* * *

Где загорали вы? В Италии,
На склоне года, в ноябре,
В предместье Рима — в той дыре,
Что и названья не слыхали вы,
Что и на карте не сыскали бы — 
В такой невиданной мечтали
Я загорала в ноябре.
Сияли глянцами магнолии.
Всё было так, как говорю.
И тосковала я не более,
Чем принято в сиём краю.
И восхищалась я: в Италии
На этом самом берегу
Я ль очутилась, я ли, я ли, я!..
И плыл обёрнутый в фольгу
Кусочек жизни в поднебесье
Туда, где нет уже тепла,
Где я была,
Где быть могла…
К далёкой, дорогой...
К Одессе...

 

* * *

Сесть в самолёт
И лететь, и лететь
В город, 
Где солнечных зайчиков медь
Сыплется прямо
Из неба-кармана,
Падает в море
И ловится в сеть.
Щурятся чайки
В блёстках волны.
Живо хозяйки 
Жарят блины
С красной икрою,
С чёрной икрою,
Разных покроев
И толщины.
Плещется рыба
На мраморных льдах,
Всем исполняет
Желанья за так.
И рад покупатель,
Гурман, обыватель,
Делец и мечтатель,
Поэт и рыбак.

Город-веселье,
Город-Гвидон,
Как карусели 
Крутится он
В празднике детства,
В слове «Одесса»,
Вдоль волнореза
В шёпоте волн.
Сесть в самолёт
И лететь, и лететь,
Туда, где с морскою
Небесная твердь
Пенится с воблой
И клешнями раков
Под стук домино
И прелюдию Баха.
— Сесть в самолёт… — 
Я пишу-бормочу.
Месяц в окне зажигает свечу.
Взлётное поле
Листа наготове.
В путь!
И лечу, и лечу, и лечу…

Ялта

Рыбы режутся о каменистое дно, в царапинах море.
Зонтик с книгой в обнимку дремлют на скамейке влажной.
Ялта в дымке историй выходит на берег Истории. 
Дама с собачкой неспешно гуляет по набережной.
Впереди у неё душная комната, крах седьмой заповеди.
Покаянье, зевок любовника: — Да о чём ты?
После — море, как вечный сон, в Ореанде,
А напротив — церковь в сумерках, белая в чёрном.
Он вернётся в Москву.
Будут улиц метаморфозы, 
Колокольный звон, осетрина с душком, смятенье,
Город С. и серое платье, и слёзы,
И гостиничный номер с окошком, в котором темень.
А потом метель, февраль, словно мир распятый,
А потом июль, подвал, разложенье веры,
Нарушенье заповеди — шестой и пятой,
А потом четвёртой, третьей…
Наконец — первой.
А страницы бегут, бегут. Всё опаснее угол крена.
Пароход судьбы опять возвращается в Ялту.
— Пусть простит меня Бог! — восклицает Анна Сергевна.
И идёт на набережную к Пилату.

* * *

Лунный свет бродил по берегу,
Гребни тёплых волн очерчивал.
По утёсу крутоверхому
Рисовал прибой подсвеченный.
Спали дети в дальних странствиях,
Покрывалось небо звёздами,
И в его безбрежном царствии
Только боги были взрослыми.
То и снится, что аукнется
В памяти, где мы — вчерашние,
Где уводит к морю улица
Чуть запавшей чёрной клавишей.
Там сидим на побережье мы,
Временем не опечалены,
И следы детей по-прежнему
Скачут буквами печатными.

* * *

Водорослей спутанные вести
Выталкивает прибой,
В раковинах призраки древности
Аукают наперебой.
Чайки расклёвывают конические свитки
Под бренчанье мух. 
Вечер на фиолетовой скрипке
Мечтает вслух.
Дом с двумя окнами на переносице
Глядит в облака.
И мошкарою по ветру носится
Память песка.

Письмо

Милый Антон Павлович! Помните Ялту?
Она, как тогда. Не волнуйтесь, не переехала.
Я проверяла, читала, сличала карту.
Всё хорошо и спокойно в домике Чехова.
Ялта мне снится. Как ангел всего полуострова,
«Белая дача» его от падений хранила.
Я разделяю о ней слова Паустовского:
Место «в России (…) огромной лирической силы».
Впрочем, кто я? Ванька Жуков в семье сапожников.
Стукнут, чуть что, молотком за моё недомыслие.
Так что письмо — между нами, пускай, если можно.
Главное — это свобода обмена письмами.
Главное — чтоб адресат на земле своей значился.
Главное — чтоб не сносили его как помеху.
Главное — чтоб почтальон доносил по адресу
Ныне и присно: «Крым. На деревню Чехову».