Татьяна Кузовлева. Мои драгоценные дни. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2013.

Лариса Миллер. А у нас во дворе. — М.: АСТ: Corpus, 2014.

 

Прошлое. Как о нем рассказывать? Можно его сфотографировать, вставить в рамку и повесить на стенку. Можно изобразить как движение из пункта А в пункт Б, от неведения к познанию, от заблуждения к истине. Можно, восстановив картину, постараться рассмотреть в ней руку Судьбы или других высших сил. А можно попробовать вообще обойтись без ограничителей и руководящих идей. И тогда, сметая плотины, на страницы хлынет сама жизнь.

Книга Татьяны Кузовлевой, вышедшая в ностальгической серии «Имена» нижегородского издательства «Деком», построена по принципу портретной галереи: каждая глава посвящена кому-то из известных ныне или в прошлом поэтов и других, как говорили раньше, деятелей культуры.

Воспоминания погружают нас в мир советской литературы, преимущественно официальной. С ее специфической иерархией, разного рода писательскими заседаниями, собраниями и совещаниями, рестораном ЦДЛ, госпремиями, заметками в Литературке, рекомендациями в Союз писателей, председателями разных организаций и их служебными «Волгами»… Надо признать, что, по истечении времени, выглядит все это отчасти фантасмагорично, то и дело заставляя вспоминать булгаковский Массолит. Но это не потому, что так изображено. Автор многое и многих описывает юмористически, но сами «основы строя» сомнению не подвергает. В книге эти реалии — нечто само собой разумеющееся, некая естественная среда. Автор смотрит на предмет, не дистанцируясь от него, поэтому сама книга не столько о прошлом, сколько как будто из прошлого. Она принадлежит тому времени, о котором повествует. Ценностная шкала, ориентиры, система координат — все оттуда.

В книге упомянуты и признанные поэты на все времена — Окуджава, Ахмадуллина. Просто советские поэты и литераторы, чьи имена и произведения давно не на слуху, например, Евгений Винокуров. Те, кого с некоторых пор принято причислять к советскому официозу, — Михаил Светлов, Юлия Друнина, Римма Казакова. И даже некоторые одиозные личности, как Владимир Луговской. Столь разновеликие фигуры на одной доске — тоже принадлежность другого времени. Но в этом есть и большой плюс. Новейшие ярлыки тоже нуждаются в ревизии. Возвращение на исходные позиции в какой-то мере помогают ее осуществить.

Взгляд Татьяны Кузовлевой на эпоху и людей мягкий, любящий, благодарный и, преимущественно, внеидеологический. Писательница наблюдает жизнь, избегая роли судьи или адвоката. Ей не так легко кого-то взять и просто полностью списать. Поэтому даже Владимир Луговской, автор печально известных строк, адресованных «врагам народа»: «К стенке подлецов! К последней стенке!», предстает здесь не приспешником палачей, а трагической фигурой, несущей в себе фатальное противоречие и внутренний разлом.

Способы изображения автор использует разные. Портрет Михаила Светлова составлен из личных впечатлений. Глава о Евгении Ласкиной — из адресованных ей писем. Фрагмент, посвященный Галине Нерпиной, представляет собой филологический разбор ее стихотворений. Но почти во всех случаях автор не столько пишет собственную картину, сколько как будто дорисовывает уже существующее монументальное полотно. Здесь тоже кроется привет из другой эпохи. Автор исходит из того, что ее герои настолько хорошо всем известны, что ни в каком представлении, конечно, не нуждаются. Достаточно к их биографиям, которые всем хорошо известны, добавить кое-какие штрихи, какие-то только автору известные подробности. В наши дни это верно в отношении лишь очень узкой аудитории.

Татьяна Кузовлева весьма иронична, она описывает множество анекдотичных ситуаций и забавных эпизодов: как Булат Окуджава водил машину, как Борис Васильев играл в «Монополию», а Римма Казакова принимала итальянскую делегацию… Эти люди — кумиры миллионов, выше — боги! Стоит даже немного сбить пафос, очеловечить образы. Ей это великолепно удается. Только это тоже, мягко говоря, уже не про сегодня. Известность даже самых ярких поэтических звезд тех лет уже совсем не та, что прежде. Сейчас разговор о них нужно начинать с самого начала, по крайней мере, если иметь в виду популярный формат, к которому относится серия «Имена».

 

«А у нас во дворе» Ларисы Миллер можно смело и ничего не боясь поставить в один ряд с лучшими образцами мемуаристики. Более того — это одна из самых обаятельных, одухотворенных и живых книг последнего времени. И, разумеется, недооцененных.

Единственный небольшой минус — это, собственно, название. Ассоциация с советской попсой порождает ожидания, совершенно не адекватные содержанию книги и ею уровню. Все равно что дать роману Набокова название «Три медведя».

Из придирок все. А хвалить можно бесконечно.

Воспоминания Ларисы Миллер обладают волшебным свойством: можно не иметь с автором ничего общего — никогда не жить в Замоскворечье, не учиться в Инязе и не писать стихов — но, читая, все равно узнавать себя буквально в каждой строчке. Это не книга об ушедшем, не иллюстрация той или иной философской идеи или мировоззренческой позиции. Это поразительно точная фиксация жизни с уходящей за горизонт перспективой. Жизни гораздо более сложной и разнообразной, чем любая идея.

И еще: «А у нас во дворе» — одна из лучших книг о детстве. Автор вспоминает себя в совсем раннем возрасте и при этом с поразительной достоверностью воспроизводит детский взгляд на мир, имеющий дар преображения. А отрефлексированные детские впечатления отливаются в меткие формулы: «Любая нелепость, любое уродство быта, существующее изначально, становятся предметами устойчивого, незыблемого мира»; «Так устроена память, что стоит произнести хорошо знакомое имя или название, как немедленно всплывает одна-единственная навеки прилепившаяся к этому слову картинка или деталь»; «Только в детстве вся жизнь состоит из самоценных мгновений, которые проживаешь без сверхзадачи, без умысла, а лишь потому, что выпало жить».

В отличие от Татьяны Кузовлевой, посвятившей свои воспоминания людям выдающимся, Лариса Миллер пишет преимущественно о людях никому не известных. Известность как критерий отбора — понятная дань книжному рынку, но с любой другой точки зрения этот подход небезупречен. Едва ли не самой эмоциональной и яркой частью книги Татьяны Кузовлевой является заключительная, где автор рассказывает не о знаменитостях, а о своем детстве и о своей старшей сестре Наташе. Вот уж где брызжет кипяток из раскаленного котелка, где стремительно нарастая сталкиваются взаимная любовь и острейшая ревность!

Лариса Миллер останавливается на тех людях и тех эпизодах, которые ломали стереотипное восприятие жизни, выбивали почву, не соответствовали ожиданиям, шокировали в хорошем или плохом смысле. Но при этом так или иначе настраивали оптику маленькой девочки на восприятие многомерного и сложного пространства жизни, где бывает все. «Гордая высокая женщина в причудливой фетровой шляпе на голове», покончившая с собой. 14-летняя тезка главной героини Лариса — воровка-клептоманка, которая, однако, спасла своей маленькой соседке жизнь, не дав ей попасть под машину. Школьная учительница — преподаватель греческой мифологии, величественная и полная достоинства «олимпийская богиня», которая жила в сыром и темном полуподвале. Подружка-одноклассница, оказавшаяся доносчицей. История с несыгранной ролью в фильме «Первоклассница». Чуть было не состоявшееся исключение из Иняза. Эти крупные и мелкие драмы, их действующие лица для автора знаменуют этапы взросления, понимания себя и людей вокруг.

И, наверное, самым замечательным персонажем книги является мама главной героини. Можно сказать, мама, опередившая время. Задолго до всяких революций в педагогике проявившая чудеса понимания и бережного отношения к своему нежно любимому ребенку.

Девочка получает тройку в четверти и из-за этого ее не пускают на кукольный спектакль, который перед Новым годом устраивают в школе для отличников и хорошистов. Учителя! Педагоги! Знатоки детской души! Что делает обычная мама? Ругает ребенка за тройку и усаживает за письменный стол. Что делает замечательная мама из воспоминаний Ларисы Миллер? Покупает дочке целую пачку билетов в театры на детские спектакли и новогодние представления. Зимние каникулы превращаются в непрерывную сказочную круговерть, непрерываемый боем часов Золушкин бал.

Благодаря маме, послевоенная Москва — сад Эрмитаж, кафе, театры, кино… — осталась в памяти девочки городом «соблазнов», городом-праздником, созданным «для гульбы».

Москва детства населена множеством волшебных персонажей, которые обитают, как им и положено, в волшебных домиках. «Чудесный башмачник», умевший делать подобие хрустальных туфелек — «коричневые лодочки с бантиком и изящным каблучком». Портниха, проживавшая в крошечной квартирке с длинным зеркалом. Парикмахеры, которые «походили на лордов», и парикмахерские, напоминавшие дворцовые залы. Дама, занимавшаяся скорняжным промыслом, чья квартира ближайшим образом напоминала берлогу, «где тихой и темной жизнью жили меха и шкуры».

На первом плане — соседи по коммуналке, школьные подружки, «сказочные» парикмахеры, портнихи и башмачники, однокурсники, учителя и прочие «простые люди». Они, что называется, сыграли роль, заняли большое место. Так и бывает со всеми нами. И в этом же ряду — Алексей Толстой, Агния Барто, Ляля Черная… Отдельно и много сказано об Арсении Тарковском. А многие другие знаменитости — Калинин, Туполев, Эренбург, Александров и Орлова, Целиковская… — перечислены автором просто через запятую. Совсем не потому, что они неинтересны или не заслуживают внимания. Таково их место в судьбе автора. И это очень верная расстановка. В нашей жизни люди занимают места никак не в соответствии со своим общественным или иным статусом.

Громкая слава, заинтересованное внимание публики, влияние на умы, великие имена, многотысячные тиражи, выступления в огромных залах… остались в прошлом. Литературоцентричная традиция ослабла, ее стержень сломался. В воспоминаниях Татьяны Кузовлевой свет прожекторов направлен назад, туда, где жизнь — это поэзия, литература, а справа, слева и впереди — лишь какая-то неясная темень.

В мемуарах Ларисы Миллер отсутствует знак равенства между литературой и жизнью. Жизнь, бескрайняя, насыщенная, переполняющая собственное русло, происходит далеко не только в стенах домов творчества или ЦДЛ. Поэтому конецлитературоцентризма — это еще не конец света. В этой книге тоже есть чувство тоски об утраченном, сожаления о том, что уже никогда не вернется, что «было лучше, а стало хуже». Но жизнь здесь не останавливается. Она меняется и мчится дальше.