Владимир Кравченко. «Не поворачивай головы. Просто поверь мне». — Москва: РИПОЛ классик, 2016.

 

О чем пишутся лучшие книги? О боли и тоске, о потерях и смерти? Да, нередко. Или о взрослении, любви, сомнениях и живительных глотках беспримесного счастья? Почти неизбежно. Но самое главное — и за тем, и за другим проглядывается и непреодолимо притягивает нас красота. Красота слова и образа, конкретного мгновения и самой жизни.

В своем произведении, художественно преломляющем автобиографический опыт (а на мой взгляд, «Не поворачивай головы», вопреки аннотации, романом в точном классическом смысле все-таки не является) Владимир Кравченко не только активно раздвигает жанровые границы, а прежде всего ищет красоту как рецепт не социального, но личного спасения. Ищет, как писатель, как мужчина и как увлеченный фотограф: «Главный герой — свет, он решал все. Любую банальную ситуацию мог озарить неожиданный луч, пробившийся сквозь облако. Это я, а не книжный герой работал с лучом. <…> Руины, дворцовые колодцы, помойки я старался превратить в объекты высокого зодчества».

Ищет, выдерживая серьезную и неизбежную борьбу с цинизмом, под которым (как и у многих) скрываются наслоения горестного жизненного опыта. «Днем она в ответ на мои упреки (наша первая сцена!), конечно, все отрицала. Дескать, тот сам приперся, никто его не ждал. Может быть, пьяный. И все это с оглядкой на себя, как если б перед ней стояло зеркало, отражающее ее, такую фатальную достоевскую оторву. А я смотрел и видел, что у нее все задатки к тому, чтоб стать порядочной дрянью. Опыт у нее был, конечно, это-то уж я чувствовал, с сожалением понимал. Но была и детскость, открытая порывистая доброта жестов, чистота реакции на зло, на чужое несчастье» (эти строки — о начале отношений с будущей женой, писательницей Ириной Полянской).

Любовной истории этих талантливых людей посвящена одна из двух наиболее протяженных ретроспективных цепочек в книге (большинство из них обозначены как «Love story.DOC»). Вторая параллельная цепочка («Здесь был Сатана», «Фото спутника-шпиона» и т.д.) — воспоминания об армии, и они тоже по-своему интересны. Конечно, армия оказывается для юноши с тягой к искусству почти что другой планетой, но также и кладезем типажей, нередко шоком, но и темой для разговоров, веской причиной часами просиживать на форуме бывших однополчан полжизни спустя.

Кравченко проходил службу оператором-ракетчиком в Тюратам (на Байконуре) в самом начале 1970-х, во времена «холодной войны». В те же самые годы (одним призывом позже) и мой отец служил связистом в районе озера Балхаш. Тот же южный Казахстан на несколько сот километров восточнее. Поэтому многие подробности из армейской жизни того времени окрасились для меня личностным интересом: что совпадает с услышанным в детстве, а что наоборот отличается. К примеру, и там, и здесь делом чести считалось добыть и отвезти домой скорпионов: живых или в виде чучела. Смертельная опасность без войны — тоже рядом. На Балхаше реально было оказаться под смертельной дозой облучения, а на Байконуре, заблудившись в степи, несложно было угодить под пулеметную установку. «Если б я под нее попал — под бессонные зрачки светодиодов, — ничто бы меня не спасло: система поражения срабатывала автоматом. Я понял, что попал к нашим соседям — стратегам».

Спустя четыре десятка лет из много-численных ссылок на форуме однополчан выясняется, как много было известно натовской разведке и, вероятно, по ее ежедневным снимкам можно было бы даже составить хронику службы отдельно взятого солдата.

Cамые сокровенные страницы о том времени выписаны очень хорошо. Солдат получает из дома краски и на все свободное время уходит рисовать цветущую степь или, попав на забытый богом и никем не проверяемый караул Чардаш, берет с собой томик Сэлинджера, взахлеб читает, вбирая красоту из книги и из природы вокруг: «Степь цвела тюльпанами, желтыми и красными, встречались еще гибриды в пятнах; вот как стекала талая вода с холмов, унося с собою семена, так и цвела цветными промоинами и островками в низинах».

Мотив цветов не раз звучит в воспоми-наниях о жене, как в самом начале, где вспоминается прогулка в Ботанический сад («розы с именами, такими же прекрасными, как имена звезд, нам нравилось пробовать их на звук»); так и в финале, спустя многие годы, где автор-герой делает очередную попытку забыться, заместить память о такой неприспособленной к быту главной любви своей жизни на другую — надежную и хозяйственную — женщину («В обесточенном холодильнике кастрюлька с позапрошлогодней едой. Большой букет собранных в тот вечер луговых ромах с васильками превратился в пучок осыпавшегося былья».)

Но если жена давно умерла, а все моральные обязательства перед ней вроде бы выполнены, то почему же не возникает никакой прочной связи ни с миловидной учительницей Алиной, ни с активной трейдершей, известной под ником Черная Мамба, ни с ласковой, но ветреной Natash-ей? Почему, либо сам герой уходит, либо новые подруги сбегают от него?

Видимо, дело отнюдь не только в многолетней привычке, а прежде всего в том, что в таком супружестве, как описанное в книге, поверх любых скандалов, сцен, схождений и расхождений у мужчины и женщины возникла более прочная связь, а из многих последовательных влюбленностей друг в друга выплавилась любовь.

Она выросла из общих интересов, из жизни, у обоих кровно связанной с литературой. Из тех 70—80-х, когда было сложно выбиваться в писатели из-за спин старших коллег, и из тех 90-х, когда паре гуманитариев приходилось ежедневно выживать. Из написанных книг и почти уже присужденной роману Ирины «Прохождение тени» Букеровской премии, внезапно отданной другому, куда более случайному претенденту, чему посвящен отдельный яркий эпизод. И запоминается он не резонными недоумением и обидой, а именно физической болью в позвоночнике, с которой приходилось бороться ради церемонии, обернувшейся фарсом…

Ирина Полянская в своей лучшей прозе (романах «Прохождение тени», «Горизонт событий» и рассказах, как, например, «Утюжок и мороженое») стремилась всесто-ронне исследовать предмет, казалось бы, ходя вокруг да около, неустанно оплетая читателя словесными кружевами, а тем временем разговор-то уже идет о главном, высвечивая теневые стороны жизни и изживая их боль.

Кроме того, писательство — это наилучший способ познания мира через язык. А язык, считала Полянская, «становится больше автора, перерастая его. Каким-то чудом язык обладает знанием, которое автор имеет отчасти, опытом, не свойственным автору. Язык — это глаза, слух, подушечки пальцев, фантазия, страсть и совесть художника, он видит то, чего автор не замечает в действительной жизни, имеет представление о звуковой картине реальности, тогда как автор различает лишь отдельные голоса и интонации, чуток к незримым граням предметов, добирается до подоплеки вещей, до которой воображению автора нет дела... Язык больше вдохновения, перед которым принято снимать шляпу, — на этом горючем далеко не уедешь, язык признает лишь внимательный труд, в результате которого возникает личная мелодия».

Текст книги Кравченко изобилует скрытыми цитатами и литературными ассоциациями («— Кэндзабуро! — Оэ! — Иди есть суп».), но большинство из них выглядят вполне уместными и оправданными в данном контексте сосуществования двух литераторов («рукописи на столах, подоконниках, лотке для кошки. «Unis — Олимпия» переходит из рук в руки, как единственная пара калош в многодетной семье»).

В произведении, действие которого тесно связано с интернетом и отчасти именно им вдохновлено, многократно подчеркивается интерактивность показываемых событий. К примеру, чтобы дополнительно оживить и наполнить текст, автор оснастил его двумя десятками интернет-ссылок, фотографиями со спутника-шпиона, ссылками на музыку, кино, даже фото любимого кота выложил. Однако, возможно, такая техника написания немного опережает время и сегодняшние полиграфически-интернетные возможности. Набивать вручную из книги в адресную строку ссылки наподобие таких: wikimapia.org/#lat=46.0134682&lon=63.1696486&z=18&l=1&m=b читателю пока не очень удобно. Но надеюсь, уже относительно скоро можно будет легко проходить прямо из книги по ссылкам и смотреть их так же, как сейчас мы смотрим привычные иллюстрации.

В композиции книги находится место многому. Например, плаванию рассказчика по Волге, послужившему толчком к написанию романа-травелога «Книга реки (Исток — Свияжск. В одиночку под парусом)». Автор заявляет как своего рода кредо: «надо твердо усвоить, что тупиков не бывает, язык неисчерпаем в своих возможностях и все ему пригождается, всему приходит свой черед, надо писать в драгоценной и бесповоротной уверенности, что проза, как кошка, всегда упадет на четыре лапы…» Хорошо, когда именно так и происходит. Однако вот «Тбилиси–Баку–1986» — эта глава, ценная как документ эпохи, была напечатана в «Знамени» отдельным рассказом почти за 3 года до выхода всей остальной книги. Увы, при совместной публикации она так и выглядит отдельным текстом — не привившимся дичком. Даже образ жены в ней заметно тускнеет, потому что задача у рассказа отдельная, другая. И тут стилистическая кошка, вопреки цитате, не приземляется на четыре лапы, а начинает заметно прихрамывать.

Название книги перекликается с романом Джона Апдайка «Давай поженимся», вместе с игрой, в которую однажды втянулись супруги: один смотрит на кого-нибудь постороннего и набрасывает его словесный портрет, а другая — придумывает имя и биографию. И это тоже о красоте — совместно создаваемой словами одного и воображением другого.

Несмотря на зачастую летний колорит, «Не поворачивай головы…» — осенняя книга, о времени за пятьдесят лет, когда большая и обычно самая активная часть жизни уже прожита. Как переболеть, примирившись со страшнейшей утратой, и сохранить интерес к происходящему? Окончательных ответов (кроме финальных фраз, звучащих как заклинание) здесь нет, но книга, безусловно, добавляет новые штрихи к нашему опыту и убеждает — красота, даже после физической гибели, никуда от нас не уходит. Надо только уметь ее увидеть или угадать, даже во тьме.