Покровский Юрий Николаевич (1954) родился в столице Австрии (Вена), в семье переводчиков. В том же году был привезен в Нижний Новгород, где и проживает по сей день. Получил экономическое образование. Автор цикла эссе «Русское» в трех книгах, теодицеи «Миромир» и романа «Среди людей» (шорт-лист «Русского Букера—2015)». Все книги опубликованы в Нижнем Новгороде.

 

 

Викторов проснулся, как и всегда — в шесть часов утра. Скорее светило могло подняться над землей раньше или позже установленного срока, нежели наш герой — пятидесятилетний инженер с автомобилестроительного завода — позволил бы себе поблажку и отступил от заведенного распорядка. Он легко поднялся с кровати, ощущая во всем теле свежесть обновления, даруемого полноценным ночным сном.

Изо дня в день, повторяя одни и те же привычные действия, мы совершенно перестаем замечать сам процесс их протекания. Поэтому когда Викторов через час с небольшим вышел из дома и направился к своему автомобилю, в его памяти нисколько не задержалась неизменная череда утренних процедур. Приблизившись к своему металлическому божеству, он обнаружил, что забыл ключи от сердца этого «чуда»: возвращаться же за ними не хотелось из-за нахлынувшей лени, а точнее, из-за внезапно пробудившегося желания — прогуляться до родного завода пешком.

Начало дня предстало для Викторова не в обычных заботах — завести мотор, проверить по приборам наличие масла, бензина, аккуратно вывернуть на проезжую часть, вписаться в поток автомашин, — а в несколько ином ракурсе. Его окружали искупавшиеся в прошедшем ночью дожде высокие клены, в зубчато-кружевные своды которых вкрапливалась голубизна неба. Эти большущие деревья точно выросли за минувшую ночь, потому что прежде Викторов не замечал их. Увиденное всколыхнуло глубоко запрятанные под наносным илом прожитых лет воспоминания раннего детства, когда он — белобрысый карапуз — поразился видом поля зеленой ржи, густо переплетенной синевой васильков. Теплые солнечные лучи, скользящие по волосам, порождали смутные ассоциации с нежными материнскими руками. Приглушенный, ненавязчивый шум улицы будоражил тело странным восторгом или ликованием: хотелось вприпрыжку бегать и даже кувыркаться на зеленом газоне. Мягкой волной его подхватило пьянящее ощущение необозримости предстоящей жизни. Он широко улыбнулся, силясь предвосхитить будущее — далекую действительность, которую заволакивали фантастические видения.

Викторов мечтательно обогнул лужу, разлегшуюся посреди тротуара, и напевая песенку из мультфильма, вышел на улицу. С каждым шагом его разум, тщившийся встать плотиной для волны безрассудства, все более отступал. «Если и задержусь минут на десять-пятнадцать, никакой катастрофы не произойдет», — сказал самому себе Викторов и глубоко вздохнул, наслаждаясь свежестью утра. Перспектива опоздания уже не казалась ему недопустимой. Между тем улица, по которой он впервые за много лет шел на работу пешком, становилась все интереснее и как бы росла в своих размерах, не нарушая сложившихся пропорций между зданиями, деревьями, фонарными столбами, дорогой. Он словно сам уменьшился по сравнению со всеми столь привычными контурами и абрисами и даже по сравнению с редкими встречными прохожими. Вдруг что-то случилось с его ногой, которая точно приклеилась к асфальту. В следующий миг кувырком полетели все громады домов, и Викторов растянулся на тротуаре.

— Вам плохо? — услышал он тоненький голосок, поднял голову и понял, что сидит на жестком бордюре. Рядом стояла девочка. На ее голове дрожал бант, похожий на сказочную голубую бабочку с полупрозрачными крыльями.

— Шнурок развязался, — важно пояснил Викторов и тут же похвастался, — я и бантиком, и на два узла умею шнурки завязывать.

— А я маму жду. Мы сейчас в детсад пойдем,— в тон ему сказала девочка.

— А я не хожу в детский садик. Скукотища там, — не без гордости заявил Викторов.

Он легко вскочил на ноги, забыв отряхнуть брюки, и с любопытством посмотрел на постоянно меняющийся рисунок улицы. Девочка обиженно надула свои губки и обронила:

— А мне там интересно.

— Вам бы только за забором сидеть да песочные куличики печь. А я люблю в догонялки играть и по деревьям лазить. И еще в прятки люблю играть. Вот так! — поддразнил ее Викторов.

Чувство необъяснимого превосходства над этой дюймовочкой заставило затрепетать всего, нервы и те запели песню вечной войны между мальчишками и девчонками. Откуда-то возникла светловолосая женщина и властно крикнула:

— Марина, я тороплюсь!

У Викторова закувыркалось в тревоге сердце, но ничего страшного не произошло. Девочка, не попрощавшись, подбежала к женщине: они взялись за руки и стали быстро уменьшаться в размерах, все более удаляясь. Вскоре даже их образы полностью растворились в подвижной памяти Викторова. Он нерешительно топтался на одном месте, пока сила условного рефлекса не заставила его сунуть себе под нос часы на руке. До начала рабочей смены оставалось несколько минут. Торопись не торопись, а опоздания не миновать. Но к своей досаде наш герой обнаружил, что никак не может сориентироваться и понять, в какой же стороне расположен родной завод, и почему-то стеснялся поинтересоваться об этом у прохожих. Наконец Викторов облегченно вздохнул и порывисто зашагал по улице, разузоренной сверкающими окнами, наобум.

Викторов с изумлением — попутчиком всякого открытия — взирал на простые геометры современных домов и замысловатые абрисы старинных зданий. Он надолго застрял у шестнадцатиэтажного проектного института, жмурясь от отблесков металлических конструкций. Очнувшись, направился дальше, и в каменном проеме улицы его взгляд заметил чешуйчатую спину реки, зазывно игравшую мириадами золотистых бликов. Подчиняясь некоему глубинному чувству осторожности, Викторов принялся озираться по сторонам, точно собирался сделать что-то предосудительное. Но никого, кто мог бы воспрепятствовать ему осуществить задуманное, к своему удовлетворению, не обнаружил. Тогда Викторов ускорил шаг.

«Купаться! Купаться!» — его голова гудела от этой смелой идеи. Не доходя до ворот пляжа, он стянул с себя рубашку, но вовремя спохватился: на нем не было плавок. К счастью, поблизости стоял павильон, торгующий купальными принадлежностями. Он приобрел самые дешевые и сноровисто переоделся в дощатой кабинке, потом весело подлетел к воде и озорно крикнул: «Оп-ля!», чтобы вонзиться в речную рябь. Вынырнув, Викторов задорно, по-мальчишески заработал руками, но вскоре устал и лег на спину. Над ним раскинулось необозримое синее небо, его обтекала со всех сторон неостывшая за ночь вода: мир приобрел безграничную величавость. Как прекрасен этот мир, состоящий наполовину из неба, а наполовину из воды!

Небольшая волна слегка приподняла голову, перекатилась через нее, плеснулась в рот и в ноздри. Викторов закашлялся. Ему пришлось вернуться к берегу, чтобы отдышаться. Неподалеку он обнаружил ребят лет двенадцати-четырнадцати: стоя по пояс в воде, они играли в своеобразный волейбол. Огромный и легкий мяч, забавно разрисованный, вычерчивал прозрачные арабески на фоне бесконечной голубизны и снова попадал под удар тонких, порывистых рук. Викторов незамедлительно присоединился к игрокам, и смело потребовал:

— И мне, мне давайте!

Он ловко влепил по прилетевшему мячу, а сам плюхнулся в воду, довольный сделанным ударом и поднимая во все стороны крупные брызги. Другие мальчишки также бойко выскакивали из воды навстречу летящему мячу, чтобы перенаправить его в противоположную сторону, а сами окунались с головой, после чего громко гоготали. Загоготал и Викторов. Обуреваемый сонмом неясных побуждений, он украдкой взглянул на пляж. По извилистой, вздрагивающей кромке воды шли две девушки в щедро открытых купальниках. Ему захотелось полюбоваться на гибкие фигуры приглушенно бронзового цвета. Лениво, как бы нехотя, он вышел из реки, покрытый множеством змеек — стекающими каплями, и разлегся на прогретом песке. Девушки возвращались. Они с ленивой грацией ступали по песку. Викторов заворожено следил за ними, распластавшись на песке, точно был лазутчиком в незнакомом мире. Он стремился слиться с белесо-желтым пляжем и жадно сглотнул слюну, когда девушки прикрылись серо-голубоватой ширмой реки. Среди мгновенно вспыхивающих и тут же гаснущих искр остались только их головы.

Чтобы чем-то заняться, он уставился на кабинку для переодеваний. Вскоре оттуда вышли две женщины. А из другой половины, отделенной перегородкой, — двое мальчишек. Случайность? — Викторов насторожился. Ему хотелось быстрее проверить жгучее подозрение. Вот еще одна женщина вошла в переодевалку, а в другую половинку юркнули, как изворотливые угри в норку, двое мальчишек. Минут черед пять они вышли улыбающиеся и присоединились к своей многочисленной компании. Вслед за ними покинула кабинку и женщина.

Викторову стало жарко, его сердце учащенно заколотилось. Неожиданно он снова увидел тех самых загорелых девушек в щедро открытых купальниках: они несли в руках одежду и собирались переодеться. Не мешкая, Викторов вскочил на ноги и поспешил к мужской половине этого ветхого, дощатого строения. Перед самым входом туда, как два плотных, темных смерча, возникли мальчишки, бывшие партнеры по волейболу, но натолкнувшись на столь серьезную преграду, как-то сразу сникли, точно пропал ветер, гнавший их. Тем временем Викторов грозно зыркнул на своих конкурентов и решительно шагнул за перегородку.

Его глаза принялись лихорадочно искать трещину, щель или дырочку. И вот аккуратное отверстие было обнаружено. Припав к нему, Викторов увидел голые ягодицы, при том так близко, что испугался, как бы их обладательница не почувствовала жар его горячих глаз. Внезапно ягодицы пропали, приоткрыв другую фигуру, стоящую в белых трусиках, сквозь тонкую ткань которых смутно просвечивали волосы на лобке. Викторов сильнее пригнулся, чтобы увидеть грудь девушки, но проворные руки, поблескивая розоватым лаком, уже зачехлили столь маняще прекрасную часть тела. Наш герой присел на корточки, пытаясь увидеть другую девушку и наконец смог найти ее: уже полностью одетая, она причесывалась, уставившись в зеркальце, которое держала в левой руке, и что-то говорила подруге. Та коротко отвечала. Викторов слышал только звуки голосов, не разбирая слов. Его сердце бешено колотилось, и к тому же он досадовал, что девушки оделись столь быстро, что он не успел рассмотреть их наготу во всех подробностях. Но вот в незатейливую музыку девичьего щебетания стали вторгаться низкие мужские тона. Викторов испуганно отпал от отверстия и трясущимися от волнения и спешки руками снял плавки, чтобы отжать их. Вошедшие мужчины не обратили на него никакого внимания, продолжая обсуждать какой-то футбольный матч.

Выйдя из кабины, Викторов снова увидел тех двух девушек: разморенные жарой, они вяло ступали по песку. Ему хотелось последовать за ними, но прозрачный воздух как бы приобрел твердость стекла. Тогда отступил и принялся растерянно озираться. Почему-то поблекли яркие краски реки и неба, а игры на воде уже показались пустой тратой времени. Он забыл о существовании изумленно таращившихся на него мальчишек, как не мог понять и того, почему очутился на пляже. Одеваясь, он быстро освободился от неуклюжих движений, присущих подростку. А те две девушки совсем исчезли из вида, и он уже не мог вспомнить, как они выглядели.

Вскоре Викторов опять шагал по улице, шагал уверенно, энергично. Асфальт плавился от жары. На лицах встречных прохожих блестел бисер пота. Даже листья лип покрылись крохотными капельками влаги. Улица мокла от солнечного ливня. Удаляясь от пляжа, Викторов все более удалялся и от «пляжного периода», расшитого множеством озорных затей, сумбурных устремлений, неустойчивых, рассыпающихся и вновь возникающих, как блики на неспокойной воде. Легкий ветерок приятно льнул к его разгоряченной спине, ерошил и сушил волосы на голове и будто бы уносил с собой в неведомые дали множество впечатлений, полученных на берегу летней реки.

Викторов чувствовал, как стремительно взрослеет. Он молод, привлекателен, полон сил. А впереди — еще целая жизнь. В зеркальном зале его воображения вспыхивали и тут же дробились на отдельные, вполне самостоятельные фрагменты буйные фантазии, связанные с предстоящими успехами на многотрудной ниве производственной деятельности. Он приходит на гигантский завод с уже готовыми чертежами нового автомобиля, технические характеристики которого превосходят характеристики всех отечественных аналогов. Разумеется, многоопытные производственники скептически воспринимают его новаторские инициативы, но ему удается создать группу единомышленников из молодых специалистов. И тогда на отдельно стоящем стенде они вручную собирают чудо-автомобиль и едут на нем в Москву, на ВДНХ, чтобы там получить золотую медаль. А завод начинает спешно переналаживать весь свой громоздкий производственный механизм, чтобы приступить к массовому выпуску таких машин. И вскоре эти замечательные, комфортабельные автомобили заполнят собой все дороги необъятной страны.

Любой громкий успех имеет еще одну весьма приятную сторону. Красивые девушки в первую очередь обращают свое внимание на разных призеров и чемпионов — на перспективных парней — и возводят таких парней на высшие пики любви. Лишь с таких пиков видны заветные пространства страны счастья. Ведь не для серого прозябания рожден человек! Он рожден для дерзания и для полета! Для любви и счастья! Для выдающихся свершений и героических поступков!

Но словно в противовес этим грезам, его глаза ненароком подмечали чьи-то синие сухие губы. Но лицах многих прохожих лежал, подобно налету серой пыли, отпечаток неотложных забот, а в глазах притаились усталость или неизбывная тоска. Все куда-то спешили, понукаемые нерешенными проблемами, протискивались в переполненные автобусы, толкали друг друга при входе в шумные магазины. Точно заведенные неумелой рукой, кружили люди в огромном многоугольнике, сторонами которого служили фабрики и заводы, школы и институты, районные администрации и военкоматы, тесные квартиры и крохотные ателье, парикмахерские, вкупе с ремонтными мастерскими. Центробежная сила все сильнее прижимала людей к стенам этого многоугольника, безжалостно размельчала их в труху или сбивала в безликую массу. И некогда было каждому человеку остановиться, отдышаться и тем более заглянуть внутрь себя; некогда было окинуть взглядом стороны этого многоугольника, в котором жизнь превращалась в безостановочное кружение и последующее размельчение и превращение личности в ничто. А сам многоугольник постепенно избавлялся от своих углов и превращался в заколдованный круг, из которого нет выхода.

Неужели обо всем этом сотни тысяч людей когда-то мечтали в юности? Ведь юность тем и прекрасна, что любая тяжесть кажется по плечу, а любая преграда видится преодолимой: хочется жить изо всех сил, а сил переизбыток, кровь бурлит и толкает на смелые поступки. И сколько разнообразных чувств, побуждений, желаний теснится в груди! Каким богатством переживаний, надежд и упований помечен каждый год, и даже каждый прожитый месяц! Так что же заставило этих пасмурных и посеревших людей сникнуть и сдаться? Почему они так покорно смирились с жалкой участью единиц статистического учета, от которых ровным счетом ничего не зависит? Такую жизнь никак не сочтешь полноценной и тем более — подлинной, а скорее условной и предназначенной разве что для черновика и для корзины.

В Викторове начал расти протест против подобного коловращения, плавно переходящего в перемалывание индивидуальности в пыль. Каждый живущий в его родном городе человек был опутан сетью условностей и предрассудков, пустопорожних лозунгов и никуда не ведущих пропагандистских призывов. В тенетах замшелых догм страдает и бьется человеческая душа, рожденная для свободы. А свободы нет, есть только необходимость, вытекающая из бессчетных уставов, инструкций, положений, правил и законов.

Возмущение и гнев заклокотали в груди Викторова, и только клубящаяся зелень сквера успокаивающе подействовала на него. Ему захотелось посидеть там не из-за потребности тишины и покоя, а по другой причине. Когда-то давным-давно в этом сквере любили собираться лохматые парни и девушки, отличавшиеся раскованным поведением. Целыми днями они сидели на облюбованных ими скамейках или прямо на асфальте, болтали, курили и презрительно посматривали на проходивших мимо обывателей. А последние назвали это местечко «уголком дураков».

Теперь скамейки пустовали. Викторов присел на одну из них и с вызовом в глазах посмотрел на прохожих, которые мелькали с внешней стороны сквера. Но никто не обращал на него внимания. Викторов вяло откинулся на покатую спинку скамьи и прикрыл глаза ресницами. Чего он тут сидит и чего ждет? Получения выговора за опоздание, давно достигшее размеров прогула? Или неполучения квартальной премии за низкие производственные показатели? Конечно, его давно хватились на работе, должно быть, даже звонили ему домой, тем более что сегодня должно состояться важное совещание у главного инженера.

Подчиняясь условному рефлексу, Викторов вскочил на ноги и направился в сторону завода. День был в самом разгаре. Большущий синий циферблат с желтыми римскими цифрами и такими же желтыми стрелками на фасаде одного представительного здания подсказал ему, что совещание уже подходит к своему завершению. И тогда Викторов сбавил шаг, испытав настоящее облегчение. Ему никогда не нравился главный инженер — требовательный, жесткий, с цепким взглядом следователя и не способный разгрести на заводе скопившийся ворох нерешенных проблем.

Но если совещание пропущено, то куда же он идет? Викторов наморщил лоб, точно силился что-то вспомнить. Ему вспомнились бесконечные совещания, не приводящие ни к каким результатам, бессчетные трения с коллегами, нарекания вечно хмурого начальства. Будучи молодым специалистом, он намеревался изобрести принципиально новый автомобиль, ни в чем не уступающий лучшим европейским образцам, но почему-то так и не вышло. Текучка заводская постоянно отвлекала его от задуманного проекта, мешала системно изложить принципы функционирования нового транспортного средства. Когда-то давно он пришел на предприятие с миссией спасителя отечественного автопрома, с чувством благородного дарителя людям чудо-механизма, способного улучшить жизнь миллионов соотечественников. А теперь направлялся к заводу, чтобы выплеснуть из себя все, что он думает о своих коллегах, подчиненных и начальниках. Давно собирался объясниться начистоту, да все как-то подходящего момента не выдавалось. Но теперь момент истины наступил. Ведь не говорящий полной правды — наполовину лжец. А ему опостылело быть таковым: прогибаться перед руководством, заигрывать с подчиненными. Пришла пора объявить всем, что они выпускают скверную продукцию, которую покупают лишь по бросовым ценам. Обилие невысказанной правды буквально душило его, до боли распирало горло.

Запыхавшись от быстрой ходьбы, Викторов остановился напротив стеклянных дверей проходной и решил подождать директора или главного инженера. Однако медленное течение минут не гнало зверя на ловца. Наконец Викторов смачно сплюнул на асфальт и удалился с гордо поднятой головой. Постепенно прекратились нервные спазмы в горле, а по телу сладким медом растекалось успокоение. Вместе со смачным плевком он точно выплеснул всю горечь бессчетных конфликтов и жалких сиюминутных побед — всю ту скопившуюся в нем жгучую кислоту, которая неизбежно возникает вследствие жестокой борьбы, преисполненной подлостей и пакостей, изнурительной борьбы за повышение оклада, за получение новой и более высокой должности. Факт свершившегося пьянил Викторова: какой он молодец — взял и плюнул в сторону всего завода! Пускай все они там киснут и преют среди никчемных железок!

Его настроение с каждым шагом стремительно поднималось в гору. Когда он приблизился к своему дому, тот показался ему феерическим видением, полускрытым за резьбой кроны высокого клена. От лучей закатного солнца на торцовой стороне дома рдел румянец, голубели окна на теневой стороне… Однако резкий запах жаренного лука, заполнивший все пространство подъезда, вернул Викторова к реальности. Его воображение стало рисовать сцены скучного вечера наедине с женой, давно переставшей прихорашиваться. Ему опять взгрустнулось.

В прихожей, не включая свет, он взглянул на свое отражение в зеркале и растерянно заговорил с ним: «Есть ли я, нет ли меня — все равно для соседей. Они меня не знают, я их — то же. Не стань меня, этому только обрадуется на заводе мой заместитель. А уж город и совсем не заметит моей пропажи. Жена поплачет-покручинится. А через месяц-другой здесь появится другой мужик — дело житейское. Словно и не жил. Да и теперь, живу ли я?»

Викторову вспомнился пятнадцатилетний сынишка Павлик, который отдыхал в подростковом оздоровительном лагере. Мальчик любил мастерить воздушные змеи и бегать с ними взапуски возле дома. А в последнее время пристрастился делать радиоуправляемые игрушки. Видимо сынишке передалась склонность к техническому конструированию. Викторов растроганно улыбнулся и критически рассмотрел в зеркале свое усталое одутловатое лицо, вылинявшие волосы, заметно поредевшие в последнее время. Он стянул с себя надоевшую за день рубашку, причем сделал это с таким трудом, точно менял кожу. Обозначившийся в полусумрак прихожей торс также не производил отрадного впечатления: плечи покатые, опущенные, зато заметно выпирал животик.

Викторов застонал от нерастраченного желания нравиться красавицам, о которых грезил в далекой юности, иметь много друзей, весело шагать вместе с ними по перламутровой дороге жизни, быть натурой смелой и дерзкой. А та дорога, по которой он плетется уже половину века, никуда не приведет — разве что в затхлый подвал старости. Стремление к обновлению подхватило его, как могучая волна, и поставило под густой сноп теплого душа. Затем Викторов старательно остриг ногти на руках и даже попытался сделать себе маникюр, воспользовавшись заброшенным в тумбочку несессером жены. Тщательно причесавшись перед зеркалом, задумался: для чего так расстарался? Ответ никак не мог обрести внятную форму: послать все к черту… надо пожить для себя, а не применяться каждодневно к постылым обязательствам и обстоятельствам… годы проходят, а память, как пустой зал…. ничего в жизни не было примечательного… И вот из хаоса общих слов и обрывочных рассуждений проступило решение, неотразимо убедительное в своей простоте: необходимо пойти в самый шикарный ресторан.

Викторов незамедлительно облачился в цветастую рубашку — подарок жены на пятидесятилетие, — влез в новые брюки и довершил свой туалет полуботинками в мелкую дырочку, купленными давно, но мало ношенными. Часы показывали начало шестого — близился вечер, и скоро должна была прийти с работы благоверная супруга. Викторов нацарапал на листке бумаги записку, в которой объяснял свое отсутствие прибытием на завод важной делегации бизнес-партнеров, взял деньги, отложенные на предстоящий ремонт квартиры, опрыскал себя одеколоном и степенно вышел из подъезда. На сей раз он не забыл ключи от автомобиля, а цепко держал их в левой руке. Под ногами валялись редкие зеленые кленовые листья, похожие на распластанных среди лужиц лягушек. Повинуясь необъяснимому приступу озорства, Викторов ловко пнул носком полуботинка один такой листик, и тот испуганно взмыл в воздух, чтобы печально прилипнуть к лужице. Удовлетворенный сделанным, Викторов плюхнулся на пружинящее сидение автомобиля, легко завел мотор и тихо промурлыкал: «В ка-бак! В ка-а-бак!»

Ресторан «Мечта», пристроенный к самой респектабельной гостинице города, располагался в центральном районе, куда Викторов в последние годы заезжал нечасто. Первоначально он намеревался сократить свой маршрут и свернул на улочку, израненную канавами и колдобинами, но вовремя спохватился, кое-как выбрался на широкий проспект, устье которого распалось на несколько узеньких проездов, застроенных приземистыми деревянными домишками — свидетелями давно минувших революционных событий. Наконец он увидел набережную, помчался по ней, пересек реку по мосту и, не сбавляя скорости, стал подниматься в гору; автомобиль натружено пыхтел, кряхтел, но исправно работал. Притормозив возле гостиницы, Викторов небрежным взглядом окинул клумбу, пестреющую крохотными, но часто посаженными цветами, и вошел в фойе ресторана. К нему тут же подошел официант с испытующим взглядом и тихо спросил:

— Поужинать или на вечер?

— На вечер, — веско сказал Викторов и был посажен за отдельный столик у огромного, во всю стену окна, из которого открывался великолепный вид на речной простор. Вскоре подошел другой официант, выглядевший как аппетитная булочка. Одним своим видом он вызвал у Викторова голодную резь в желудке. Заказ был поистине купеческим: фирменный, а значит самый дорогой салат, эскалоп из телятины с замысловатым соусом, дальневосточные крабы, бутылка шампанского и фрукты.

Постепенно ресторан заполнялся посетителями «на вечер». Когда все столики оказались занятыми, официанты стали подсаживать прибывающих посетителей на пустующие стулья. К столику, за которым восседал Викторов, подсели двое мужчин, сравнительно недавно перешагнувших сорокалетний рубеж. Один из них скромно обронил официанту: «Как всегда». И тот бережно понес смысл этих слов на кухню. За столиком завязалась дружеская беседа, в интервалах которой взгляд Викторова скользил по лицам и фигурам посетительниц ресторана. Ярмарочная яркость красок на их лицах просто била по глазам, отчего наш герой стал больше внимания уделять беседе за столом. Непринужденно болтали о жаре, уже длившейся три недели подряд, обсуждали качество принесенных официантом блюд и даже особенности их приготовления. Порой пустопорожний треп прерывался тостами с шампанским, к которому подсевшие мужчины добавили бутылку коньяка. Все более разогреваясь от череды тостов, говорили уже наперебой — о том, что в этой жизни необходимо «вертеться» и уметь «вертеть» другими людьми, что люди делятся на производителей и потребителей и «производительность» сидит в генах у одних, а у других с рождения заложена страсть к потребительству. И строительство социализма забуксовало в огромной стране потому, что власти всячески гнобили этих «других», пытаясь переделать их натуру. В итоге общество стало кособоким и просто ущербным — обществом инвалидов.

Заиграл оркестр, и чтобы перекрыть его звучание, вся троица перешла на крик. Викторов гремел, что дослужился до начальника инструментального цеха, но дальше нет никаких перспектив, потому что производство инструментов не является рентабельным и профильным для автомобильного завода. Жена надоела, как затяжная болезнь, — располнела еще тогда, когда ходила беременной, и с тех пор не может и не хочет избавиться от своих жировых наслоений. К тому же непоправимо ленива и глупа и постоянно чем-то недовольна. А любовницы нет, любовнице просто неоткуда взяться. Потому что приходится вкалывать от зари до зари в сугубо мужском коллективе. Но друзей, чтобы в «доску своих», тоже нет. А так порой хочется пообщаться с интересным людьми, не грызть подчиненных, не лебезить перед начальством.

В кругу своих новых знакомых Викторов, считавшийся в своей семье и на автомобилестроительном заводе молчуном, чувствовал себя превосходно. Давненько у него не бывало столь приподнятого настроения. Слова легко слагались в емкие фразы, а фразы дополнялись убедительными аргументами, подытоживались неопровержимыми выводами, обогащались новыми смыслами благодаря метким замечаниям собеседников. Он впервые отдыхал в этом ресторане и про себя недоумевал, что же мешало ему раньше приходить сюда — в такое замечательное место, где его не опутывает скованность и не стискивает стеснительность. Вскоре Викторов обнаружил, что и женщины в зале разительно похорошели, а некоторые стали неотразимо привлекательными. Прополоскав горло еще одной рюмкой коньяка, он подпал под другую струю настроения, более лирическую. И наконец решился пригласить на танец приглянувшуюся блондинку, стремительно познакомился с ней и сочувственно выслушал ее сетования. Оказалось, что тот молодой человек, с кем она пришла сюда, — страшный зануда и скупердяй.

Викторов не преминул пригласить Галину за свой столик. Физиономия «зануды» от недоумения перекосилась, потом вытянулась, потом скорчилась от негодования и вдруг опять разгладилась. Когда пальцы Викторова, подобно легким стругам по реке, поплыли по волнистой прическе Галины, «зануда» возмущенно подскочил и сбросил нахальную руку с головы своей спутницы-перебежчицы. Оба новых приятеля Викторова мгновенно оказались за спиной ищущего справедливости молодого человека. А наш герой многозначительно посмотрел на конкурента и плеснул ему в лицо остатки шампанского из своего фужера. В этот же момент кулак «зануды», готовый обрушиться на оскорбителя, завис в вышине, затем молодой человек беспомощно согнулся в три погибели: его рука была поставлена на «излом» одним из стоявших сзади ангелов-хранителей Викторова. Привлеченные испуганным вскриком Галины, подлетели три дюжих официанта, а оркестр настороженно затих. Волны нервозности прокатились по всему залу. «Зануду» грубо выдворили из ресторана. Веселящаяся публика облегченно вздохнула, оркестр опять заиграл популярную мелодию, и все быстро позабыли о досадном инциденте.

Когда оркестр завершил свое выступление, Викторов расплатился за все угощение на столе, дал щедрые чаевые официанту и артистично загрустил. Потом он предложил Галине и своим новым приятелям «издать последний аккорд на улице», и вся компания, целуясь и обнимаясь, вывалилась из ресторана. Редкие прохожие отскакивали от нее, как льдинки от плывущего ледокола. Не одолев и сотни метров, Викторов задумал приятный сюрприз. Он отстал от весело галдящих собутыльников-сотрапезников, вернулся в пустеющий зал ресторана, где пошушукался с официантом и приобрел еще одну бутылку шампанского, после чего заспешил вдогонку покинутой компании. Но той уже нигде не было видно: всюду подкарауливала тоскливая тишина, которая никак не отзывалась на призывные крики Викторова. Наконец он громко чертыхнулся и затих, а его ищущий взор обнаружил стоящий неподалеку более чем знакомый автомобиль. На непослушных ногах Викторов подошел к нему, нежно погладил фары, затем поцеловал дверную ручку и деликатно заполз на сидение. После долгих и безуспешных попыток ему все же удалось вставить ключ, завести мотор, и он тут же с места в карьер помчал своего железного коня по пустынной дороге.

— Гоп-ля! Гоп-ля! — несся из открытого окошечка его победный вопль.

Викторов быстро достиг городской окраины, пугая заснувших обывателей жутким скрипом тормозов, круто развернулся и снова с упоением врезался в спокойствие ночных улиц. Он не обращал внимания на светофоры, перекрестки, редкие встречные автомобиля, метался из района в район, залихватски проскочил пост ГАИ и с ловкостью опытного авантюриста благополучно ускользнул от погони служивых людей. Однако испытываемое перенапряжение заставило его протрезветь. Викторов покатил к себе домой. Когда до дома оставалась всего лишь пара сотня метров, закончился бензин. Чертыхаясь, Викторов с трудом вытащил из кабины свое огрузневшее тело и задергался в конвульсиях: его тошнило тяжело, надрывно. Он охал и так дергался, точно собрался распроститься со своим взбунтовавшимся желудком. Исторгнув всю ресторанную снедь, обильно смоченную алкоголем, пустопорожний, с гудящей головой Викторов продолжил свой путь домой. И уже увидел знакомые очертания клена, растущего под окном его спальни, как наткнулся на заросшего густой бородой человека, который просто сидел на бетонном бордюре, отделяющем тротуар от проезжей части улицы.

— Ты кто? — икая, спросил Викторов.

— Странник, — просипел простуженным голосом незнакомец.

— А куда путь держишь?

— Куда хочу, туда иду.

— Вот это здорово! — справившись с икотой, воскликнул Викторов. Стоя на пороге возвращения в свою квартиру, давно требующую ремонта, он чувствовал себя блудным сыном и был рад последней зацепке оттянуть миг этого возвращения. И потому предложил. — Возьми меня с собой!

— А чего это ты с насиженного места сорваться хочешь? — поинтересовался странник.

— Понимаешь, все надоело! Куда ни  посмотришь — всюду сплошная бессмыслица. Свихнуться можно от обложной дури.

— А деньги у тебя есть?

— Конечно, есть, — заверил Викторов и вытащил из кармана брюк пачку купюр.

— Тогда можно до Каспия доехать, чего зря надрываться.

— А почему до Каспия?

— Там осень теплая и овощи даром раздобыть можно.

— Поедем до моря, — охотно согласился Викторов, — а там бродяжничать будем. Прямо на земле спать. А поутру снова в путь. И размышлять будем.

Он пылко схватил странника за руку, помог подняться тому на ноги и потащил в сторону железнодорожного вокзала. Его столь нежданно-негаданно обретенный попутчик брел тяжело, дышал хрипло — любое движение давалось через силу. А Викторов, прощаясь с городом, в котором прошла вся жизнь, сентиментально вспоминал, что вот здесь, на этой самой улице, много лет тому назад встречался по утрам с хорошенькой девочкой, у которой на голове дрожал голубой бант. Девочка ему очень нравилась, но он почему-то постоянно дразнил ее и даже как-то пытался сорвать с головы бант, отчего она только сердилась и обзывала его драчуном… Перипетии прожитого дня проходили перед глазами, словно то была вся прожитая жизнь, а сама прожитая жизнь совсем никак не вспоминалась, будто ее и не было совсем. Однако образы мальчишек, играющих на пляже, быстро истончались и пропадали совсем, их заменяли неясные образы лохматых бунтарей в драных джинсах и нестиранных майках, которые предпочитали слыть «дурачками». И уже нельзя было понять, видел ли он наяву тех парней или всего лишь придумал их.

 В полном молчании эта странная парочка миновала дом, куда Викторов отказался возвращаться. И тут наш герой ступил на кленовый лист, лежащий на подсыхающей лужице, поскользнулся и упал. Он обжегся локтем об асфальт, а светлые брюки испачкал в грязи. Кряхтя и охая, он терпеливо ждал, когда странник поможет ему подняться на ноги, и тут при свете луны отчетливо сумел рассмотреть того, с кем собрался в дальнюю дорогу, — морщинистое, с гноящимися глазами лицо, разбитые тяжелым трудом руки, покрытые то ли струпьями, то ли язвами.

— Ты чего это на ровном месте падаешь? — спросил странник, обдавая Викторова своим смрадным дыханием.

Викторов зажмурился от отвращения и самостоятельно поднялся на ноги. Он окончательно протрезвел и, озабоченно осматривая кровоточащий локоть, раздраженно произнес:

— Надо бы йодом обработать, а то инфекция может попасть.

— Уже завтра заживет, сам увидишь, — заверил его странник.

Но слово «завтра» наполнилось для Викторова совсем иным значением. Завтра должен был наступить на заводе новый рабочий день, и необходимо хорошо выспаться перед тем новым днем. А бродяга уже предстал выходцем из грязи человеческой.

— Мне домой пора. Я совсем рядом живу, — сказал Викторов.

— Передумал что ли? — просипел странник.

Вместо ответа Викторов рванул к своему дому. Ночная улица предстала перед глазами тоннелем без начала и конца, и ему страстно захотелось как можно быстрее выбраться из этого мрачного тоннеля. Он вприпрыжку поднялся по лестничным пролетам на свой этаж, скользнул за дверь своей квартиры и прислушался. Тихо, если не считать тревожной дроби, выстукиваемой собственным сердцем.

Скинув с себя порванную рубашку, он обработал в ванной свой поврежденный локоть, наложил на ранку тампон и обмотал бинтом. Бесшумно раздевшись, Викторов крадучись приблизился к кровати и осторожно улегся рядом со спящей женой. Родные стены вернули ему чувство защищенности.

Викторов проснулся с первыми лучами солнца, которые коснулись окна его спальни. Но его разбудил не рассвет, а всплеснувшееся в глубинах сна треволнение: что-то случилось с автомобилем, заглохшим без бензина. Ранка на локте затянулось розоватой корочкой, и можно было обходиться без бинта. Викторов поспешно оделся, выбежал на улицу, увидел невдалеке свой автомобиль и облегченно вздохнул. Он перешел на шаг, и тут его передернуло от омерзения. В кабине спал чумазый старик со спутанной бородой и в грязной одежде. Смутные опасения, поднявшие Викторова спозаранку, оправдались: так и есть, забыл закрыть автомобиль на ключ, и там тотчас поселилась нечисть. Превозмогая боль в голове, он грубо вытащил бродягу из кабины, а тот никак не мог очухаться от сна и покачивался из стороны в сторону, будто пьяный.

— Ты чего здесь делаешь!? — гневно спросил бродягу Викторов.

Гноящиеся глаза старика виновато заморгали.

— Тебе кто разрешил сюда нос совать? — свирепея, продолжал напирать Викторов.

— Смотрю дверь нараспашку. Вот и прикорнул чуток, — глухо ответил старик.

— Это разве твое? Отвечай, рожа немытая?! — прорычал Викторов.

Не дожидаясь ответа, он отшвырнул старика в сторону; тот не удержался на ногах, плюхнулся прямо в блевотину, оставленную нашим героем минувшей ночью. От резкого движения ушибленный локоть отозвался саднящей болью, Викторов поморщился, а потом его лицо исказила гримаса брезгливости. Кресло в кабине автомобиля, освобожденное от непрошенного постояльца, пахло мочой. Викторов нашел в бардачке тряпку, смочил ее в почти высохшей лужице и тщательно вытер сидение и спинку. Но неприятный запах, хоть и ослабел, все равно остался. Тогда Викторов подошел к лежащему бродяге, пнул его в бок и передернулся от отвращения. Бродяга тихо и коротко застонал, не предпринимая попыток подняться.

А Викторов никак не мог понять, почему он вчера не заметил на табло отсутствие бензина в баке? Почему вообще забыл закрыть автомобиль? В нем всколыхнулось ощущение, что он заблудился. И знакомая до слез улица предстала путем из ниоткуда в никуда.

— Нет, нет и еще раз нет! — вслух сказал он самому себе и даже сердито притопнул ногой. Тошнотворное чувство безысходности сразу ослабило свою хватку. Тогда Викторов мельком взглянул на восходящее солнце, пытаясь определить время, — до начала рабочего дня еще можно было часок поспать.