Салимон Владимир Иванович — поэт, издатель, автор около 20 книг. Удостоен Европейской премии Римской академии (1995), диплома премии «Московский счет» (2007), Новой Пушкинской премии (2012) и др. Постоянный автор «Дружбы народов». Живет в Москве.

 

 

 

* * *

Июнь. Шестое. Шесть часов. Хотя

я вздорным цифрам ни на грош не верю,

мне страшно, если милое дитя

принадлежит по праву крови Зверю.

 

Подобным размышленьям никогда

не предался бы я, но, верно, повод

был всё же.

С потолка лилась вода.

Дымился и искрил электропровод.

 

Ребёнок, между тем, спокойно спал.

Тревога в дождь порою беспричинна.

И с лёгким сердцем Пушкина читал

в покойном кресле пожилой мужчина.

 

 

* * *

Мой отец, шаги считая,

в быстром танце мать ведёт

на погибель,

роковая

впереди черта грядёт.

 

Но не видят края бездны

мать с отцом перед собой.

Скалы чёрные отвесны.

Меж камней шумит прибой.

 

Заглушая наши крики,

он шумит и день, и ночь.

Птицы глупы.

Звери дики.

Людям некому помочь.

 

 

* * *

Вот синий кончился, лиловый,

зелёный, жёлтый —

предо мной

луг представал всё время новой

незримой прежде стороной.

 

Я вспомнил, как когда-то детский

калейдоскоп вертел в руках,

и маленький мирок советский

вращался — сельсовет, продмаг.

 

Вдали виднелась колокольня

несчастная, как сирота.

Всё то, что мне сегодня больно,

мне больно не было тогда.

 

 

* * *

Ни к чему история народная,

если не болеешь за народ,

скучная чужая подноготная —

письма, мысли, чувств круговорот.

 

В лучшее мне верить очень хочется —

что не пропадёт к нам интерес,

а, когда срок годности закончится,

не свезут детишки в тёмный лес.

 

Вон он — громоздится у околицы.

Будто бы на фото групповом

выстроились школьники и школьницы,

сосны, ели обступили дом.

 

 

* * *

Особенности местного рельефа

должно быть таковы, что день за днём

фабричная труба клонится влево,

а вправо — дом, где мы с тобой живём.

 

Развал страны добрался до окраин,

до самых отдаленных уголков.

Ни Бог, ни царь,

кто на Руси хозяин? —

задумчивых спросил я мужиков.

 

Один сказал одно, другой – другое.

А третий, обернув лицо ко мне,

буквально замахнулся на святое,

сказав про власть:

Гори она в огне!

 

 

* * *

Я оглянулся на равнину,

что простиралась далеко.

Подкрадывалась, выгнув спину,

река, разлившись широко.

 

Кто там средь пойменного луга

огни во мраке засветил? —

ответа не найдя,

я друга,

за мною шедшего, спросил.

 

И он сказал мне:

Поневоле

в пути отставшие от нас,

чтоб не замёрзнуть в чистом поле,

зажгли костры в полночный час.

 

Мужчины,

женщины и дети,

соорудив себе кровать,

вповалку спят.

Там сохнут сети

рыбачьи.

Тишь и благодать.

 

 

* * *

Шли, не поднимая головы,

муравьи,

их было очень много,

прямо через заросли травы

пролегала дальняя дорога.

 

Там подспудно — в тайне ото всех

шло переселение народов.

Но ни стук колёс, ни скрип телег

не встревожил наших садоводов.

 

Но не потому, что мы, жлобы,

ничего вокруг не замечали,

а из-за того, что мы Судьбы

наперёд ни ты, ни я не знали.

 

 

* * *

Чтоб в чаще леса отыскать проход,

я осторожно раздвигаю ветки,

так опытный боец себя ведёт,

не первый раз участвуя в разведке.

 

Мне нравится, что я могу сравнить

себя с лазутчиком во вражьем стане,

что я могу себя вообразить

стрелком отважным в центре поля брани.

 

Мне хочется считаться храбрецом

и находить значительное сходство

в лице своём то с дедом, то с отцом,

не ощущая вечного сиротства.

 

 

* * *

Отец, почтенный господин,

держащий сына на ладони.

Забавно, что отец и сын

похожи, как жираф и пони.

 

В старинной книге я нашёл

с гравюры сделанное фото,

и долго-долго, сев за стол,

разглядывал на снимке что-то.

 

Крест на мундире у отца?

Медаль на курточке у сына?

А может быть, черты лица?

В одном лице — Отца и Сына?

 

 

* * *

Средь множества цветов и трав найти

дорогу трудно будет в Царство мёртвых,

но я хитёр, как Одиссей почти,

я тоже из упёртых, духом твёрдых.

 

Нога моя в сандалиях из кож

козлиных, обработанных так тонко,

что я на бога в них кажусь похож

кудрявого, как грива жеребёнка.

 

Легко ступая в них, я не боюсь

услышанным быть псом цепным Аида.

В кромешной тьме бесшумно я крадусь

тропинкой узкой, что лозой увита.

 

 

* * *

Меня окликнула соседка.

Я вздрогнул, так как между нами

случаются свиданья редко,

и весело взмахнул руками.

 

Дорога шла вдоль края леса,

и тень от полога лесного

чуть колебалась, как завеса

с утра над головой больного.

 

Больному лёгкая прохлада

даёт отсрочку ненадолго,

спасенье из земного ада —

кусочек тюля или шёлка.

 

 

* * *

Не всегда в рост человека

подзаборная трава,

но поскольку он калека,

правда жизни такова.

 

Вот с платформы он спустился

и помчался вдоль путей,

и в траве высокой скрылся

от родных и от друзей.

 

Видя их недоуменье,

мрак и жуть в глазах у них,

я пустился в рассужденья

о горбатых и хромых.