«Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу».

Так — в русском переводе — писал Пушкин в своем известном письме Чаадаеву от 19 октября 1836 года.

«C’est qu’il est barbu; voil? tout. — Оно носит бороду, вот и всё».

Борода, как известно, — не просто волосяной покров на лице взрослого мужчины. Окладистая борода — знак, символ причастности. За исключением второй половины девятнадцатого века, когда ее отращивали под влиянием моды, все остальные времена она была делом личного выбора.

Советская литература была безрелигиозной и безбородой. Первым окладистую бороду отпустил Солженицын — что как раз совпало с его религиозным поворотом. Следом обросли бородами писатели-«деревенщики»: Белов, Можаев, Крупин...

Дело, разумеется, не в самой бороде и ее фасоне.

Дело, как уже сказано, в двух разных русских литературах — «бородатой» и «безбородой», в двух разных читательских аудиториях, разделившихся столетия два назад. В одной читали Четьи-Минеи, в другой — Ричардсона и госпожу Жанлис.  В одной покупали издания книгопродавца Игнатия Тузова, одобренные училищным советом при Святейшем Синоде, в другой — следили за новинками Пирожкова и Перцова, печаташих «декадентов». Даже у одних и тех же классиков «бородатые» и «безбородые» читали разное. Одни читали «Гаврилиаду», другие — «Отцов пустынников...»; одни — «Ревизора», другие — «Размышления о Божественной литургии»... И так далее.

Порой, разумеется, эти два круга чтения пересекались. В позднем Достоевском, в некоторых вещах Лескова, Шмелёва... Но полностью не сливались никогда. Может, только в советское время, когда число «бородатых» читателей было доведено до критического минимума. Когда читали, за неимением другого, и отлученного Толстого, и «сатанинского» Булгакова...

К началу нулевых все снова вернулось на круги своя. «Бородатые» и «безбородые» читатели снова расселись по противоположным берегам.

На одном берегу читают издания Сретенского монастыря; на другом — «Ad Marginem» или «Kolonna publications». На одном — в ходу Сорокин и Пелевин, а подросткам покупают Веркина или Акунина; на другом — Сегень или Чудинова, а подростки почитывают Емца и Вознесенскую или что-нибудь совсем архиправильное, вроде «Детей против волшебников». Имена можно назвать и другие, главное — вектор чтения.

Правда, «безбородая» литература и «безбородое» чтение — шире и всеяднее. Финалистами «Большой книги» могут с равной вероятностью оказаться и епископ Тихон (Шевкунов) с «Несвятыми святыми», и Пелевин с «Т». В длинном списке Букера (2014) — и вполне «бородатое» «Моление» Василия Аксенова-младшего, и лихо выбритая «Теллурия» Владимира Сорокина...

«Бородатая» литература — более избирательна. В номинантах на Патриаршую премию финалисты «Букера» или «НОСа» не замечены.

Этот отчасти отражает одну из линий разлома в российском (и не только) обществе. «...К настоящему времени в России возникло два никак интеллектуально не пересекающихся и не способных ни к какому диалогу сообщества... То секулярные силы организуют какой-нибудь похабный перформанс, то, напротив, церковный люд начнет массовую кампанию протеста против какого-нибудь показавшегося чем-то подозрительным фильма. Причем, тут не надо заблуждаться, никто из сторон даже теоретически не готов к диалогу» (Борис Межуев)¹ .

Если говорить о литературе, то диалог все же происходит. То с одного, то с другого края возникают попытки заполнить зияющую середину. То «бородатая» литература отходит от стиля семинарских прописей и благостного неославянофильства и пытается говорить более «скоромным» языком современной литературы. То «безбородая» оставляет свой скепсис, иронию и интерес к устройству быта детородных частей²  и осторожно заходит в церковь.

Так, со стороны «бородатой» приходят уже упомянутые «Несвятые святые», «Флавиан» о.Александра Торика, поэзия о.Сергия Круглова и о. Константина Кравцова. А со стороны «безбородой» — «Современный патерик» Майи Кучерской, «Ангел-вор» Николая Байтова, «Лавр» Евгения Водолазкина, стихи Галины Климовой, Олеси Николаевой, Михаила Иверова... Даже Юрий Буйда, в интересе к православной тематике прежде не замеченный, в своем последнем, только что вышедшем романе «Стален» заставляет героев то и дело рассуждать о Христе и церкви.

В этой промежуточной, диалоговой зоне между «бородатыми» и «безбородыми», возможно, и возникает что-то интересное. Безрелигиозная и антирелигиозная литература скучна — особенно для поколений, успевших наесться ею в советское время. Слегка олитературенный и осовремененный катехизис тоже не слишком питателен  (уж лучше — честная архаика).

Как пару лет назад заметил о.Сергий Круглов: «...Я бы не решился выделить православную поэзию в отдельное явление: для меня попросту есть интересные мне поэты, лично исповедующие христианство, живущие им, потому не нарочито вставляющие в стихи церковные реалии, а наполняющие их своим смыслом и своей кровью...  Прочее же, в изобилии предоставляемое православными книжными издательствами, относится, опять же, к категории “картинки к катехизису”»³ . Сказанное, думаю, можно отнести и к прозе.

Конечно, и каждая из литератур — и «бородатая», и «безбородая» — внутри тоже неоднородна. И в «безбородой» есть свои, альтернативные православию, традиции выхода из безрелигиозной «светскости». В условный «буддизм», гностицизм, неоязычество... Просто в некую «бедную» (а по сути — никакую) религию, о которой недавно писал Михаил Эпштейн⁴ . А в перспективе — возможно — и в ислам. (Пока исламская тема присутствует в современной русской литературе лишь «точечно» —  в прозе Ильдара Абузярова, в стихах Еганы Джаббаровой...).

«...Сталкиваются две традиции — церковная духовная и светская духовная», — точно заметил на дискуссии на тему «новой религиозности» в русской прозе Валерий Байдин⁴ . И «светская духовная» далеко не обязательно ведет в храм. И вообще не обязательно куда-то ведет, порой оставляя автора (и его читателя) ровно в том же месте, и даже в той же удобной позе, в которой она его осенила.

«— Интересно, — вежливо сказал Пиль. — Признаться, не ожидал встретить атеиста в лице творческого человека… — Но я не атеист, скорее агностик…»

Это из уже упомянутого «Сталена» Юрия Буйды⁶ . И хотя далее герой — писатель Стален Игруев — признается: «На душе стало гадко, словно я сморозил глупость», слово — не воробей: вылетело и каркнуло во все воронье горло. Агностицизм также оказывается вариантом «светской духовности», причем наиболее комфортабельным по сравнению с остальными. Даже с активным атеизмом, который все-таки требует от своих адептов определенных духовных и умственных усилий.

«...Сама проблематизация современным обществом спорных вопросов религии и веры все-таки внушает некоторый оптимизм», — пишет филолог и критик Юлия Щербинина в свой статье о современном богохульстве⁷ .

И правда. Спорит общество — спорит литература. «Бородатая» с «безбородой», «безбородая» с «бородатой»; «безбородая» — сама с собой. И пусть — вопреки расхожей фразе — истина в споре не рождается (а возникает в сосредоточенной тишине), но питательным слоем для новой талантливой прозы или поэзии эти споры могут стать. А чем талантливее вещь, тем вторичнее вопрос о том, есть ли на ней «борода» и какой длины...

 

 

___________________________

1 Межуев Б. Как демоны глухонемые… // Сайт «Ум+». 24 сентября 2017 г. (https://um.plus/2017/09/24/demony/).

2 Во избежание недоразумений напомню: так Салтыков-Щедрин аттестовал «Анну Каренину» (роман «о наилучшем устройстве  быта детородных частей»).

3 Круглов С. Кетчуп на лавровом листе. Пометки на полях к разговорам о «духовной  поэзии» // «Арион». 2015. № 2. С. 46. (http://magazines.russ.ru/arion/2015/2/18k.html).

4 Эпштейн М. Религия после атеизма. Новые возможности теологии. М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2014.

5 Современная русская проза: «новая религиозность»? Материалы круглого стола //  Восток Свыше. 2013. № 4 (XXXII). С. 101—112.

6 Буйда Ю. Стален. М.: Издательство «Э», 2017. (Большая литература. Проза Юрия Буйды). С. 198.

7 Щербинина Ю. «Ощущаем и неверующим в него». Заметки о богохульстве // «Нева». 2017. № 7. С.200 — 201.