистят, о чем уж тут говорить…»

То, что дети и взрослые мне рассказывают, — не абстрактные рассуждения, это их жизнь.

«Мы решили сделать сравнительный анализ процесса появления островов у нас и в Астраханской области. И этот анализ показал: большинство причин — антропогенные. В селе Ветлянка Астраханской области около трех лет работал земснаряд — чтобы острова не образовывались. Это же большая река. Баржи ходят, везут нефть, лес, пиломатериалы. А острова появились — проход транспорту закрыт. И вот они вынуждены были три года чистить дно Волги. И говорят, что в результате острова исчезнут. Мы сравнили с нашей ситуацией и увидели, что разница не в нашу пользу — у них три насосные станции работают, на поле качают воду, на поселок. И в селе Копановке тоже нет проблем, острова есть, но они далеко от села».

Несколько раз в году, летом и осенью, учительница с учениками ездят по Волге и замеряют длину островов, исследуют динамику роста, изучают космические снимки. Начали они эту работу еще в 90-х, с тех пор остров в Цаган-Амане уже с правым берегом соединился. А начинался… «Сейчас даже трудно определить, где он начинался, так интенсивно зарастание идет. В разы увеличивается, — говорит мне на основе точных измерений одиннадцатиклассник Бадман. — Мы не понимаем — народ купается, радуется жизни и не представляет, что скоро мы окажемся без воды. Жить на Волге и не иметь воды…»

Происходит это на глазах одного поколения.

Волжская протока Тахта еще недавно была широкой и глубокой. Восемь лет назад начали строить питомник и рыбокомбинат — в Тахте было много рыбы. Прорыли каналы, зацементировали. «Это рядом с нашим палаточным лагерем, — рассказывает учительница Хаджаева, — мы каждый год туда ездим, измеряем протоку. А в этом году приезжаем — там, где глубина была больше двух метров, сейчас, смотрите, — показывает снимок, — по щиколотку. Причины мы тоже знаем, не все, конечно, но главная — экологическая безграмотность: миллионы вложили в рыбопитомник, а результат не предвидели. Нам не хватает ученых, — говорит учительница, — чтобы провести полный анализ ситуации, выявить все причины обмеления. Но некоторые нам хорошо известны. Загрязнение Волги. Низкий пропуск воды в Волгоградской ГЭС (где пускают воду, только если заплатишь). Засорение протоки — сотни деревьев падают в нее».

А кто очищает? Да вот эти дети и учителя. Собственными силами распиливают и вытаскивают деревья. Роют каналы. Спасают молодь. А те, кто отвечают за жизнь реки, по праздникам, наверное, собираются, поют: «Издалека до-олго, течет река Во-олга…»

 

Жатвы много

В школе триста восемьдесят детей. Из тех, кто пытаются спасать природу, — учительница биологии, учительница географии, школьный директор, не много. Но когда еще было сказано: «Жатвы много, а делателей мало». Те, что есть, пытаются что-то сделать.

Каждый год в экологическом лагере «Импульс» собирается около восьмидесяти учащихся, не только из Цаган-Амана, но из Астрахани, Волгоградской области, других мест, и изучают реку, помогают другим понять, что с ней происходит. Учителя с ребятами участвуют в международной программе, издают учебники, рабочие тетради…

В протоке Тахта дети посадили лотосы. Выращивали дома цветы из семян — в банках и аквариумах, в воде, под водой… Вырастили и посадили на Тахте в укромном месте — чтобы никто не тронул — на мелководье, чтобы лотосы закрепились. Приживутся ли?

Кристина Рот занимается лекарственными растениями. У них здесь очень богатое разнотравье, много краснокнижных растений, насекомых, птиц. Борис Сергеевич знает все места, где они растут и селятся. Озеро Рогатое. Большой Бакланий остров.Могутки. Озеро Штаны… «Есть хорошая работа ребят по орлану-белохвосту, — рассказывает учительница биологии Нина Очировна. — Он расширил свой ореол. Все больше гнездовий. Это говорит о том, что наша парковая зона — хорошая, и орлан на зимовье не улетает, мы с ребятами уезжаем из лагеря — он парит над берегом. Мы даже с ребятами спасали орленка. И лебедя-шипуна вынянчили и отправили на озера».

Директор школы дополняет: еще у нас cавкакраснокнижная. А во дворе школы живет сирийский дятел.

Ачир Манджиев, когда еще учился в шестом классе, обнаружил особенного калмыцкого суслика — песчаного, или желтопалого. Ребята стали искать и нашли целую популяцию. «Мы уже знаем расстояние между колониями. Мы удивились, увидев, что это другой суслик, не тот, что в степи», — говорит учительница. Тот самый суслик, о котором, помните, дети этой школы рассказывали, что во время войны люди выжили благодаря ему?

Десятиклассница Данара Мингтеева с шестого класса занимается канюком-курганником. Эта хищная птица из семейства ястребиных является как бы древней меткой степи, занесена в Красную книгу. Ребята хотят поднять процент выживаемостикурганника, и Данара изучает стадии развития птенцов.

Ребята подарили мне изданный в Элисте сборник своих исследовательских и спасательных работ — всего не перечислишь. Экспедиции по следам Великого Шелкового пути, в которых они участвуют; капельное орошение, с помощью которого они пытаются остановить деградацию земли хотя бы на небольших участках; исчезающие виды животных, рыб, птиц, которых спасают от полного исчезновения…

Я попросил свозить меня на Волгу, чтобы увидеть своими глазами вырастающие там острова. «Ничего, что я вас отрываю?» — спросил учительницу биологии. «Ничего, — отвечает, — я уже тридцать лет в школе и двадцать работаю с ними. Многие из них призеры олимпиад, в МГУ поступают… Надо детям помогать. А то кто сельским детям поможет?»

Я спросил, чем могу быть полезен. Стесняясь, она ответила: если будете в министерстве, скажите, что нам бы 15 тысяч рублей на поездку в Москву для участия детей во всероссийской олимпиаде.

Мне стало стыдно.

 

Последний бастион

Несколько лет назад по телевизору показывали сюжет об исчезающем под напором пустыни городе. Свистит ветер, течет песок, города уже почти нет… Где же это было: в Азии?  Африке? Зачем так далеко — теперь это можно увидеть под боком, в России.

На нашей машине ехать туда и думать нечего. Но нам повезло: в Цаган-Амане познакомились с директором Бергинской школы Сарынгом Ульяновичем Шоволдаевым. Он взялся доставить нас до Бергина, там у него дома переночуем и дальше, если найдем уазик, отправимся по пустыням в исчезнувшее село Смушково.

Впрочем, говорит директор, чего туда ехать? Пустыня уже в Бергине. Утром, как ветер поднимет песок, почувствуете. Видно, что ехать в Смушково ему не хочется, и он пробует вместо путешествия заманить нас верблюдами. Услышав, что меня это интересует, Сарынг Ульянович стал связываться по мобильнику с верблюжьей фермой, которая находится в пяти километрах от села. Впрочем, «находится» лишь номинально, верблюды ходят сами по себе неизвестно где. Директор звонит куда-то, выясняет: «Алё, не придут верблюды ваши? Нет? А пить когда они будут? Неделю не будут?»

Я намекаю директору, что верблюды — это неплохо, но нам бы все-таки попасть в съеденное пустыней Смушково. По схеме, которую нарисовал мне в блокноте Шоволдаев, путешествие вроде не длинное: шестьдесят километров по трассе, потом сорок по грунтовке до села Бергин, а затем сорок пять километров по бездорожью до Смушково.

Свернули с трассы и двинулись вслед за отважной «десяткой» школьного директора. Нда-а… Та еще дорога. Здесь уже не пыль, а песок. Еще до Бергина не доехали, как пошли американские горки. Дорога в Смушково представляет собой серпантин; cлевабархан, справа бархан. «Ужас, — говорит Валентин, — первый раз такое вижу. Как будто в Сахаре едем».

Дышать становится труднее. На степь находит пустыня, кругом настоящие барханы. Школьный директор впереди нас прыгает по барханам на своей «десятке» — тоже не вездеход. А у нас машина чуть ли не пузом по земле елозит, Валентин беспокоится.

Встретили старого чабана на мотоцикле из совхоза «Полынский». Чабана зовут Михаилом Дюсенбаевым. Его сын, Дамир, учился в школе нашего директора, а родился в том самом съеденном пустыней селе Смушково, куда мы направляемся. Чабан завез нас на свою «точку» — домик в степи, еще не ставшей пустыней. Они здесь живут уже шесть лет втроем. «Мы тут в раю, — говорит жена чабана. — А в поселке барханы, ветер задул — жить нельзя. Нам тут лес нужен, он остановит пустыню».

К ночи добрались до поселка Бергин. Поселок как поселок. Свиньи ходят по дороге. Светит месяц. Свет, вроде, есть…

 

Бархан во дворе

В доме школьного директора уютно — стол с угощением, большой экран телевизора, забываешь о пустыне. Родители Сарынга Ульяновича тоже были выселены. Сарынг, пятый ребенок в семье (а всего было девять), родился уже тут. Учился в той самой школе, где теперь директорствует. В той старой школе было четыреста учеников, в селе — тысячи полторы-две народу. Жизнь кипела. Только в 90-е начали уезжать. Но совхоз и сейчас крепкий, двадцать тысяч овец, две тысячи лошадей, полторы тысячи коров, пятьсот верблюдов. «А свиньи — это пришло из Сибири», — говорит директор.

Люди живут здесь достойно. Первый председатель колхоза был уважаемым человеком, имел орден Ленина. После войны колхоз преобразовали в совхоз «Полынный», теперь кооператив с тем же названием. Руководит им местный житель, Феликс Хуцаев. Десять лет уже руководит, рассказывает школьный директор, а до того начальники часто менялись, все были не местные. «Неужели дело в том, что пришел человек из местных?» — спрашиваю. «Конечно, — отвечает Сарынг. — У него же ответственность перед людьми».

Но и Бергин, опасается Шоволдаев, ждет судьба Смушково, где еще двадцать лет назад были школа и клуб.

 

Самец агрессивным бывает, а богатырь — маленьким

Утром Сарынг Ульянович нашел-таки по мобильнику верблюдов. Поехали смотреть. Верблюдов тут разводили и прежде, когда пустыни еще не было. Но традиция утеряна. Пытаются восстановить. Из Монголии пригласили две семьи, живут в юртах и учат местное население ухаживать за верблюдами, доить, готовить молочную пищу, валять войлок… Несколько ребятишек, дети верблюдоводов, учатся в калмыцкой школе.

Верблюды, которых мы разыскиваем, — бактрианы. Огромные животные, до тонны весом. «Самец у нас, — рассказывает директор, — называется «бура», во время гона агрессивный бывает».

Искали-искали и нашли-таки. Сто верблюдов, представляете? Фантастическая картина. Ходят сами, без пастуха, круглый год, в жару и стужу, вожак ведет. Пытаюсь сфотографировать, как маленький верблюжонок пьет материнское молоко. Подбираюсь поближе. Как бы не так — уходят. Любознательные. Но очень пугливые.

В роду у Сарынга Ульяновича тоже встречались богатыри. «Моя мать из рода Эрдниевых. Ее дед весил шестнадцать пудов — двести пятьдесят шесть килограммов. Борьбой занимался. А когда заболел, — рассказывает Сарынг, — похудел сильно и все плакал — совсем, говорил, я стал маленьким и бессильным. Это когда от него всего сто пятьдесят килограммов осталось».

 

Смушково

«Вот он, наш знаменитый поселок», — показывает Сарынг на вынырнувшие из песка, почти засыпанные строения. Живут здесь четыре семьи: «Максим, Тамара... — считает директор, — нет, пять получается».

Вот история этого места, записанная в 2004 году ученицей Цаганаманской гимназии Еленой Бадмаевой.

«Смушковое было центральной усадьбой каракулеводческого совхоза. Здесь проживало 467 человек. Функционировали школа, больница, клуб, почта, магазин. Никто не думал тогда о перегруженности пастбищ, о том, что это зона рискованного земледелия и нельзя распахивать степь с небольшим слоем гумуса. Смушковцы думали, что они будут жить здесь всегда. В колодцах была пресная вода, и колодцев-то было предостаточно. Теперь же привозят пресную воду из колодца, который расположен в 4 км от села. Из 87 семей осталось 17. Не жизнь, а существование… Лишь кое-кто имеет корову. Телефонной связи нет. А посмотрели бы вы на кладбище. Оно заброшено. Его занесло песком. Но и на новом месте не лучше — ветер выдул песок, и начал разрушаться грунт: вот-вот покажутся останки. Чего же ожидают смушковцы? Помощи от правительства республики, России? Здесь не ЧП, а постоянное чрезвычайное положение!

…Опустынивание и люди неразделимы, — заключает ученица. — Люди — причина опустынивания, они же — его жертва».

И вот девять лет спустя я добрался до этих мест. Что изменилось? Уже не семнадцать семей, а пять. Самые упертые.

«Парень один, отсюда родом, — рассказывает Сарынг, — поехал в Москву на заработки, купил КамАЗ, пять лет назад вернулся на родину. Поставил стоянку, приобрел скотину, построил маленький домик. И еще один человек вернулся. Сейчас более-менее: можно получить под проценты в долг. 14% берет Россельхоз, а 12% — дотация от республики, получается всего два процента. Деньги с задержкой, но приходят».

Из-за барханов стали появляться смушковцы. Наш приезд для них — событие. Тут редко кто появляется. Однажды, вспомнил Сарынг, в район приехали из Москвы — снимать фильм про басмачей. В поселке Эрдниевском, у федеральной трассы, тоже пустыня, но им для фильма мешали столбы электропередач. Поехали в Смушково, здесь уже ничто не мешало.

Ландшафт как раз для того фильма: песок, несколько домов на барханах и ковыляющий среди песка, собирающийся в связи с нашим приездом «народ».

Подошел «парень» лет за шестьдесят, тот, что купил Камаз и вернулся на родину. Здесь, говорит, сплошные барханы были. Лесхоз засеял, пошел дождь, и вот выросли, — показывает на кусты саксаула и песчаного овса, торчащие кое-где среди песка. «Сколько людей живет?» — спрашиваю. «Восемь человек», — отвечает смушковский патриот. «А дети есть?» — «Нет, кто в городе, кто в селе», — говорит он так, будто Смушково уже не деревня, не село, а что? Первобытная стоянка? Напоминание о милой родине?..

Вот живет он в этом странном месте, Петр Текеев — в прошлом учитель истории, директор смушкинской школы. Тут, вспоминает он, было по пять, шесть, десять детей в каждом дворе. Все закрыли — школу, детсад, магазин, фельдшерский пункт, контору, почту… Он рассказывает словно про мертвый древний город, занесенный песками в Африке. Будто про утонувшую Атлантиду.

«Но вон там растительность поднялась», — показывает он на дальние барханы. «Значит, может подняться?» — «Запросто. Вот эти деревца я ограждал — и поднялись, вяз, клен… Года бы три-четыре без скота — уже лес был бы. Земля богатая, капля воды — сразу растительность поднимается».

Слушаю его и думаю: немного и надо — чуть-чуть дождя, глоток свободы — и поднимется.

Идем смотреть здешний храм, один человек вернулся и построил. Поднимаемся к хурулу на бархане. Маленький храм, вроде часовенки. Деревца с повязанными ленточками-молитвами. «Вот наш молельный дом, — говорит Петр. — Собираемся по праздникам, все, кто тут живет, восемь человек. Когда дождя нет, дождя просим». Ветер колышет ленточки желаний, звенят колокольчики… «Как думаете, будут еще сажать?» — «Вряд ли. Лесхоз распался. А раньше там, — показывает в пустыню, — был завод, делали кирпичи из красной глины, обжигали. Там вода пресная» — «Осталась?» — «Ничего нет, все песок засыпал».

Мы спускаемся вниз. Еще два человека вышли из домов, идут к нам. Интересуются: откуда? Из Москвы? Приехали пески наши смотреть? А что, хорошо тут, — улыбаются жители Смушково, — тишина, ветер дует.

Я переписал тех, кто вернулся в пустыню. Алексей Борисович Сомпаев, 1950 года рождения, приехал с родителями из Сибири в двухлетнем возрасте. Александр Улюмджиевич Ачиров, 1964 года рождения, уехал в девяностые годы, но приезжает сюда молиться и чем-то помочь. Петр Макеевич Такеев, 1949 года рождения. Семья Мушаевых. Тамара Санджиева…

Тамара пригласила нас в гости. Живет в доме за барханом. Сидим-разговариваем, пьем калмыцкий чай, едим густую, как масло, сметану, хлеб, который сами выпекают. Хозяйка и соседи выставили на стол все, что у них было, — собственного производства и то, за чем изредка ездят в поселок. Наберем, говорят, еды на месяц и возвращаемся.

Смеются, шутят люди за столом. Живут в пустыне и шутят, а как же, говорят, без этого тут проживешь?

Я вспоминаю девочку из Цаганаманской школы, написавшую историю Смушково. Она написала, что песок ветром переносится в другие селения. Пустыня расползается. Ветер как бы сеет семена. Давно посеяно. Может быть, той зимой сорок третьего. Посеешь ложь, страх, лагерную пыль — пожнешь пустыню…

Что же делать? Возможно ли, после стольких потерь восстановить пастбища, вернуть земле плодородие?

Ответ профессионального сообщества — можно, но дело это долгое и трудное. Нужна комплексная кропотливая работа. Аэросев или наземный посев песчаного овса — кустарника, зацепляющегося в пустыне. Оставление земли под пар, террасирование или сохранение растительности вдоль русла водотоков. Нужны кадры специалистов, нужна сеть постоянных питомников и семенных плантаций. Восстановление «опустыненных водоемов» — замечательных озер и водохранилищ, которые когда-то снабжали питьевой водой поселки, использовались для полива фруктовых садов, парников, огородов, а теперь стали непригодными для хозяйственного использования.

Или уже поздно, произошла катастрофа, «опустынивание человека», его души, интеллекта, памяти?..

 

На развилке дороги

Возвращаемся в село Берин, а оттуда в Элисту. «Волков тут много появилось во время чеченской войны, — сообщает наш добровольный проводник, школьный директор Сарынг. — Сейчас по краю села ходят. А раньше служба была, у нас совхоз давал за волка овцу. Сейчас перестал давать. Бывает, приезжают люди, охотятся — экстрим-туризм». Сплошной экстрим, жизнь — экстрим.

Возвращаемся по крутым горкам на директорском автомобиле. Добираемся до села. В доме Сарынга пообедаем, пересядем на свою машину, не предназначенную для пустыни, и засветло докатим как-нибудь до трассы.

Дочка Сарынга, первоклассница, вернулась из школы и смеется, смеется. Показывает дневник, в нем кружок-наклейка «Отлично». Родственница-подружка тоже показывает кружки в тетрадке: «Спасибо за старание», «Молодец». И все уже про эту школу понятно…

Тепло прощаемся с хозяевами. Сарынг Ульянович провожает нас до развилки дороги, дальше — сами.

Вечер. На горизонте из проема сгустившихся облаков низвергаются снопы света, расходятся, образуя купол, небесную кибитку кочевника. Кто мы, если не вечные кочевники?

И опять — белые с розовой, кровяной жилкой озера, солончаки. Осенняя буро-желтая степь. Как пахнет она! Дышишь и не надышишься, пьешь свежий, чуть горьковатый полынный напиток и не напьешься. Но теперь я понимаю: эти песчаные гряды, заросшие холмики — знак надвигающейся беды. Равнина степи горбатится под напором всепроникающей пустыни. Степь будет лысеть и горбиться, пока не превратится в безвременье, где свистит ветер, течет песок…

Пустыня — не внешний враг, которого придумывают для оправдания бед и нищеты народа жаждущие власти. Она не приходит со стороны, она здесь, под тонким слоем почвы, ждет своего часа. Вытоптал траву, сковырнул корни — а ветер довершил дело, нанес барханов. И вот оно, застывшее в безвременье песчаное море…

 

Завтра

Из исследовательского проекта Олега Настаева, Цаганаманская гимназия.

«Упадок многих процветавших древних цивилизаций был вызван не внешними врагами, а медленным экологическим самоубийством — неспособностью сохранить земельные и водные ресурсы. Северная Африка, некогда снабжавшая зерном Римскую империю, теперь по большей части представляет собой пустыню. Ученые считают, что упадок некогда процветавшей в Центральной Америке культуры Майя, был вызван потерей плодородия почвы вследствие эрозии…»

Олег изучил проблемы землепользования в родном районе и пришел к выводу: дело близко к тому, от чего погибли Древний Рим и майя. Надо что-то делать. Но что школьники, учителя и родители могут сделать против пустыни, съедающей Смушково,Берегин и другие пока еще населенные пункты? Оказывается, могут.

 

Экспедиция для будущих граждан

Это была первая в истории современной России караванная экспедиция на верблюдах. Она получила название«По следам Великого шелкового пути», и ее организовал знаменитый путешественник Федор Конюхов. В международной экспедиции вместе с учеными-археологами, экологами, медиками, биологами участвовали 12 школьников поселка Цаган-Аман. Вот фрагмент отчета в то время старшеклассницы ГиляныУлюджаевой.

 «Наблюдения проводились с помощью бинокля, кроме того велись фотосъемки и видеосъемки. Во время дневных маршрутов регистрировались все встреченные виды растений и животных.

…В ходе движения каравана мы иногда отклонялись от основного маршрута, чтобы осмотреть интересные стадбища и урочища. А в населенных пунктах проводили опрос местного населения».

Ребята имели собственные задания. Вот один из выводов, сделанных учениками.

«Считаем, что необходимо принять Закон о степи, в котором бы оговаривались взаимоотношения человека с природой, его обязанности по отношению к земле».

«Дни, проведенные в составе экспедиции, — заключает Гиляна, — стали откровением для большинства учащихся. Мы увидели и ощутили не только физическую, природную сущность нашей республики, но ее духовные начала. И это главное, что дала экспедиция будущим гражданам Калмыкии».

 

 

Часть VII. Ушедшее море

День седьмой. Сегодня

 

У въезда в Лагань нас встретили представители администрации и, пока ехали, рассказывали: район компактный, восемьдесят километров в диаметре. Живет 19 тысяч человек, в городе — семь тысяч. Пять сел. Население — калмыки, русские, татары, даргинцы…

Когда-то была развитая промышленная инфраструктура: машиностроительный завод, рыбокомбинат, мясокомбинат, пятнадцать строительных организаций. Были рыболовецкие колхозы. А когда море стало уходить (оно уходит раз в пятьдесят лет), рыбаки переквалифицировались в бахчеводов. «У нас, — сказали хозяева района, — арбузы были по 25 килограммов, а яблоки до Сибири доходили и дальше».

Все, о чем они рассказывают, в прошлом. В девяносто пятом году, после наводнения почва засолилась, зверосовхоз смыло вместе со зверями, и процветание закончилось. Земли нет — отдали Дагестану в аренду, а обратно взять не могут. От нефтяной трубы ничего не имеют. Кирпичзавод стоит. «А какой был район в советское время, — повторяют встретившие меня руководители, — один из богатейших. Пушнину на золото меняли…»

Что-то с того времени еще осталось: газ, вода, твердые покрытия. Фабрично-заводские дома, построенные для рабочих. «А на машиностроительном заводе, — вспоминает начальник управления образования и культуры Юрий Багаев, — я сам работал. Комплектующие поставляли из Горького, а у нас собирали — автоклавы, автомагазины, автофуры; было много чабанских точек. Мастера были, слесари, токари, инструментальщики, деревообработчики. Профессиональное училище работало. Сейчас в сельских школах нет специальности тракториста, через пять лет некому будет пахать землю».

Хотя он и изображает катастрофическую картину, но сам что-то делает по мере возможностей. Заключили договор с университетом, создали в школах филиалы учебного комбината, подобрали опытных инструкторов — и вот уже несколько рабочих мест возникло.

 

«Когда б вы знали, из какого сора…»

Если бы собрать людей, умеющих что-то делать лучше других, они бы научили еще кого-то. Все больше убеждаюсь: необходимо сообщество народных мастеров, связанных со школами, пронизывающее все общество, как в Якутии.

В Лагани мастера тоже встречаются. В районном доме культуры познакомился с талантливыми преподавателями прикладного искусства. У Светланы Гонтаревой сорок учеников, начиная с восьмилетнего возраста. Берет всех, занимается четыре раза в неделю рисунком, живописью, скульптурой и фигурной работой по гипсу. Работают и с местной глиной.

Елена Солганова учит детей создавать шедевры из соленого теста на картоне, из тополиного пуха на черной ткани. Другая мастерица, Светлана Державина, занимается с детьми соломкой. Сорняковыми травами, которые растут на здешних просторах. «Когда б вы знали, из какого сора…»

Вот из этого сора, с помощью горячей обработки, дети научились извлекать более восьмидесяти цветовых оттенков. «Вот собор Василия Блаженного, а это василек из отходов, видите, изящный какой?»

 

Маленький концерт

Местный ансамбль, которому уже полвека, показал танец буддистского божества — Зеленой Тары. Спели «ута-дун» — старинную протяжную калмыцкую песню, без сопровождения. Бабушка в национальном костюме высказала благопожелания. На русском объясняется с трудом, а как перешла на родной язык, так живо, бодро заговорила! «У нее, — пояснили мне, — есть даже сборник стихов».

В районном доме культуры шесть народных коллективов.

Девушки танцевали, держа в руках лотосы.

На сцене появился сказитель. Признался: хочет, чтобы из девяти школ хотя бы по два человека научились декламировать «Джангар», было бы восемнадцать сказителей. Сам он эпос не декламировал, а пел, и я представлял себе степь, всадника на коне…

Концерт завершил школьный ансамбль. Девочка в красном, с черным нагрудником, и мальчик в черном, с красным нагрудником. Здорово у них получалось — мелкое дрожание в танце…

 

Прокуратура под крылом

Спрашиваешь: что можно развивать в Лагани? Отвечают, как повсюду: туризм, охоту, рыбную ловлю.

«Государство должно взять под крыло школы, — говорит директор Лаганьской гимназии Спицкая. — А оно взяло под крыло суды, у нас здания судов дважды, трижды ремонтируют. Раньше суды, прокуратуры были незаметны. А теперь — школы, сады, больницы незаметны. Но мы же растим будущее страны, почему она не берет под крыло свое будущее?»

Помалкивает страна, будто воды в рот набрала…

Каждые пятьдесят лет море отступает, а потом наступает, принося с собой наводнения. Каспий опасен не только из-за погоды — из-за незнания. После наводнения построили дамбу — начали засоляться земли.

 

По протоке

Идем на катере в Каспий. Вода в протоке зеленая, застойная. Капитана суденышка, на котором мы отправились в плавание, зовут Александром Юрьевичем Красномеровым, спокойный бывалый человек. Рассказывает, что изменилось в мореплавании. Всюду контроль, вместо одной инспекции — пять, и всем давай.

Вода становится чище и темнее ближе к морю. Подплываем к посту пограничного контроля — деревянному строению с облупленной синей краской. Капитан привязывает трос, и начальник районного управления образования поднимается с нашими документами, отметиться. Наш старый облупленный катер кашляет, но тарахтит. До моря сорок километров.

Я поговорил с капитаном. Он на пенсии, как и катер. Тарахтит пока. Оклад капитана — пять тысяч тридцать рублей (я выматерился про себя). Государственное бюджетное учреждение «Севгафтрыбвод» — федерального подчинения, приписано к Астрахани. «Если бы было республиканского подчинения, вообще сгинули бы», — смеется капитан.

Биография Багаева такова. Окончил техникум в Москве, вернулся в Лагань, пошел рабочим на завод, думал теорию с практикой совместить. Начальство вызывает, говорит: нужен человек с высшим образованием. И отправляет учиться в Калмыцкий государственный университет по инженерной специальности, информатике, программированию, сельскохозяйственному труду, агрономии, психологии, педагогике — словом, на все случаи жизни. Получил диплом. Приехал на завод в девяносто втором году. А дальше завод начал разваливаться. И Багаев ушел (вот где пригодилось «на все случаи жизни»), работал учителем, заведовал домом для пожилых людей. Потом в администрации работал в отделе молодежи и спорта, начальником отдела образования. Новый глава района предлагал в мэры. Он отказался — неинтересно. Ему, говорит, с детства хотелось учителем работать. Тогда иди в школу, сказал глава. И он пошел — директором сельской школы. А потом пришел прежний руководитель района, и его вернули в команду…

Тем временем по протоке мы вышли в открытое море.

 

Иван Караул

В море мы встретили лодку с двумя рыбаками, отцом и сыном. Обветренные лица, загрубевшие руки. Иногда сутками не видят берега. Получают от хозяина гроши: 14 рублей за килограмм сома, 17 рублей — за сазана. Добыча на дне лодки — четверо суток лова, объяснили рыбаки. Капитан наш вздохнул. «Обиделось море, — сказал, — рыбы совсем нет. Каспий уходит, но когда ты в нем — как будто уходишь с ним, чтобы вернуться снова. Каждые полвека, каждый век, уходит и приходит море, и дует моряна, и рыбаки идут в путину».

До наводнения у них были «байды», шести—двенадцатиметровые деревянные катера с двумя навесными моторами. «Соответственно и ловля была», — добавляет сын. «Стоит одну белугу поймать, — подхватывает отец, — она окупает и байду, и мотор. А сейчас? Белуга, осетр сюда даже не заходят. Море уходит, и все, видимо, уходят. А самим ловбилет получить нереально» — «А скооперироваться и билет выкупить?» — задаю наивный вопрос я. «Бесполезно, — вмешивается капитан, — не дадут. Нас ловят, как рыбу, четверо-пятеро проверяющих».

Пару лет назад еще были цены более-менее, говорят рыбаки. Потом предприниматели — сборщики улова резко снизили. Рыбаки бастовали в поселках. Людей догола раздели, хоть кричи «караул!» Рыбаки обращались в правительство, писали, телевидение приезжало — ничего.

То же, что полтораста лет назад, думаю я, вспоминая записки о каспийском рыбацком промысле. Самыми оплачиваемыми были, как и сегодня, надзиратели, охранники, а самыми низкооплачиваемыми — «неводные рабочие».

…Мы прощаемся с рыбаками и плывем дальше. Вон остров Иван Караул, показывают мне на что-то чернеющее в морской дали. Там часовня. Хотели трикотажную фабрику открыть, работающую с помощью воды, на солнечных батареях. Построили, и станки стояли, и вся система работала через солнечные батареи. Но — заглохло. Теперь на острове живет один сторож — сторожит дачные домики.

Еще один прожект: выстроить на острове посреди моря-океяна чудо-фабрику, которая почудит и заглохнет…

Возвращаемся в Элисту. Дождь. Я листаю проекты ребят.

 

Завтра

Они разные: о священнике-художнике Владимире Фаворском, иллюстраторе эпоса «Джангар». О возрождении храма Николая Угодника — покровителя моряков. О семейных ценностях лаганцев. О выселенных, но не сломленных. О рыбацком жаргоне и местных песнях о море и рыбаках. «У нас очень талантливые люди, мы же фосфор едим», — смеялась директор лаганьской школы.

Школьное научное общество «Дебют» опубликовало сборник ученических работ, некоторые из них я уже приводил. Жизнь можно улучшить, доказывают эти дети и взрослые.

Каким образом? Вот некоторые способы…

 

Школа контролирует рынок

Маленький, но очень разумный и полезный проект выполнила ученица Анастасия Чистова (под руководством Маргариты Дермяновны Батаевой, учительницы физики лаганьской гимназии).

Называется: «Контрольная закупка "Школьные мелки"».

В разных магазинах города купили пять упаковок школьных мелков различных производителей. Задача ученицы состояла в том, чтобы выяснить, какой мел лучший.

Используя расчетные формулы по физике, были определены прочность и плотность мела. Результаты опытов показали, что самый качественный мел имеет самую низкую цену. По итогам исследовательской работы ученики выпустили рекламный листок:«Лучший школьный мел продается в магазине "Йиси". Прежде, чем купить мел для урока, сделайте контрольную закупку в нашей гимназии!»

Работа вместе с объявлением была напечатана в районной газете и вызвала живой интерес всех учителей и учеников района (не говоря уж о родителях).

А автор работы, Анастасия Чистова, заняла второе место на республиканской, а потом и всероссийской научно-практической конференции «Первые шаги в науке».

 

Моряна приглядывает за детьми, а дети за ней

Много проектов на морскую тему. Это неудивительно, ведь рядом море. И дочь морского царя ведет себя по-разному, сообщает в своей работе «Моряна в Лагани» девятиклассница Анжелика Полянская (руководитель Нина Николаевна Саликова, учитель географии). «Она может спасти тех, кто по неосторожности упал в воду во время бури. Она приглядывает за детьми, резвящимися в воде, и помогает рыбакам в их морских промыслах. Но худо будет тому, кто ее рассердит или обидит морских обитателей…»

 Потому что не в легенде, а в жизни моряна — ветер, наподобие бриза, дующего с моря. Так в разговорной речи называют его жители северного Каспия. Сухой и теплый ветер, угнетающий растительность. Анжелика постаралась разглядеть его с разных сторон.

«Дуют моряны осенью и весной, вызывая ветровые нагоны, продолжительностью от нескольких часов до нескольких дней. Моряна — это добро или зло?

Когда долго не бывает моряны, рыбаки говорят: «Ты подуй, подуй, моряна, пригони леща, сазана». Для рыбака это время хорошего улова, так как моряна гонит рыбу с моря к камышу. Но если задует штормовая моряна, то срываются сетки с якорей. Во время ветра волны достигают 1,5—2 метров и создают опасность для жизни. Моряна может дуть три, семь, десять суток».

Сделав ряд выводов о моряне и ее последствиях и высказав свои рекомендации по решению проблемы затопления вследствие сгонно-нагонных явлений в районе, Анжелика и ее соавторы обратились в администрацию города Лагани.

«Мы изложили свои предложения на бумаге и отнесли в земельно-кадастровый отдел, где их посчитали актуальными и значимыми, тем более что они решают и экологическую проблему, и проблему водоснабжения в городе Лагани».

 

Мосты и опоры

Неутомимая учительница физики Мира Дермяновна Батаева хочет, чтобы ученики, будущие граждане, брали на себя ответственность за то, что происходит вокруг. «Мы все, не только учителя, — говорила мне она, — хотим, чтобы они осознали, как меняется река, ее течение. Почему заносятся песком дома. И мост у нас развалился, опасно для населения переходить по этому мосту».

Мира Батаева и ее ученики провели расследование и предложили другую конструкцию моста. Они проанализировали природные факторы, геологические и климатические, измерили основные параметры моста, рассчитали давление в разных его частях и в целом (это долгая кропотливая работа, но интересно, что для нее оказалось вполне достаточно школьного образования, если оно, конечно, такое, как у этих ребят).

В результате своих опытов и расчетов ученики 8 класса пришли к следующим выводам: «Разрушению моста способствовали действие постоянных сильных ветров, аномально низкие для нашей местности зимние температуры и жаркое лето, неровный рельеф дна — то есть при строительстве моста не учитывались гео-климатические факторы. Проекта моста не было: об этом свидетельствуют разные расстояния между опорами, выбор разнообразного материала в качестве балок. Не был произведен строгий математический расчет…»

И в конце — предложения восьмиклассников: в их ветреном крае, с учетом низких температур, большой толщины льда, постоянного течения воды в реке и нагонов воды во время моряны, лучше строить мост вантовый.

Теперь вот о чем я думаю. Не о том, почему эту работу, сделанную детьми, не могли сделать взрослые. Не о безграмотной и равнодушной, плевать ей на всякие мосты, власти, не о горе-строителях, которыми наводнена страна.

Я думаю об этих удивительных ребятах и учительнице из маленького городка Лагани. В каждом поколении находятся такие, как они, а потому остается надежда, что мост построят.

 

Послесловие

В детской шахматной академии, где я провел последнюю ночь, разговорился со сторожем. Он сам завел со мной разговор. И говорил не о безработице, зарплате, инфляции, а о культуре. «Народ обездушел, единственное счастье для человека — культура, — сказал он. — Духовность вроде пришла, а не проросла. Интеллект — это не высшее образование, а состояние ума».

Если сторож — правда, шахматной академии — так мыслит, это что-то говорит о народе?

Перед отлетом в Москву в элистинском аэропорту познакомился с калмычкой-экологом, которая работает в нефтяной компании. Она рассказала мне, что мировые компании нашли шельф около села Смушково, вырыли скважины, провели изыскательские работы, и уже сдан отчет, прошли общественные слушания. Так что засыпанное пустыней Смушково может и ожить, что-то вокруг появится.

Степь может возродиться, если нам хватит ума и заботливости.

Каждый оставляет после себя что-то: голый пятачок песка, переносимого ветром, или крепко вцепившийся в землю куст. Волгу по щиколотку, уходящее или приходящее море, в котором ты — песчаный остров или протока. Что ни говори, а выбор всегда есть, он за нами. Есть записанная в судьбе кочевка — только пока неизвестно куда.

…Курить, обламывая спички, — 
Одна из тягостных забот.
Прощай, любезная калмычка.
Уже отходит самолет… 
                          (Ярослав Смеляков)

«А как, — спросил я встретившуюся в аэропорту калмычку, — нефтяники относятся к экологам? Кто они для них: вынужденная необходимость или…» — «Это зависит от хозяина, — ответила калмычка и уточнила: — От человека».

Я думаю о мосте, связывающем два берега. Старое и новое. Вчера и завтра. Без моста так и будем висеть между берегами, потому что в прошлое вернуться нельзя, а будущее туманно и пугающе, и кажется, что нет сил идти. Но и так, зацепившись за гнилое бревно, долго не протянешь. Старая скособоченная переправа. Внизу лед. При таянии он сдвигает опоры. И неизвестно, как поведет себя новая конструкция. Как пройдут испытания в этом ветреном крае.

Прогиб, риски, страшная высота… Но иного выхода нет. Не однажды это уже случалось. «Куда двинемся?» — вспомнил я вопрос одного из своих спутников. Он имел в виду калмыцкую историю, а прозвучало шире.

Этот вопрос сегодня задают себе многие.

Мы повисли между двумя берегами — памятью и забвением, немотой и речью, разумом и безумием, рабством и свободой…

Что выберем?

Москва — Элиста — Москва
сентябрь 2012 — август 2014

 

 

________________________________

¹ Танка — в тибетском искусстве изображение, преимущественно религиозного характера, выполненное на шелке или хлопчатобумажной ткани.

² Полой — глубокая ложбина, где в половодье застаивается вода.

³Малакофуана — фауна моллюсков.