В Литву с ее солнцем и соснами, ливнем и песчаными дюнами, янтарным полднем и солеными морскими ветрами трудно не влюбиться. Но одно дело — легкое прикосновение, поверхностное увлечение и совсем другое — глубокое погружение, верная и продолжительная привязанность, когда совсем недавно чужая страна становится неотъемлемой частью твоей собственной жизни. Именно так и произошло со мной. (Замечу в скобках, что ранее мне приходилось бывать в других странах Балтии, в Латвии и Эстонии, и хотя мне многое искренне нравилось там, подобной глубинной связи я все-таки не ощущала.) В чем же причина нахлынувшего столь внезапно, однако, как показали дальнейшие события, серьезного и прочного чувства? На этот вопрос я постараюсь ответить в своих путевых заметках.

 

 

Кушать подано

 

Впервые я очутилась в заснеженной Литве совершенно случайно. Само сочетание “заснеженная Литва”, думаю, выглядит весьма экзотично, ибо горнолыжными курортами страна вовсе не славится и среднестатистические путешественники предпочитают отправляться туда летом, лучше всего в июле, в крайнем случае в августе. Но у меня день рождения под самый Новый год, и я внезапно наткнулась на объявление, в котором предлагалось провести надвигавшиеся праздники в Паланге за смешную цену. Почему бы нет, подумала я, конечно, Паланга не Париж, зато Новый год получится очень даже нетрадиционный. И дух здорового авантюризма погнал меня в дорогу. В тот момент я и не подозревала, какой переворот в сознании вызовет эта спонтанная поездка и какими далеко идущими последствиями она увенчается.

 

* * *

Первое, с чем сталкивается каждый путешественник, приезжая в любую незнакомую страну — ее кухня. Утром, шествуя по длинной, убеленной снегами улице Басанавичюса, я с энтузиазмом созерцала ряды ларьков с копченой рыбой, не только морской, но и речной, и озерной. Приятный запах дымка витал над этими съестными припасами, обольстительно щекоча ноздри, потому что здесь явно преобладала продукция горячего копчения. Нестерпимо тянуло отведать все, начиная с аристократического и дорогого угря и заканчивая вполне демократичным и несколько костлявым, но зато очень нежным лещом. Причем рыбка имела довольно непривычный для нас вид, поскольку была буквально вывернута наизнанку. Именно так здесь с нею и поступают: беспощадно потрошат, освобождая от внутренностей, затем без лишних церемоний выворачивают, щедро посыпают пряностями, от которых рыбья плоть приобретает неожиданный красновато-терракотовый оттенок, и обрабатывают дымом. Свежая, хорошо прокопченная и обильно сдобренная специями, она буквально тает во рту, желательно, конечно, в классическом сопровождении пива. С этим древнейшим напитком, который, если верить мифам, охотно потребляли еще вавилонские боги, здесь тоже нет никаких проблем. Правда, такого разнообразия, как в Чехии, в Литве вы не найдете, но местное пиво отличается оптимальным сочетанием цены и качества и с честью выдерживает конкуренцию с лучшими немецкими и финскими сортами. Особенно хорошо себя зарекомендовал пенистый напиток фирмы “Швитурис” (“Маяк”). Он отличается благородным, чистым горьким вкусом и особенно привлекателен в своей не пастеризованной, живой разновидности; воистину напиток богов!

Как известно, пиво, хмельной напиток, издревле получаемый из зерна, принято величать жидким хлебом. Но и обычный хлеб здесь способен оправдать самые высокие ожидания, поскольку в тесто добавляется не только тмин, к которому мы более-менее привыкли. Своеобразный и неповторимый вкус некоторых сортов литовского хлеба создается с помощью крайне неожиданных для нас внесений, таких, например, как корень аира. В России это растение известно главным образом как целебное, а здесь его охотно используют в качестве приправы, придающей хлебному мякишу приятный вкус и аромат. Одним словом, не хлебом единым жив человек в том смысле, что здесь его разновидностей великое множество, как, впрочем, и любой другой выпечки. Что касается блинов и оладий, то в Литве в них тоже знают толк. Вам предложат оладьи и блинчики на выбор с самыми разнообразными наполнениями, включая шпинат и банан. А уж картофельные блины вообще входят в число любимых национальных блюд, как в виде драников из сырого картофеля с начинкой и без, так и в чисто жемайтий-ской разновидности, приготовляемой из картофельного пюре с прослойкой мясного фарша.

Созерцая все это рыбно-пивное изобилие на улице развлечений (именно так называют в Паланге улицу Басанавичюса), я осознала, что смерть от голода в Литве мне точно не грозит. Дальнейшее знакомство с традициями местной кулинарии мою догадку полностью подтвердило. Национальные блюда литовцев отличаются вкусом пикантным и одновременно нежным, что достигается щедрым добавлением как специй, так и жиров. Здесь в равной степени любят и ценят и шкварки, и сметану и без лишних комплексов могут обильно сдобрить одно и то же блюдо и тем, и другим. Именно с таким традиционным аккомпанементом из сала и сметаны принято подавать большинство картофельных кушаний, которые здесь, как и в Белоруссии, составляют основу национального стола. Без привычных для всех цеппелинов и плокштейниса, или кугелиса, то есть картофельной запеканки, не обходится ни один семейный праздник в Литве. Достоин упоминания также ведарай, картофельная колбаса, уложенная в подкопченную оболочку из свиной кишки. Летом большой популярностью пользуется шалтибарщау, сиречь холодный борщ, который весьма похож на привычный нам свекольник, но отнюдь не без местных ноу-хау. В частности, он готовится на специальном кефире повышенной жирности, и к нему обязательно подается дымящаяся картошечка, сваренная отдельно. Получается интересный вкусовой контраст, и смотрится такое блюдо красиво и неожиданно. Способна удивить туристов и селедка, которую здесь не поливают постным маслом, а заправляют сметаной, отчего ее вкус становится значительно мягче. На десерт вам могут предложить шакотис, который представляет собой оригинальный вид сухой выпечки с обилием сахара и яиц, выпекаемый… на вертеле, в результате он становится похож на желтоватое деревце (“шакотис” означает “ветвистый”). Правда, злые языки утверждают, что придумали шакотис в Германии, а в Литве лишь усыновили, но ведь кулинарный обмен, как и культурный, никто не отменял, верно?

При этом следует учитывать, что Литву, которая отнюдь не может похвастаться исполинскими размерами, тем не менее, населяют несколько коренных народностей: аукштайтийцы, жемайтийцы, сувалкийцы, дзукийцы… У каждого из них существуют собственные кулинарные предпочтения, как и блюда-фавориты, освященные многовековой традицией. Поэтому скажем прямо: за анорексией и дистрофией устремляться в Литву не стоит. Здесь самая невинная любознательность, помноженная на любовь к дегустациям, вполне может сыграть с вами злую шутку в деле усвоения лишних калорий.

 

 

Спасибо, что живой

 

Как известно, путь к сердцу среднестатистического человека лежит через желудок, а вот к сердцу филолога — через язык. Поэтому не национальная кухня Литвы, при всем ее неизъяснимом очаровании, стала причиной моей любви к этой стране. Просто в первый же день я услышала, как считает вслух маленький житель Паланги: “Венас, ду, трис, кетури, пенки…” И участь моя была решена. Дело в том, что изощренное ухо лингвиста незамедлительно и чутко уловило: передо мною вживе и въяве предстали прототипы аналогичных русских числительных в их древнейшей, почти первоначальной форме. Фактически я встретила живых ископаемых, которые претерпели существенные изменения уже на стадии старославянского, а здесь остались почти неизменными, максимально приближенными к реконструированным учеными формам индоевропейского языка-основы. Откровенно говоря, я никак не предполагала, что где-нибудь в подлунном мире можно встретить язык столь же древний, как мертвые латынь или санскрит, но при этом звучащий и действующий. Подумать только, в современном литовском сохранились оформление слов мужского рода на -ас, — ус, -ис, как в древнегреческом и латыни, сочетания гласного с носовым, которые в русском давно заменились гласными “у” и “я”, дифтонги, то есть сочетания из двух гласных, также нами утраченные, звательный и местный падежи, остались титлы, или надстрочные знаки, отмененные еще Петром Великим, и прочие архаичные особенности. Можно еще долго их перечислять, но и так понятно: литовский язык — настоящий живой памятник, или заповедник, где, словно на территории затерянного мира, некогда описанного Конан Дойлом, преспокойно разгуливают живые ископаемые, давным-давно вымершие на материке. Если вам интересно узнать, как говорили и писали наши далекие предки, приезжайте сюда и не поленитесь изучить этот вполне себе живой язык. Нельзя сказать, что это будет слишком легко, поскольку литовская грамматика сохранила все богатство форм, в норме и изначально присущее любому языку индоевропейской семьи, но это, вне сомнений, увлекательный и даже захватывающий процесс. Процесс познания себя в первую очередь. Кроме того, задача эта все-таки посильна, потому что языки славян и балтов — достаточно близкие родственники и запас корней в основном совпадает. Чтобы убедиться в этом, сравните некоторые глаголы: нести — нешти, идти — эйти, везти-вежти… Правда, далеко не со всеми словами дело обстоит столь легко и безоблачно, например, “нога” по-литовски “койя”, ничего общего, не правда ли? Но если хорошенько порыться, обязательно отыщется и слово “нагас” — копыто. Одним словом, раз уж вы не говорите по-литовски с детства, вам поможет, вероятно, только сопоставительная лингвистика. Зато этот язык, древний, как мир, еще раз подтверждает библейскую истину: некогда мы все говорили на едином наречии. И будь на то моя воля, я бы ввела литовский, ласкающий слух язык и нёбо любого лингвиста, хотя бы в виде факультатива на всех филологических факультетах мира. Действительно, чем он хуже латыни? В тысячу раз лучше, потому что, в отличие от нее, живет и здравствует.

Вы спросите, как это литовский сподобился сохраниться в первозданной целостности до наших дней, в то время как все остальные языки обширной индоевропейской семьи подверглись драматическим изменениям? Дело обстояло в полном соответствии с известной русской поговоркой: не было бы счастья, да несчастье помогло. Из-за сложных перипетий в истории страны литовский язык, как ни странно, прежде никогда не был в ней государственным и, того хуже, неизменно оказывался где-то на обочине культурных связей. Им попросту веками не занимались, а значит, он и не подвергался серьезному реформированию. Отношение к нему бытовало как к деревенскому, мужицкому диалекту, и сами литовцы, получив образование, предпочитали изъясняться на польском. Показательно, что Адам Мицкевич, выдающийся польский поэт, по национальности литовец. (Заметим в скобках, что именно из-за этой вечной путаницы многие справочники утверждают, будто Владислав Ходасевич наполовину поляк. В действительности его отец также был литовцем.)

А литовский язык, предоставленный сам себе и свободный от серьезных вмешательств, благополучно дошагал до наших дней в своем практически первозданном виде. И с момента первой встречи с ним меня не покидало странное, парадоксальное и почти мистическое чувство, несколько похожее на сон, будто я уже когда-то прежде говорила на этом наречии. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: все индоевропейцы некогда пользовались языком, весьма похожим на литовский. С тех самых пор я и стала дневать и ночевать в обнимку с самоучителем по литовскому языку.

Результаты этой интимной связи не замедлили сказаться. Вскоре я уже с легкостью разбирала вывески и объявления, читала ценники в магазинах, могла самостоятельно сделать заказ в кафе, отчего мое повседневное существование в стране становилось все комфортнее с каждым новым визитом. Расхрабрившись, предприняла первые, не во всем успешные попытки читать в оригинале стихи литовских поэтов. И, наконец, моим дерзаниям венец: я погрузилась в чтение национальных сказаний, сказок и легенд. Именно здесь передо мною открылся целый затонувший материк, подобный приснопамятной Атлантиде или, как минимум, древнему граду Китежу.

 

 

Это он, это он, наш древнейший пантеон!

 

Как известно, Киевская Русь приняла православную веру в 988 году, а Литва стала католической лишь на четыре, а местами даже на пять столетий позже (особенно продолжительно, отчаянно и упорно сопротивлялась Жемайтия). Таким образом, в самом сердце христианской Европы долго существовал и пульсировал островок, где сохранялась старая языческая вера со всеми ее обрядами, ритуалами и праздниками. Вдумайтесь только: повсюду священники уже давно отправляли требы Иисусу Христу и Деве Марии, а здесь жрецы и жрицы все еще возжигали священный огонь, воздвигали жертвенники и кормили священных ужей. Здесь считались сакральными целые рощи и отдельные деревья, а также крупные камни, обожествлялись солнце, море, небо, звезды, ветер и другие явления природы. Надо сказать, что этот последний оплот язычества среди европейских народов яростно сопротивлялся искусственно насаждаемому сверху католичеству. Немало епископов, силившихся обратить
упрямых литовцев в истинную веру, пало от рук последних в той стране, сплошь покрытой дремучими лесами и ничуть не менее дремучими предрассудками и суевериями. Но еще важнее другое: новая религия принималась либо поверхностно, либо притворно, в сущности же народ оставался языческим по духу и продолжал поклоняться прежним, привычным богам. Формальное принятие христианства не слишком изменило национальное сознание литовцев. И сегодня этот дух древнейших верований и ритуалов продолжает витать над внешне католической страной. Достаточно просто вслушаться в литовские имена, мужские и женские, чтобы убедиться в этом. Мальчика здесь охотно нарекут Угнисом (Огонь), Гинтарасом (Янтарь), Саулюсом (Солнце), Гедрисом (Ясный день), Айдасом (Эхо), Ажуоласом (Дуб в самом лучшем значении этого слова). Для девочек арсенал еще шире: Эгле (Елка), Раса (Роса), Аушра (Заря), Аудра (Буря), Даля (Доля), Рута (Рута) и так далее. Что это, как не обожествление сил природы или, попросту говоря, чистейшей воды язычество?

Кстати, именно здесь, а не в какой-нибудь другой европейской стране вы можете посетить Музей чертей, находящийся в Каунасе, или Гору ведьм, обосновавшуюся в Йоудкрасте на Куршской косе. Уж поверьте мне на слово, здесь на вас взглянут настолько колоритные персонажи, более чем убедительные в своей художественной полнокровности, что и Гоголь при всей его яркой фольклорности позавидовал бы.

Порой мне кажется: большинство психологических проблем нынешних литовцев вызвано именно тем, что все эти архаичные мифологемы расположены слишком близко к поверхности в их национальном сознании. Тоненький слой общепринятого современного европейского лоска едва прикрывает их, словно еще не затянувшийся родничок у младенца, а непосредственно под ним по-прежнему обитают раганы (ведьмы) и айтварасы (воздушные змеи, приносящие богатство), лаомы (феи) и черти всех мастей вкупе со всеми прочими фольклорными персонажами, представляющими обширный индоевропейский языческий пантеон.

Надо сказать, что древние дохристианские верования славян и балтов были очень близкими, практически совпадающими. Так, у славян возглавлял сонм богов громовержец Перун, бог грозы, а у литовцев те же функции осуществлял Перкунас. Соответственно, у нас громовые раскаты именовались перунами (слово продержалось в поэтической речи достаточно долго и было использовано Тютчевым уже в ХIХ веке), а у литовцев гром и сегодня называется “перкунья”. Бог-громовержец — активный персонаж литовского фольклора, он вершит свои функции, по большей части карающие, в немалом количестве сказок и мифов.

Еще интереснее обстоит дело с богиней судьбы, которую у литовцев называют Лайме (Счастье) или Даля (Доля). Она тоже действует в большом количестве литовских сказок, в некоторых из них под суровым давлением главного героя соглашаясь исправить определенную ему изначально несправедливо тяжелую долю. Такие богини у индоевропейцев традиционно считались пряхами, выпрядающими нить человеческой жизни. У античных народов их было три
(у греков — Мойры, у римлян — Парки), и одна из них в Элладе именовалась Лахетис, что, согласитесь, довольно похоже на литовскую Лайму. Известно, что у наших предков также имелась соответствующая богиня по имени Макошь, тоже причастная к прядению. После того как ее идол вместе с изображениями прочих языческих божеств был низвергнут и утоплен в Днепре, образ ее еще долго всплывал в народном сознании. Позднее отчетливое представление о богине доли окончательно размылось и было заменено православной святой Параскевой Пятницей, которая, вполне естественно, также покровительствовала пряхам и всем женским работам.

Но вот что самое интригующее. Вы никогда не задумывались, почему принято считать кукованье кукушки и по нему определять, сколько лет суждено прожить? Почему мы не относимся столь же трепетно к чириканью воробьев, карканью ворон и даже к кукареканью петуха, птицы, предрекающей восход? Почему почетная роль предсказательницы отведена именно кукушке? Увы, русский фольклор на этот вопрос дать ответ бессилен: существует такое поверье и все тут. Зато знакомство с верованиями литовцев все расставляет по своим местам. Оказывается, кукушка считалась птицей, посвященной богине Лайме-Дале, определяющей жребий человека, выпрядающей нить его жизни. Именно она и никто другой, по логике наших предков, могла своим криком ответить на вопрос, сколько отведено тому или иному человеку лет земной жизни по воле богини судьбы. Так что суеверия — вовсе не глупость, а весьма серьезная и глубокая вещь, просто их истинные корни в большинстве случаев нами прочно забыты.

Нами, но не литовцами, ныне сделавшими старые языческие праздники общенациональными. При всей любви России к выходным мы все же не устраиваем массовых гуляний по случаю дня летнего солнцестояния (Ивана Купалы). Между тем все поверья, относящиеся к этим языческим ритуалам, у нас совпадают точь-в-точь, вплоть до цветка папоротника, который распускается раз в году, и позднехристианского названия (Йонинес у литовцев, также от имени Йонас — Иван). Кстати, до принятия католичества этот день в Литве назывался Расас, то есть Росник. А 15 августа вся страна вновь не выходит на работу на законном основании, отмечая Жолинес, то есть Травник — праздник сбора урожая, также имеющий тысячелетние традиции. В России день последнего снопа, древнейший праздник земледельцев, некогда славившийся веселыми плясками и хороводами, давно покрыт забвением.

Почти столь же прочно забытым является и старославянский бог Велес, позднее отождествленный с православным святым Власием. Сведения о роли божества и его функциях путаны, сбивчивы и противоречивы. По некоторым данным, Велес был “скотьим богом”, а потому и день святого Власия считался “коровьим праздником”. Согласно другим сведениям, его признавали как раз богом урожая и последнего снопа, который довольно долго было принято оставлять в поле “Велесу на бородку”. Но существует и третья версия: если верить ей, Велес покровительствовал душам предков, отсюда и связь с подземным царством и землей. Как всегда в спорных случаях, обратимся к литовским источникам. Ответ находим довольно быстро: “веле” по-литовски — “душа умершего”, поэтому ближе других к истине следует признать третью версию. Дополнительные функции у Велеса могли появиться вследствие жертвоприношений, при которых первоначально закалывали животных, а позднее посвящали богу часть урожая.

Таким образом, я все больше убеждаюсь, что именно в Литве архетип сознания индоевропейца сохранился с наибольшей полнотой. Как писал санкт-петербургский поэт и философ Владимир Шали, “нельзя на земле без Египта: забытая родина всех!” Именно такой “забытой родиной” предстает Литва взору внимательного наблюдателя.

 

 

“Может быть, тот лес — душа твоя…”

 

Если проехать скромную по своим размерам Литву из конца в конец, может показаться, что за короткое время вы успели посетить несколько стран.
В самом деле, вот небольшой выход к Балтийскому морю — Жемайтия с узкой полосочкой так называемой Малой Литвы с ее Палангой и уникальной территорией Куршской косы, с красивейшими парками, где на прудах плавают белые лебеди, и бесчисленными островками дремучих лесов. Хотите верьте, хотите нет, но именно здесь, в палангских дюнах, прямо за территорией женского пляжа, мимо меня однажды торопливо прошмыгнуло существо, очень напоминающее мифического giwoite. Именно таких предки современных жемайтийцев, по слухам и легендам, кормили в своих домах: цвета мокрого асфальта, с плоской головой и длинным хвостом, на четырех коротких лапах. Что это такое — особый вид ящерицы или же саламандра — мне так и не удалось выяснить.

Вообще в Жемайтии немало загадок. Прежде всего, местное население говорит на диалекте, который настолько резко отличается от общепринятого литовского (за литературную норму здесь взята речь аукштайтийцев), что есть основания считать его отдельным языком. Специалисты отмечают не только различия в произношении, но и своеобразные грамматические формы, и специфику местной лексики. Говорят даже, что речь жемайтов отличается от литературного эталона сильнее, чем украинский от русского. Судя по всему, жемайтийское наречие ближе других к вымершему языку пруссов, народности, также относившейся к группе балтов, позднее ассимилированной немцами и исчезнувшей с лица земли. Что касается характера жемайтийцев, то он у остальных литовцев просто притча во языцех. Если верить устоявшемуся мнению, жители Жемайтии медлительны, упрямы, прижимисты, неповоротливы и неотесанны. Впрочем, те тоже в долгу не остаются и утверждают, что население Каунаса, например, состоит исключительно из литовских уголовных элементов, а также из ограниченных и угрюмых националистов. Злые языки утверждают даже, что, если весь Каунас обнести колючей проволокой, ни один его житель не дрогнет и не удивится. Одним словом, русская пословица о соломинке в чужом глазу и о бревне в собственном оказывается как нельзя более кстати в этом случае. Но все это так, к слову.

Если вы вознамерились отведать деревенского сала или грудинки, поесть вкусного домашнего творожка, полакомиться соленьями, запастись сухим сыром в дорогу и при этом находитесь в Жемайтии, рекомендую заглянуть в субботу утром на рынок в Кретинге. Кретинга — небольшой городок неподалеку от Паланги, вокруг которого — обширная сельская местность. Вот мы с приятельницей и пристрастились к домашнему козьему сыру, причем брали его всегда у одного и того же торговца. Но в одно прекрасное субботнее утро видим: продавец на своем обычном месте, а вожделенного продукта у него нет. Мы, конечно же, подумали, что нас просто опередили и раскупили наш любимый сыр; когда же торговец ответил на вопрос моей спутницы, мне показалось, что меня подводит знание литовского и я что-то не так поняла. Слишком странным показалось на первый взгляд то, что он произнес с выражением глубокой печали: “Волки зарезали козочек”. Однако приятельница, выросшая на хуторе в Жемайтии, видя мое недоумение, закивала сочувственно и с пониманием. Отойдя, она объяснила мне: такое бывает здесь, сейчас как раз сезон обучения волчьего молодняка искусству охоты, и старые волки режут мелкий рогатый скот, так сказать, в учебно-показательных целях. А вообще-то серые хищники в жемайтийских лесах — вовсе не экзотика, а их исконное и законное население.

Стоит двинуться к центру страны — и узкая береговая линия с Куршским заливом, который в дни штиля лежит ровно и неподвижно, словно блюдце, и фантастическим, почти марсианским пейзажем Куршской косы останется позади. Характер местности изменится, и перед взором развернется обширная равнина, по которой величественно и неторопливо течет Неман (в Литве эту реку называют Нямунасом). Надо сказать, что водоемов в Литве великое множество, включая реки, речушки, озера всевозможных размеров и немалое количество родников. Вообще здесь никогда не чувствуется недостатка во влаге, ведь, по мнению многих, само название “Летува” значит “страна дождей”. Вероятно, благодаря постоянному обильному орошению растительность здесь сочная, нет отсыхающих веток, которые придают меланхолический вид типичному среднерусскому пейзажу, деревья стоят зеленые, и листопад начинается заметно позже, чем у нас. Но самой полноводной и могучей среди рек Литвы является именно Нямунас, который в сознании нации играет примерно ту же роль, что у русских Волга. Именно в его плавном течении, на просторной равнине, над которой местами возвышаются холмы, опять же поросшие лесом, раскинулись два самых крупных города Литвы — Вильнюс и Каунас. Их разделяет расстояние всего лишь в сто с небольшим километров, да и во времени они возникли тоже совсем рядом друг с другом. Рожденные одной эпохой, эти города имеют несомненное сходство, хотя у каждого есть свои особенности и собственная история.

Как я уже упоминала, оба города раскинулись среди холмов, покрытых лесом, видимо, благодаря этим зеленым легким, несмотря на загрязнение, привнесенное нашим высокотехнологичным временем, воздух здесь чище, чем в большинстве крупных российских городов, и дышится легче. Но так же, как в России и во всей Европе, городские поселения брали свое начало с фортификаций, так что вполне привычный для нас принцип “начинается земля, как известно, от Кремля” действовал и здесь. Остатки башен и крепостных стен в городах Аукштайтии наглядно подтверждают, что дело обстояло именно так.

Вильнюс, который на протяжении веков оставался столицей Великого княжества Литовского, в сущности, город-космополит. Несмотря на целый ряд зданий, традиционно символизирующих литовскую государственность, таких, как башня Гедиминаса и знаменитые соборы Святой Анны и Петра и Павла, здесь можно найти следы пребывания самых разных культур, включая польскую, русскую, еврейскую… И может быть, именно в этой вселенской открытости основная его особенность, которая способна привлекать сердца или, напротив, отталкивать их.

Каунас был временной столицей страны в 20-х — 40-х годах прошлого столетия (интересно, что по-литовски “состас” — престол, трон, “состине” — столица, стольный град, то есть язык “мыслит” в этом случае так же, как и русский). За шесть столетий своей истории город не раз подвергался опустошительным разрушениям и пожарам и вновь вставал из руин ценой величайших усилий, упорства и самоотверженного труда. Он не ошеломляет таким количеством роскошных зданий, как Вильнюс, и в этом смысле вряд ли может с ним конкурировать. Но его будничный, несколько аскетичный и мужественный облик мне импонирует даже больше, чем эклектичная городская среда Вильнюса. Пожалуй, в целом эта “повесть о двух городах” чем-то напоминает отношения между Москвой и Санкт-Петербургом.

Двигаясь дальше на юг, мы попадаем в Дзукию с ее знаменитым курортом Друскининкай. Эта местность, несмотря на ее удаленность от моря, так же, как и Паланга в Жемайтии, славится как место лечения и отдыха. Сюда охотно приезжают не только жители самой Литвы, но и поляки, немцы, шведы, финны и прочие обитатели Европы. Друскининкай популярен благодаря своим минеральным водам, лечебными грязям, чистому лесному воздуху и давно и прочно завоевал репутацию природной бальнеологической лечебницы. Здесь расположено великое множество источников и озер вулканического происхождения и крупных валунов, которые тоже приволок сюда движущийся ледник. Местные леса густы и чрезвычайно живописны, тут преобладают различные хвойные породы, особенно разнообразны можжевельники. Кстати, поговаривают, что в этих чащобах и дебрях и поныне водятся не только волки, как в Жемайтии, но и рыжие лисы, и кабаны. Правда, рандеву с представителями местной фауны мне почему-то не удалось, возможно, просто времени было маловато. Именно лесными богатствами, обилием грибов и озерной рыбы, не считая, разумеется, минеральной воды и грязей, славится дзукийский край. Здесь нет достаточных условий для успешного земледелия и скотоводства, и дзукийцы на протяжении веков считались самыми бедными среди жителей Литвы. Несмотря на это, они отличаются веселым, жизнерадостным и дружелюбным нравом, гостеприимны, любят яркие цвета, шарфы и ленты, а речь их не слишком отличается от аукштайтийской.

Таким образом, небольшая, но удивительно красивая и разнообразная Литва как будто действительно вмещает в себя несколько стран и способна обогатить путешественника целой палитрой самых разнообразных впечатлений. Но неизменным лейтмотивом всей этой своеобразной территории для меня остается короткое слово “лес”. Именно лесу могу я уподобить душу литовца, которой отнюдь не чужды внезапные порывы и необузданные страсти.
Национальный характер литовца стихиен по своей природе и резко отличается от упорядоченной и спокойной натуры латышей и эстонцев. Впрочем, последние вообще не имеют отношения к индоевропейским народам, так как принадлежат к финно-угорской группе. Но если словосочетание “горячие финские парни” носит ярко выраженную ироническую окраску, то в отношении литовцев тот же эпитет — вовсе не преувеличение. Ведь не случайно именно жемайтий-ская сказка вдохновила Мериме на создание знаменитого рассказа “Локис”, где человек с легкостью и непринужденностью преображается в медведя. И уж точно не зря режиссер Григорий Козинцев, снимая фильм “Король Лир” по одноименной пьесе Шекспира, отдал предпочтение именно актерам из Литвы — и не ошибся в своем выборе. Кто же достовернее, чем они, ближе остальных стоящие к архетипу индоевропейца, способен показать открытую, первозданную, поистине шекспировскую страсть? Сами понимаете, вопрос риторический. Ибо здесь кругом лес, лес, лес…

 

 

Проблемы и пробелы. День сегодняшний

 

Если верить последним научным изысканиям, именно в Литве бьется географическое сердце Европы. К сожалению, не всегда география и экономика счастливо совпадают. Природа, щедро снабдив небольшую страну различными красотами и редким разнообразием пейзажа, почему-то вовсе не позаботилась о богатстве ее недр. Как удачно пошутил один местный фермер, полезные ископаемые в Литве есть. Это картошка, которую, правда, нужно сначала закопать, а потом уже можно будет и откопать.

В результате картина в целом складывается не слишком радостная. Промышленность, которая была создана здесь в годы советской власти, подверглась полному разрушению. Кстати, этот феномен особенно заметен на судьбе многострадального Каунаса, где прежде было много предприятий, вокруг которых кипела жизнь, а теперь царят застой и безработица. Бензин в Литве стоит примерно в пять раз дороже, чем в России, коммунальные платежи непомерно высоки, особенно зимой, когда приходится платить за отопление. В этот период владелец небольшой квартиры должен выложить 4–5 тысяч рублей в переводе на российские деньги ежемесячно только за тепло, а ведь тарифы на электричество и воду тоже никто не отменял. При отсутствии промышленности работу можно найти только в сфере услуг, образования или туризма. Рабочих мест недостаточно, зарплаты низкие, пенсии в Литве также маленькие, сколотить даже скромную сумму здесь практически невозможно. В таких условиях начался настоящий исход из Литвы, а попросту говоря, повальное бегство молодежи в европейские страны в поисках лучшей доли. Тем более что теперь, когда страна стала членом ЕЭС, никаких трудностей на этом пути не возникает. Вот и едут молодые литовцы в Великобританию, Германию, Швецию, Норвегию и даже США, чтобы трудиться там, как хорошо известные нам гастарбайтеры, уборщицами, сиделками, дворниками, разнорабочими на стройке… А что делать, если даже при таком амплуа за границей они заработают больше, чем на родине? Причем покидают отечество самые энергичные и трудоспособные, предприимчивые и настойчивые. Как правило, эмигранты обратно в Литву не возвращаются. Найдя работу, они постепенно получают гражданство, приобретают жилье, создают семьи и рожают детей, которые автоматически становятся гражданами другого государства. И если первое поколение, родившееся за границей, литовский язык знать будет, поскольку на нем говорят в семье, то второе — уже сомнительно. Практически не востребованный в новых условиях, к тому же сложный и архаичный — к чему тратить время и силы на изучение языка предков?

Между тем за пределами Литвы уже устроили свою жизнь примерно шестьсот тысяч прежних ее обитателей. Для страны с населением всего в три с половиной миллиона человек это достаточно ощутимая цифра. И хотя известный литовский поэт Томас Венцлова, к слову, сам давным-давно живущий в США, оптимистично заявляет в одном из своих телевизионных интервью, что эмиграция — нормальное явление, с этим, при всем уважении к классику, трудно согласиться. Такой отток мозгов и рабочих рук, несомненно, обескровливает нацию, в результате отъезда молодых людей репродуктивного возраста рождаемость в стране падает. Из года в год уменьшается количество учебных классов, многие школы закрываются, и это касается отнюдь не только русских средних учебных заведений, но как раз в первую очередь — литовских. В стране элементарно не хватает детей школьного возраста.

Законотворчество литовских властей, как ни странно, ситуацию только усугубляет. Вот что рассказал мне двадцатидвухлетний местный парень, который в тот момент лихорадочно старался заработать деньги, чтобы уехать из страны.
В силу каких-то несчастливых обстоятельств он ранее был вынужден признать себя банкротом. В тот момент в Литве действовал закон, по которому человек с таким статусом имел право на бесплатное медицинское обслуживание. Потом в одночасье все изменилось, помощь врачей стала платной и для этой категории. Но самое парадоксальное в том, что законопослушные граждане, которые жили, казалось бы, в полном согласии с прежними правилами, оказались в результате должны государству кругленькую сумму. Вы скажете, что такое в принципе невозможно, потому что римское право, на котором основана вся современная юриспруденция, гласит: закон не имеет обратной силы. В принципе, разумеется, невозможно, а вот в Литве — с легкостью, как выяснилось. И ничего не попишешь: закон есть закон, даже если он не только суров, но и нелеп. Могу засвидетельствовать только то, что молодой человек теперь вопит наподобие Чацкого в последнем акте грибоедовской пьесы: “Вон из Литвы! Сюда я больше не ездок!” К сожалению, такое же настроение, которое при всем желании трудно назвать избыточно патриотичным, наблюдается у значительной части местной молодежи. Более того, в Литве сейчас с трудом отыщешь семью, в которой нет хотя бы одного эмигранта.

Однако, искренне любя эту прекрасную и древнюю страну, я не хотела бы завершать свои заметки на такой невеселой ноте. Хочется от всей души пожелать Литве и литовцам поскорее одержать победы над трудностями и разрешить все проблемы. Хочется пожелать, чтобы они жили, бережно охраняя наследие предков и умножая ряды своих потомков. Labas, Lietuva! Счастья и всяческих благ тебе, Литва!