ИНТЕЛРОС > №12, 2017 > Очарованные странники литературных фуршетов

Валерий МИЛЬДОН
Очарованные странники литературных фуршетов


21 декабря 2017

(Н.Кременчук. «Смерть на фуршете»)

Наталья КременчукСмерть на фуршете: Полный текст романа. — М.: Издательские решения, 2017.

 

Сокращенный вариант романа появился в начале 2014 года на страницах журнала «Москва» под именем  Натальи Кременчук, после чего в литературной среде начались обсуждения того, кто все же автор этого яркого сочинения.

Ныне под именем Кременчук выпущен его полный текст, но и теперь интрига сохраняется: на четвертой странице автором названа известная в научно-педагогических кругах филолог и к тому еще лауреат премии Правительства РФ Наталья Борисенко, а соавтором — креативным редактором — прозаик, историк литературы Сергей Дмитренко... Очевидно, такой саспенс вокруг имени автора входит в творческую стратегию тех, кто данное произведение создал, тем более что жанрово оно относится к авантюрному роману. История начинается с феерической панорамы одного из литературных праздников, которыми явно прославится наше время, — вручения крупной премии за лучший «новый русский роман». Однако во время обильного фуршета убивают счастливого лауреата, а случайно попавшая на мероприятие психолог Ксения вместе со своим давним приятелем, литературным шатуном Андреем Трешневым, и не только они, оказываются втянутыми в расследование этой запутанной истории... Но в конце концов это прежде всего «авантюры языка», отдаленно напоминающие нечто у Лескова («Очарованный странник», «Соборяне»). И за этими «авантюрами» следить интереснее, нежели за детективом, ибо там, как только тайна убийства раскрыта, ждать нечего. С языком иначе: только и думаешь, а что сейчас скажет главный герой —  очарованный странник фуршетов? Кажется, все исчерпано, даже разнообразие вин и закусок, но нет, язык персонажа неисчерпаем, с чем авторов (автора?) и поздравляю.

Текст «Смерти на фуршете» многослоен.

Первый слой — для любителей детективов. Второй — для любознательного читателя современной литературы, которого интересует не эстетика, а экзотика, то, что происходит с создателями литературы, их каждодневно-бытовое, совершающееся за пределами текста.  Третий — для профессиональных читателей, которые ищут раскавыченные цитаты из классики и радуются, когда находят. Таких цитат в романе много, они естественно соскакивают с языка его героев, кажется, что они извлекают их из книжного океана именно в момент произнесения. Думаю, так и было с «автором» во многих случаях, когда книга писалась. И это усиливает художественный эффект. Наконец, есть и четвертый слой — для читателей-писателей, которые, полагаю, будут прищелкивать языком, с удовольствием узнавая известных только им лиц в спрятанных за выдуманными фамилиями персонажах.  А если не узнают, подойдут к авторам, чтобы спросить: «А этот кто?»

Более того, полагаю, когда наше время уйдет в историю, эту книгу можно будет рассматривать как документ эпохи, ибо отчетлив мемуарный отблеск. По ней потомки будут судить о литературной жизни первых полутора десятилетий XXI столетия, как, например, по «Сумасшедшему кораблю» Ольги Форш (он бегло упомянут в романе) судят о конце десятых и начале двадцатых годов  ХХ века.

В романе слышны слабые отзвуки Ильфа и Петрова, Михаила Булгакова, но это не в упрек, скорее, в похвалу — не поощрительную, а эстетическую: если хорошо и кстати, отчего не воспользоваться, ведь писатель не у жизни учится (у нее ничему нельзя научиться, жизнь не эстетический феномен), а у другого писателя\писателей.

Мастерски придуманы имена и фамилии, названия учреждений, фондов и премий; их чтение — особое удовольствие.

Описаний почти нет, сплошь диалоги — трудная работа, но она делается с изяществом артистическим. Кое-где, однако, требуется легкая чистка, похоже, авторы поленились ее сделать. Например, трижды используется слово «вусмерть». Слово как слово, но выглядит рогожной заплатой на фоне легкой материи языка романа. Или: «в тихих шелестящих разговорах». Одно из двух; а то и вовсе оставить только второе прилагательное, ибо первое в нем уже есть. Или: «центровой охранник». Я понимаю, о чем речь, но прилагательное из баскетбольного лексикона в этом эпизоде ни к селу, ни к городу. Или: одна из второстепенных героинь Ольга, врач, говорит не своим, а авторским языком, языком литературной среды, которым она не может владеть (по заданным именно «автором» условиям), и эту мимолетную фигуру не отнесешь к удачам.

 Зато главный герой, Андрей Трешнев, очень хорош, его присутствие украшает любой эпизод, и диву даешься, как бесконечен запас шуток, словечек, рассказов, каламбуров, которые находятся для него у «автора». Остроумие Трешневанигде не тяжело, его находчивость всегда к месту, он — Одиссей, Воланд, Остап Бендер (первое, что пришло на ум), или, перемещаясь в теорию, трикстер, о чем, к счастью, авторы не думали, иначе не было бы эстетической легкости, увлекающей читателя романа, причем вне зависимости от детективной истории, в него вплетенной.

 Подумалось, как только начался детектив: меня совсем не тянет узнать, чем он кончится, хотя эта история взята, разумеется, осознанно, по праву профессионального писателя, ведающего, чем увлечь читателя. Действи-тельно, увлекает, но не меня (это — беглое впечатление читателя, а не критика, который должен прятать личное мнение). Но мне зато припомнился давний рассказ Генри Джеймса «Поворот винта»: там детективная история заканчивается ничем. Мы так и не узнаем, что же произошло на самом деле, остается только гадать, и такое долгое гадание было предусмотрено автором. Думаю — и эту свою мысль тоже связываю с достоинствами  «Смерти на фуршете» (ибо за ее чтением она всплыла), — что Джеймс, работая в эстетике готического романа, таким способом освежал ее. В романе Кременчук–Борисенко–Дмитренко тоже есть «готический» эпизод, мне непонятный: в преддверии финала три главных персонажа оказываются нагими на Тверском бульваре — после загадочного пребывания в подземелье (важная деталь готики), хотя здесь, кажется, это подземелье — склад книжного магазина...

Но все ли нам понятно, например, в современном литературном движении?! И не стремится ли роман «Смерть на фуршете» травестийно-санитарным образом совре-менную литературную эстетику освежить?

 

 


Вернуться назад