* * *
Где-то воды стоят покойны, движенья чая,
где-то злачные пажити изобильны.
Тростниковую лодку посуху волоча, я 
[будто бы все спаслись, а меня забыли], — 
постаревший, вод не видевший Антиной
в засухе затяжной.

Где он — край заповедный? [А мнилось — близко.]
Мне доплыть бы, всякую тварь спасая,
да окрест ни аспида, ни василиска, — 
праотец юродивого Мазая.

Может, там голубица вдали ликует — 
крыльев слепящие всплески, порски.
То ли на горе белизна бликует,
то ли нарождается свет Фаворский.

То ли отыскал я свою потерю:
под горою ливанский кедр, смоляные сосны,
на горе цветущей — глазам не верю! — 
вот он — высокий, гордый, победоносный... —

В зареве золотом
город стоит Содом.

* * *
…И найденное — не было искомым.
Никто из сыновей не утаит
то яблоко, что встало в горле комом — 
Адамово — так в горле и стоит.

А у меня — оскомина и сладость,
предательство Адамово, враньё
и Евы — не бессилие, но слабость — 
влеченье, наказание её.

В каких бы ты садах ни шёл тропою,
к каким бы ни притронулся плодам,
любой из них, надкушенный тобою,
тебе напомнит яблоко, Адам.

* * *
Забери, забери, забери
это всё, что скребётся внутри,
всё, что щерится в прорезь зрачка — 
человечка меня, червячка.
Ничего не оставь, ничего — 
моего.

Говоришь: дурачок, червячок,
человечек, пескарик, сверчок,
будь покоен, стручок, будь здоров — 
Я даю тебе пищу и кров.
Ты во Мне, Я в тебе — не дури,
забери Меня ты, забери.
Эту боль, этот свет изнутри — 
всё бери!

* * *
Хорошо бы жить, ничего не зная — 
вот тебе коврижка-ватрушка-сайка.
Если мир — тарелочка расписная,
то и жизнь — что яблочко-покатайка.
Жаль, не наливное, а так — китайка.

Да тебе неймётся — всё ищешь смысла.
Куды котишься, ладная, молодая? — 
переставляя то падежи, то числа,
на кофейной гуще впотьмах гадая.
Вечный голод яблоком заедая.

Видно, не по разуму эта ревность.
Никни, долгий волос в косу свивая.
Засыпай, отравленная царевна, — 
матери оскомина вековая.

* * *
Когда умру и сделаюсь звездой,
а здесь оставлю выползок пустой, — 
довольна буду участью любою.
Мне всё равно — не стану возражать:
назначьте, как и где ему лежать — 
на кладбище под елью голубою,
в земле своей — чужой по мне дыра — 
она с изнанки вся равно сыра.
[Гляди, душа, с отвагой голубиной,
приглядывай, как мудрая змея.]
А в этой яме — всё равно не я
зажата глубиной и жёлтой глиной.
Сплетётся дёрн поверх земных заплат — 
пусть лисохвост растёт и гравилат — 
любой сорняк хорош в юдоли тварной,
когда природа прёт на всех парах…
А то, быть может, пусть развеют прах
иль замуруют в нише колумбарной.
Мне всё равно — не тщитесь, хороня,
но поминайте иногда меня.

* * *
Лбом припадая ко тверди воды,
сквозь темноту устремляюсь к нему я — 
в глубоководное, глухонемое,
взглядом врастая во льды…
Вон он — за необратимою тьмой
[в этой воде, не смягчающей жажды, — 
как дезертиру, бежавшему дважды] — 
лживый, но ныне немой.
Чем же утешить себя остаётся? — 
Были бы живы, — надёжный дождётся,
верный — вернётся домой.