ИНТЕЛРОС > №4, 2014 > Перед судами Роман СЕНЧИН
|
Из книги «Зона затопления» Роман Сенчин — родился в 1971 г. в городе Кызыле. Проза публиковалась в журналах «Дружба народов», «Новый мир», «Знамя», «Континент» и других изданиях. Автор книг «Афинские ночи», «Минус», «Ничего страшного», «Иджим», «Елтышевы», «Информация». Лауреат Премии правительства РФ. Живет в Москве. Последняя публикация в «ДН» — рассказ «В чужую землю», № 12, 2013.
Разводы давно стали в Большакове делом обычным. У молодых так чуть ли не через раз — сначала шумная, развеселая свадьба, длиннющие столы на берегу летом или в клубе зимой, а через год-два-три скандалы, скандалы и — развод. Когда-то и сами разводящиеся и их родня страдали, стыдились этого, а потом узнали, что не так уж страшно пожениться, а потом развестись. Даже полезно, как опыт для будущей жизни. У психологов, оказалось, и термин есть специальный: пробный брак. Но распадались не только молодые семьи, а и взрослых, пожилых уже людей. Причем мужчины и женщины не просто разбегались в разные стороны, а ехали в район, подавали заявление, платили пошлину, ждали месяц, снова ехали в суд. В основном разводились без скандалов — наскандаливались за минувшие годы, — но, случалось, делили совместно нажитое бурно, до половика, до ведра поганого… Тут уже не жадность руководила, а ненависть друг к другу, желание помучить свою отвалившуюся половину, как следует отомстить за всё, за всё… Масляковы до такого не дошли. Развелись спокойно… Ну, не спокойно, конечно, но без пыли до потолка, без позора. А из-за чего развелись? Наверно, начни их расспрашивать, и не ответили бы. Не знали сами. И в заявлении написали что-то дежурное, пустое, что было в висящем на стене в суде образце. Стали друг другу чужими после сорока, вот и все. Раздражало, как ест муж или жена, как говорит, как ходит. Казалось, не так все делает, неправильно, некрасиво. И отчуждение это, что удивительно, произошло после настоящего объединения, когда друг другу стали необходимы, два года жили одним, переживали одно… Это когда сын, единственный их ребенок, служил в армии. И не просто в армии, а почти полгода — в Чечне. Но вернулся целым, крепким, повзрослевшим; пожил дома несколько месяцев и уехал в город работать. И у родителей словно разорвалось то, что их связывало, заставляло быть одним целым. Жена, Татьяна, пропадала в магазине, который открыла со своей подругой как раз в то время, когда сын пошел в армию и потребовалось больше денег. Магазин был не в селе, а рядом с колонией-поселением, километрах в десяти отсюда. И это злило мужа, Юрия, — колонию местные сторонились, эти полусвободные зэки много доставляли им неприятностей, держали в напряжении; на них грешили, когда случалось воровство, бывали и драки. И тут жена, получается, жизнь им разнообразит — сигаретки подешевым ценам, конфеты, чаёк… Юрий же все больше задерживался на своей работе, на пилораме, которой владел его сродный брат. Домой не торопился. В выходные по целым дням могли не разговаривать, спать стали в разных комнатах, и в конце концов Юрий перебрался во времянку, которая была теплой и надежной — сруб с двумя окошками, на фундаменте, печка кирпичная. А еще месяца через два съездили в район, подали заявление на развод. Сын пытался остановить, образумить, уговорить, но не помогло. Да и как-то этот разрыв плавно, без шума, без явного повода шел, что всем троим было удивительно: вроде и просить друг у друга прощения было не за что. И не за что зацепиться — Юрий не пил-запивался, не буянил, ни у него, ни у Татьяны не было никого на стороне. Но вот не могли больше вместе жить, и разошлись. Про их развод в деревне поначалу не знали, но потом заметили, что Юрий сам по себе, а Татьяна сама по себе. Попытались пообсуждать эту новость и быстро бросили — не нашлось, по сути, что обсуждать: Масляковы вели себя мирно, даже вроде бы дружно (на огороде ковырялись поблизости, помогали друг другу), но все-таки — порознь. Отдельно. Сын устроился в городе в строительную фирму, встал в очередь на квартиру… В селе серьезной работы давно не было — уже три десятилетия сидели на чемоданах, ждали переселения. Ну, не то чтобы прямо сидели и ждали — что-то делали, даже избы ремонтировали, новые сараи ставили, но в голове держали, что не вечно так, что придется однажды подняться и уйти отсюда. Часть людей сразу, еще в восьмидесятые, снялась, и эта часть, как жизнь показала, поступила мудро — тогда квартиру или дом получали без большой волокиты, и с работой было легче — рук везде не хватало. В девяностые Большаково совсем уж было зажило, как уединенный островок — на город и вообще на государство, которое разваливалось и гибло, не надеялись, кормились своим хозяйством, тайгой; на время забыли о плотине под боком — ее бросили достраивать, и казалось, что вот-вот река размоет бетон, сметет, утащит прочь. Но наступили новые времена, государство ожило, и возобновились разговоры, что электростанция необходима, что до запуска осталось-то всего ничего. А потом громыхнула авария на Саяно-Шушенской ГЭС, и тут заметались: срочно вводить в строй! То, что долгие годы было хоть и неизбежным, но отдаленным, нескорым, пришло, застучало в ворота.
Летом две тысячи восьмого появились бригады зэков из колонии и принялись валить бензопилами лес по угорам. Местные сперва возмутились, бросились к пильщикам, а те показали путевку: подготовка ложа водохранилища. — Скоро и вас подготовят, — добавили. — Вы же ближе других к плотине. А еще через несколько дней в клубе состоялось собрание. Прибыли представительные мужчины и женщины — какое-то начальство, — стали рассказывать о том, что строительство гидроэлектростанции наконец-то вступило в завершающую фазу и пришло время прощаться с селом. Переезжать. — И куда-а? — плачуще спросила старушка в первом ряду. — А ради этого мы вас и собрали, — ответили из-за установленного на сцене стола. — Будем выслушивать ваши пожелания, решать то, что в наших силах. Сейчас Станислав Борисович ознакомит вас с порядком… И крупный мужчина в сером костюме и синем блестящем галстуке, вроде бы самый главный из начальства, напоминающий какого-то тылового офицера (местные тут же прозвали его Военкомом), стал объяснять, то и дело заглядывая в бумаги: — Переселение регламентировано законом Красноярского края, принятым в октябре-месяце прошлого года. Закон называется… «Об условиях и порядке предоставления жилых помещений гражданам, подлежащим переселению из зоны затопления БоГЭС». Закон предусматривает одиннадцать категорий… — Чего затопления? Бога-с? — раздался в зале насмешливый голос. Мужчина не сердито даже, а недоуменно, что его так перебили, уставился на сидящих внизу, оторопел. Его выручил, видимо, его помощник — молодой человек в цветастой рубашке: — БоГЭС — это Богучанская гидроэлектростанция. Одна из крупнейших гидроэлектростанций России. — Так вот, — продолжил Военком, — законом предусмотрены одиннадцать категорий льготников, имеющих первоочередное право на квартиры. Это, конечно, ветераны ВОВ, далее… — Вовы, вперед! — выкрикнул тот же голос; некоторые в зале хохотнули. Военком дернулся и поднялся: — Слушайте, кто там мешает… За глумление над ветеранами можно и под статью попасть. Или на пятнадцать суток! — О, мое переселение уже начинается, — обрадовался насмешливый — беспутный, но от природы умный парень Виталька Синицын. — Так, покиньте зал, — приказал Военком. — С чего это? — Вы мешаете. Покиньте. — А я ведь тогда не узнаю, может, я льготник какой. И вообще — тут моя судьба решается. — Но, действительно, молодой человек, — заговорила женщина, похожая на губернаторшу Петербурга, — нельзя так себя вести. Вы не даете людям сосредоточиться, уяснить важную информацию… — А вам можно, что ли, говорить нечеловеческие слова? — Какие — нечеловеческие? — Эти Богэс, Вов… И назовите номер закона, по которому нас отсюда погонят. — Никто вас не гонит. Мы заинтересованы в первую очередь, чтобы переселение прошло организованно, в цивилизованной форме. — Кто — мы? — не унимался Виталька. — Здесь и представитель краевого министерства инвестиционной политики, и представитель дирекции по подготовке ложа водохранилища, и районная администрация… — Я-асно, серьезные люди почтили, — вздохнул Виталька. — Вопросов больше не имею. — И он в самом деле надолго умолк. Военком огласил эти одиннадцать категорий льготников, и жители села порадовались: почти все семьи попадали в одну из категорий. Хоть ветеранов почти не осталось, зато много было тружеников тыла; были инвалиды, семьи с малолетними детьми, пенсионеры… Большаковским предложили высказывать пожелания, кто куда хочет переехать. — Что ж, я в Москву хочу, — появился было вместо Витальки новый шутник, но его тут же зашикали. — Выбор, товарищи, хоть и велик, но ограничен нашим краем и Хакасией, — сказала похожая на губернаторшу. — А при чем здесь Хакасия? — Наши соседи готовы предоставить жилье в своих населенных пунктах. К тому же они наши партнеры. — Аха, поселят под Шушкой, чтоб нас смыло всех… — Давайте серьезно! Выбирать оказалось трудно и страшно. Да и большинство городов и поселков из списка были для местных пустым звуком — никто там никогда не бывал, знакомых не имел. Слабо помогала и разложенная на сцене подробная карта края. На нее таращились, пытаясь сообразить, разобраться. Начальство подсказывало: — Вот ваше Большаково. Это — районный центр, город Колпинск… — Нуэт я знаю. — Вот здесь, южнее, Канск, Заозерный… А вот Ачинск, Шарыпово, Абакан. — Далеко-о… — Там и климат мягче, абрикосы растут. — При чем здесь абрикосы… — Я в том смысле, что климат… — Да мне бы где-нибудь рядом с рекой. — А там, в Абакане, и Енисей, и Абакан… — Мне бы рядом со своей бы… — Ну вот Колпинск. Динамично развивается. И от вас совсем рядом. — Аха, — встревал третий в это медленное обсуждение. — От Колпинска до реки — пешком не дойдешь. И плотина над головой. — Вот Богучаны ниже по течению, — начинало терять терпение начальство. — Отличный поселок. Мотыгино… — Там тоже ГЭС строить хотят. Опять переселение будет. — Правда, что ли? — Да, — неохотно признавало начальство, — планы есть. — Что ж это от реки-то останется?.. В тот раз заявления подали всего несколько человек — в основном одинокие. Выбрали места, где у них была родня или знакомые. Начальство не торопило, тем более у него самого возникла путаница в списках. У краевого был один, у районного — другой, а здесь сельсовет предоставил третий. — Это почему так? — морща лоб, пытался понять тот, кого местные прозвали Военкомом. — У вас в реестре почти на полсотни больше людей… Как это? Ведь вы же сами подавали вот это. — И он покачал списком, который привез с собой. — Но это когда было-то! — ответила сельсоветовская паспортистка. — Года два назад. С тех пор новые прописались. Люди не все сиднями на местах сидят. — Что-о?! Как — прописались? — Закон разрешает. — Да это!.. — Мужчина особенно сильно стал похож на офицера, увидевшего вопиющий непорядок. — Действительно, Станислав Борисович, — тихо, но слышно сидящим за столом заговорил молодой, в цветастой рубашке, — закон не запрещает регистрацию в зоне затопления. — Не запрещает… — Военком потер горло и зло посмотрел на паспортистку. — Хорошо-о… Хорошо, мы проверим, кого вы тут зарегистрировали. — А кого? Не китайцев же. Своих, граждан России, в соответствии с конституцией… — Да ведь мы так никогда их... — Военком мотнул большой головой на обсуждающих внизу, в зале, свою дальнейшую жизнь большаковцев, — никогда не переселим. — Издайте закон, я перестану регистрировать. Вы же из министерства — не я. — Так, господа, — сказала похожая на губернаторшу, — давайте обговорим эту проблему не здесь. Мы и так уже обращаем внимание… Еще митинга не хватало. И тут как раз к сцене подошел Юрий Масляков. В руках — розданные документы с условиями переселения. — У меня вопрос. — Да-да, — начальство за столом с готовностью обратилось к нему; и в зале притихли, надеясь услышать полезное. — Вот здесь написано, что квартиры предоставляются строго в соответствии с регистрацией. — Да, конечно. — Но вот мы с женой, с Татьяной… Мы в разводе. — Так, — кивнул молодой человек в рубашке, и на лице его появился азарт, как у отличника перед решением сложной задачи. — И как нам быть? — Вы, простите, зарегистрированы по одному адресу? — Ну да. В разводе уже лет десять… У каждого свое, а тут… — Мы понимаем вашу проблему, но в соответствии с законом вам положена одна квартира. — Ну а как, если мы вместе не живем? — Но ведь жили же как-то. И сейчас живете. — Одно дело — здесь. У нас и изба, и еще… — Маслякову было неловко при всех объяснять устройство их жизни. — Я, например, в балке… Но он вполне подходящий… Мы можем друг друга неделями не встречать. А квартира… — Знаете, — как по секрету стала советовать похожая на губернаторшу, — рыночные свободы дают вам возможность оперировать полученным жильем. Купить себе отдельное… — Купить? Хм, в кармане миллионы преют… И какая нам светит квартира? — Вас двое? — У нас сын еще! — выкрикнула Татьяна, до того как-то сжавшись слушавшая разговор. — Андрей, сын еще! — Он с вами живет? — Нет, он в городе. — Но прописан с нами, — сказал Юрий. — Вот они, — паспортистка нашла в реестре Масляковых, — семья из трех человек, сын совершеннолетний, зарегистрированы по одному адресу. — Что ж, — глянув в реестр, ответила похожая на губернаторшу, — вам полагается двухкомнатная благоустроенная квартира. Масляков усмехнулся: — Двухкомнатная! Да у нас изба — три комнаты, и кухня огромная. Плюс… — А сын на очереди стоит, — перебила Татьяна, — как участник боевых действий! И как ему? — Нужно разобраться в этом вопросе. Скорее всего, первоочередной будет очередь по переселению. К маю территория вашего сельсовета должна быть готова к… — Молодой человек в цветастой рубашке запнулся. — Кхм, должна соответствовать санитарным нормам.
В тот раз начальство уехало почти ни с чем. А большаковские долго обсуждали между собой, куда переселяться, на каких условиях, что брать с собой, что бросить. По вечерам шли в те точки, где лучше ловилась сотовая связь, и подолгу, крича, разговаривали с детьми, родней, знакомыми, живущими в других городах и селах, узнавали, как там у них… А вдали жужжали бензопилы, валившие березки и сосенки… На следующий день после собрания Юрий и Татьяна Масляковы впервые за много лет решали общее дело. Важное и сложное. Переезд. Обычное и привычное — вспашка огорода, копка картошки, дрова — решались без обсуждений, почти молча. А теперь потребовались слова, много слов, которые, может быть, приведут к правильному решению. И вот сидели за широким столом на кухне, на разных его концах. — Дождали-ись, — качала головой Татьяна, — запрут в четырех стенах, и будем сатанеть друг от друга. — Еще, заметил, у них подозрение, что специально развелись, чтоб две квартиры оттяпать, — усмехнулся Юрий, но осознал слова бывшей жены, повысил голос: — Ну а что, куда бы я делся? Это и мой дом тоже… мой отец с дедом строили. — Да это — да, это понятно… Кто ж знал… Может, подумала в этот момент, что зря двенадцать лет назад, когда развелись, не вернулась к своим в Проклово или не пошла к паспортистке, чтоб та выписала ее с этого адреса и прописала по другому — пустые дома тогда копейки стоили… Найти хозяина, заплатить, и теперь бы не надо было ломать голову, как быть. Или сына прописать отдельно… Да. Но кто же, действительно, знал тогда, кто же знал… Вот бахнуло, и сотни людей поняли, что они в западне, ловушке. И Масляковы — дальше других от спрятанного выхода. — Хоть бы как-нибудь уж две однокомнатки получить, — сказала Татьяна. — Андрей все равно отдельно пока… снимает. А там, когда из нас кто помрет, то объединить, ему оставить. — Ну да, ну да… Но кто даст две… Лишнюю ванну, туалет… хе-хе… Татьяна посмотрела на Юрия, как на дурашливого взрослого ребенка. Без злости, но с сожалением. Сказала: — Андрею надо позвонить. Может, он что подскажет. Тем более — в городе. Там понятней, как и что. — Ну да, надо, — без всякой надежды согласился Юрий. По соседству, через три двора, тоже шел тяжелый, требующий много слов, которые никак не находились, решения, которого никто не видел, разговор. И Виталька Синицын, так смело ёрничавший на собрании, сейчас имел растерянный, беззащитный вид. Скрючился на лавке перед печью, курил одну за одной, слушал, что говорит десяток собравшихся у них дома людей. Слушал и пытался выудить из разговора, похожего на ливень с порывами ветра, мысль, которая бы могла всех устроить. И тогда бы этот, длящийся уже не первый час разговор-ливень, прекратился, и все бы, довольные, успокоенные, разошлись, занялись делами. — Да как мы там будем? Ка-ак? — плачуще вопрошала мать, Надежда Павловна, теребя выписку из реестра с их будущим жильем. Нас вон сколь… это Кати с Никитой не считая… И всех — в одно! Здесь четыре семьи, и всех в одну квартиру?! — Четыре семьи — четыре комнаты, — мрачно кхэкнул старший брат Витальки Лёха, отец двух ребятишек. — Хватит смеяться уже! — Мать пристукнула кулаком по столу. — Досмеялись вот, досмеялись!.. — Да никто не смеется… Откажемся переезжать на таких условиях — и всё. — Под конвоем переселят, — ответил средний брат, Артем. Их было три брата и еще сестра, Катя. И все прописаны здесь, в родном доме. Точнее, домов было два — в старом жили отец с матерью и одинокий Виталька, а в новом — Артем с женой и дочкой и Леха с семьей. Так все устроились, что у каждой семьи был свой выход на двор, свои кухни. В общем, не мешали друг другу… Катя жила у мужа, Никиты Акулова — поженились в позапрошлом году. Надо было и прописку сменить, но все руки не доходили, да и не держали это в голове — пустяк, формальность. И паспорт-то многие месяцами не видели: лежит он в шкафчике, в жестяной коробке спокойно, и пускай лежит. А вот, оказалось, от штампика судьба зависит. Вписали Катю к родителям и братьям, а не к мужу. В разговоре участвовали и родители Никиты, и их второй сын, двадцатилетний Саня, который собрался жениться на местной девушке. Родители девушки хотели переезжать в Ачинск, Санины же родители решили остаться в районе. — На худой конец в Колпинск, — говорил старший Акулов. — Но лучше — в Таежный, его топить, слышал, не будут… Я отсюда не уйду. У меня тут с семнадцатого века все. Заимку в горах скатаю и буду… — И будет он! — взвилась вдруг его жена Тамара; Виталька качнул головой: «Вот он, новый порыв ветра». — И будет!.. А мы?! Мы-то как? — И вы со мной. Я еще могу… — Не поеду я ни в какой Таежный! И в Колпинск я не хочу! Акулов недоуменно уставился на жену. Кажется, она впервые позволила себе так вот кричать, так решительно с ним не соглашаться… Акулов был здоровый пятидесятилетний мужик, давно жил своим хозяйством, охотой, рыбалкой. Продавал то, что добывал, откармливал в стайках, и деньги на жизнь всегда были. Жена с сыновьями помогали, все делали эти годы одно дело размеренно и дружно, и вот жена взбунтовалась. Тем более — в чужом доме. — Выпала возможность пожить как людям, а он — заимка! Тут Минусинск предлагают, Сосновоборск… Абакан, люди говорят, какой хороший город стал… — И что тебе этот город? — не повышая голоса, но угрожающе сгущая бас, спросил Акулов. — Задыхаться там? — Буду жить нормально. Хоть на унитазе посижу. — Нет, надо, конечно, в город, — неожиданно для Витальки поддержал его отец. — Квартира, всё… Только настоять, чтобы не так вот — всех в одну… — А Катерину с Никитой как? — вспомнила мать, оглянулась на них, державшихся за руки, будто им сегодня же разлучаться навек, и заплакала. — Как не по-людски-то всё!.. Никита и Катя почти два года прожили в пристройке, сами по себе, обжились, привыкли к независимости, а тут опять оказались детьми, прилепленными к родителям: Никите полагались метры вместе с его родителями, — Ехать надо, добиваться, чтоб пересматривали, — сквозь плач говорила мать и была сейчас такой старой и жалкой, что у Витальки защипало пальцы. Он поглядывал на братьев, крупных, женатых мужиков, на их жен, корпусных, рожалых. Но сейчас все они тоже, как Никита и Катя, выглядели, будто маленькие перепуганные дети — всех испугала перспектива оказаться в тесном пространстве квартиры вместе, возле одной плиты, с одним туалетом, одной стиральной машинкой. Племянники сидели рядком притихшие, натутуршившись; они напоминали вынутых из норы полумесячных волчат… Все собравшиеся в избе, от почти стариков-родителей до этихпятилетних-семилетних ребятишек, крепкие, здоровые, знающие, как жить здесь, в деревне, были теперь растеряны, бессильны, прибиты. И Витальке хотелось рвануть в город и там жестко, лаконично все объяснить тем, кто руководит переселением… И вот он возвращается с пачкой ордеров на жилье. Отдельная квартира своим родителям, отдельная — родителям Никиты, и семьям братьев — отдельные, и Сане с невестой — тоже. Нормальные квартиры — по две, по три комнаты. Даже тем, у кого детей пока нет. Но будут ведь…
Приехал Андрей, сын Масляковых. — Ну чего тут у вас? — спросил не то чтобы с пренебрежением, но так, как спрашивает богатырь у бьющихся над плевым, с его точки зрения, делом лилипутов. Юрия этот его тон задел и в то же время обнадежил. Может, действительно сейчас Андрей возьмет и раскидает, словно кучу гнилушек, проблемы. Вслед за бывшей женой и сыном поднялся в избу, сел к столу. — А вы вместе опять? — удивился и обрадовался Андрей. — Молодцы-ы… — Погоди, — Юрий поморщился от этого «молодцы-ы», — тут такое дело, что мозги можно вывихнуть. — Сынок, чай попьешь? Поешь? — жалобно спрашивала Татьяна. — Ну, чай… На работе еще надо успеть показаться. — Сын уселся, оглядел просторную кухню. — Что, сносят нашу деревеньку?.. Нас пытались вербовать на зачистку, но местные отказались… — Позавчера собрание было, опрашивали, кто куда поехал бы… Списки у них, кому какое жилье положено… И нам, — Татьяна кашлянула, глотая — Да я… — перебил было Андрей, но Татьяна не дала: — Сын взрослый у нас, и мы сами в разводе уж столько. Все трое отдельно, адрес только один. — Они говорят, — вступил Юрий, — по закону — правильно. С одного адреса — в одну квартиру. А у людей тут сплошь и рядом — по одному адресу десять человек. Вот Синицыны… — Да что нам Синицыны! — всплеснула руками Татьяна. — Нам о себе думать надо. Нам-то как? — Ну, может, это знак судьбы, — улыбнулся Андрей. — Что — знак судьбы? — Чтобы вас свести. Ведь это ж смешно уже, правда, — в одной ограде столько лет, а живете, как эти… — Живем и живем, — голос Татьяны моментом стал сухим и твердым, — и кому какое дело. Не жалуемся. А если нас в одну клетку… Ты представь только, как мы там втроем! — Я и хотел сказать: я как снимал, так и буду снимать пока. Тем более я с девушкой сейчас. Может, и серьезно получится… — Это с той, с Дашей? — Нет, другая… Потом познакомлю. — А это, слышь, — вспомнил Юрий, — мы комиссии сказали, что ты на очереди стоишь, как солдат… — Участник боевых действий, — поправила Татьяна, будто это уточнение было важно сейчас. — Ну да… И они сказали, что первоочередной становится очередь по переселению. — Мы возмутились с… с отцом, только им это… Андрей хотел что-то ответить, но передумал. Покривился, как от боли, потер ладонью подбородок. Щелкнул электрический чайник, и Татьяна тяжело поднялась, налила чашку чая. Потом, подумав, налила еще две. Поставила на обеденный стол. Достала из буфета печенье, сахар. Постояла над столом, как бы вспоминая о чем-то, села. — Ла-адно, — выдохнул сын протяжно, с угрозой кому-то. — Ладно, таких, как я, у нас много, мы им устроим, если действительно… Главное — пока никаких бумаг не подписывать. На своем стоять. Пускай решают. — Подписывать не будем, ясное дело, — отозвался Юрий. — Насильно нас вряд ли станут — другое время… Хотя и три квартиры вряд ли дадут. — А если и дадут, — заговорила Татьяна, — то по одной комнате, где и не развернешься. А тебе, — обратилась к сыну, — свою жизнь устраивать надо. Тридцать два года, а всё так — один по съемным углам… — Ну, не по углам, и не один. — Да это тебе кажется. А скажут, чтоб освободил до конца недели, и другую снять не получится. И что? Вот тебе и углы… Свое жилье надо, свое! И семью. Детей. — И, разойдясь, Татьяна стала планировать, как устроить жизнь сына, да и свою на новом месте: — Может, дом перевезти? Об этом на собрании не было разговора, но ведь можно, наверно… Всем бы места хватило. — Как его перевезешь? — пробормотал Юрий. — Сруб разве только… Как это все разбирать, раскатывать… штукатурка, балки… И кто нам землю даст? — Дадут, — убежденно сказала Татьяна. — Заявление написать, потребовать. Такие хоромы — три комнаты жилых, кухня вот, двое сеней… их тоже теплыми сделать можно… Или, — нашла другой вариант, — доплатить за комнату. У меня семьдесят тысяч лежит. У отца тоже, наверно, что есть. — Тридцать с чем-то, — поспешно, чтобы не подумали, что жалеет денег для дела, объявил Юрий. — Вот! И у тебя, сынок, найдется. Андрей усмехнулся: — Да это не деньги. Надо хотя бы полмиллиона. Или кредит брать. — Нет, без кредита. Я столько случаев слышала. — Кредит тоже под что-то дают, — продолжал сын, — просто так не выложат деньги… А может, все-таки… — Он глянул на мать, на отца. — Может, сойдетесь? Ведь легче же вместе… Юрий, до того глядевший в пол и лишь изредка поднимавший глаза на говоривших, затяжно посмотрел на Татьяну. И она показалась ему сейчас — именно после слов Андрея — помолодевшей, симпатичной, близкой. Захотелось, как раньше, подойти, сжать ее плечи, притянуть к себе… Те обидные слова, что говорила она ему много лет назад, что кололи, не давали покоя, теперь забылись, вернее — потускнели, потеряли смысл… «Почему, действительно, не быть вместе? Ведь по-настоящему же никогда не расходились, всё рядом. И будем рядом, хоть и переедем отсюда… Сын у нас…» И он сказал: — Я, в принципе, не против. Лицо Татьяны исказилось — то живое напряжение, с каким, как казалось Юрию, она ждала его ответ на слова сына, превратилось в гримасу страдания и злобы. — Не против? — не крикнула, она вообще редко кричала, а как-то полузадушенно прошипела. — Не против? В принципе? — Мам, — голос Андрея, — чего?.. — А чего? Чего он?.. Захотелось — разбежался, теперь надо — сбежался. — Я от тебя не убегал, — ответил Юрий. — Ты пошла на разрыв. — Нудак, конечно! Если ты в самое трудное время предал просто. — Как это — я предал? — Юрий ненавидел выяснять отношения, и в тот раз просто отправился жить во времянку, чтоб не выяснять… — А так. Так! — распалялась Татьяна. — Когда муж вместо того, чтобы опорой быть, прячется, как страус — как это назвать? Единственное, что мог — принести бутылку и сказать: «Будем на лучшее надеяться!» Вот же!.. — Да когда я пил?! — Не скажу, что запивался, но и не делал ничего. Сидели здесь без копейки, без ничего, когда сын там, в Чечне этой под пулями… — Мам, но ведь обошлось все, — сказал Андрей. — Прошло. И не хуже других живем. — Не хуже? Хуже! Раньше надо было искать выход, а не сейчас. Двадцать лет было... Тогда еще и дом можно было продать, и купить Андрею отдельный… Как теперь-то нам?! Юрий поднялся, пошел к двери. — Ну вот видишь, — тут же как-то торжествующе сказала бывшая жена, — опять уходит. Так же и тогда уходил. Только начну разговор — он уходит. — Да я покурить. — Курить!.. — Мама! — выкрикнул Андрей, — хватит злиться… Чего теперь злиться, через столько лет? Решать нужно. — Ну а как с ним таким решишь? Не против он… в принципе… Все я знаю, как ты тут по деревне к каждой одиночке лез, паспорт совал, что развелся. Юрий дернулся: — Да когда это было! И что — мне одному легко, думаешь? — Ну вот и ступай к ним!.. Что-то ни одна не приняла. — Го-осподи, — Юрий присел у порога; Татьяна сухо плакала, Андрей, большой, взрослый, какой-то лишний здесь, безвольно согнулся на стуле, постукивал ногой в остроносой туфле. Казалось, так вот они и будут мучиться втроем, пока с улицы не войдут и не скажут: «Ну что, готовы? Покидаем помещение, грузимся».
Хоть на словах почти все жители Большакова были за то, чтобы держаться до последнего, добиваться самых лучших условий, но на деле уже через месяц-полтора после собрания дома стали пустеть один за другим. Уезжавшие оправдывались: — Ну а чего ждать? Другого не будет. Пока хоть квартиры дают, а потом — хрен его знает. Собирали вещи в коробки и мешки, сносили, свозили на берег, а с него — на подходящий, чаще всего уже забитый вещами переселенцев с верховья реки паром. Что-то ломалось, билось, что-то мочило дождем; люди ругались, проклинали все подряд, но тащили это уже ненужное, поломанное барахло на палубу, пихали в свободные щели, ставили коробку на мешок, ящик на коробку… В конце концов паром медленно отчаливал, посылал оставшимся прощальный взвой сирены и полз дальше, в сторону плотины. За километр до нее была большая, широкая пристань, склады, но всё это временное, обреченное на скорое уничтожение и затопление. От пристани вела дорога к городу, за которым начинался огромный мир с десятками и сотнями других городов и сел, поселков, деревушек, по которым распылялись жители Большакова. Распылялись, терялись, исчезали… Большаково — село некрупное. И, казалось бы, расселить его можно за неделю. Да когда-то за сутки целые народы грузили на транспорт и отправляли за тысячи километров. Было такое. Но теперь другое время, все делалось вроде бы по закону, с соблюдением прав, и процесс шел медленно, кое-как. Первые семьи покинули Большаково еще в конце семидесятых, когда электростанцию только начинали строить. Но их дома заняли другие — дальняя родня или приезжие. Да и некоторые из местных вернулись — не прижились на чужбине. И, по существу, село и теперь не выглядело обреченным на гибель. Погибали маленькие деревни дальше от города, даже те, что не попадали в зону затопления. Но когда стал пустеть бывший райцентр и старинные села вдоль реки, захирели и выросшие из зимовий, заимок, балков деревеньки. Фролово, Пуня, Бераямба, Боровое, Армаль… А как иначе? Одно дело, когда до ближайшего села с магазином, фельдшером десять-двадцать-тридцать километров, а другое — двести, а то и больше. И люди снимались, уходили. Обезлюдевали деревеньки — эти несколько избушек, — и сырая темная тайга сразу наваливалась на отвоеванные у нее когда-то деляны; дикие травы засыпали огороды, дворы, улицы семенами, сосны и ели швыряли расщеперенные шишки; на срубах поселялся мох, расползался по плахам крыш лишайник. Снег и ветер валили заборы, дождь разъедал бревна, доски, слеги, по стайкам шастали лисы, напрасно вынюхивая кур и поросят, на чердаках и вышках строили гнезда белки, долбили городьбу дятлы… Природа забирала обратно свою территорию. А жители брошенных деревень тыкались в села, которые для них были центрами их цивилизации, и те, что переезжали раньше, успевали там прописаться, обжиться, а припозднившиеся, сомневавшиеся до последнего, — опоздали. И кто-то ехал дальше, в райцентр, в Канск, Богучаны, Лесосибирск, Енисейск, другие самовольно занимали бесхозные избы, жили прячась, таясь, — просто некуда было деться… Такие же нелегалы были и в Большакове. Вселялись в дома с отключенным электричеством, топились, ломая сараюшки, заборы. Целыми днями мужчины торчали на реке — рыба становилась для таких основным пропитанием. Бывало, они со слезами выпрашивали ведро картошки и десятку на булку хлеба, случалось, подворовывали… Тяжело было смотреть на этих таежников, сделавшихся бичами. И ведь им-то вообще ничего хорошего не светило — бросили место жительства по своей воле, сами, формально стали такими. Да и прописанные в селах, попадавших под затопление, тоже не были застрахованы от бичевания: невнимательное чтение документов, подпись не там — и ты вполне можешь лишиться и родного дома, и квартиры, которую тебе выделяют…
В том тупике, в какой попали семьи Масляковых, Синицыных, Акуловых, казалось, жить долго нельзя. Невозможно каждый день, каждую минуту думать о том, что будет дальше, как оно будет… Но дни проходили, сливались за спиной в недели, месяцы. Осенью паника с переселением поутихла, и оставшиеся люди вернулись в привычный режим. Готовились к зиме, выкапывали и перебирали картошку, деля ее на три категории — себе на еду, свиньям и на семена. Пилили лесины, кололи чурки, складывали высокие, широкие поленницы. Время от времени докатывались слухи, что работа на ГЭС снова застопорилась — то ли денег нет, то ли что еще… Финансовый кризис, экологи пересилили… — Вообще бы смыло ее, — желали старики. — Пока снова делают, мы успеем хоть помереть спокойно. — Да ладно помирать, — отзывались те, что помоложе, — еще поживете с удобствами. — Ну их к язве с их удобствами! Меня только оторви отсюда, я по дороге окочурюся. — Мда-а, — поддерживали, — старые деревья не пересадишь. — Не пересадишь… В середине ноября ударили серьезные морозы, и в Большакове появилось несколько бывших жителей. Пробирались по глубокому неслежавшемуся снегу к своим воротам, отпирали избы, затапливали печи. Виталька Синицын зашел к одним таким — Устряловым Димке и Маринке. Почти ровесники Виталькины — молодая семья пока без детей. В сентябре им выделили в городе отдельную квартиру в двухквартирном доме. На первом этаже прихожая и кухня с залом, на втором — две комнаты: спальня и будущая детская… Они с радостью подписали документы, сгребли в мешки и ящики вещи. Виталька помогал им грузиться. И вот теперь Устряловы снова здесь. — Здорово, а вы чего приехали? — удивленно спросил, сбивая шубинками снег с унтов. — Или отобрали хоромы? — Хоромы… — буркнул Димка, а потом и ругнулся; встал с кровати навстречу гостю. — Проходи… Не разувайся. Изба была темная, за два месяца успела стать нежилой, чужой. Неровно оштукатуренные стены голы и страшны, как старое тело. Раньше на них были коврики, висели полочки, заслоняли шкаф, буфет. А теперь почти пусто. Лишь большой кухонный стол, самодельный, из толстых плах, в углу — панцирная кровать, на которой вместо постельного белья шубы, платки. У стола на тоже самодельной табуретке сидела Марина, жена Димки, бесцветно смотрела на гостя. С потолка свисала на пыльном шнуре потушенная лампочка без плафона… Лишь пощелкивающие в печке дрова, бьющийся за щелью дверцы огонь как-то обозначали жизнь. — А чего в темноте? — Виталька поискал, на что сесть; Димка кивнул на кровать. — Да провода отрезали… Хорошо хоть, изба цела, а так бы… — Что — так бы? Вернулись-то зачем вообще? — Виталька никак не мог понять, что заставило Устряловых в самый мороз приехать сюда из новенькой квартиры. — Невозможно там жить, — сказала Марина. — Это… это кошмар какой-то. — И, перхнув рыданием, замолчала, отвернулась. — Хм! — Понимаешь, — продолжил за жену Димка, — вроде бы все отлично — домик веселый, соседи нормальные. Заборцевы. Знаешь же их? — Которые с Косого Быка? — Ну да, они… — А какие именно? Их же полно там. Всех в одну квартиру, что ли? Как нас хотят… — И Виталька зло хохотнул. — Да нет, Даня Заборцев с женой, сыном. — А-а!.. И как они? — При чем здесь Заборцевы вообще?! — дернулась Марина; видимо, ей не терпелось рассказать Витальке об их злоключениях, но сама не могла, а парни подались совсем не в ту степь… — Ну, они тоже побежали, — сказал Димка. — Им тоже… Короче, — уставился на Витальку кругловатыми выпуклыми глазами, — короче, как долбануло за минус десять, так и началось. Пол ледяной, особенно — первый этаж. В лабутах с пятью носками целый день, как на улице… Подполья нет, это нам сразу сказали, но мы как-то плюнули. А тут я рейки отодрал, полез смотреть — оказалось, дом на сваях стоит, и пол — в одну доску, сверху дэвэпэ тонюсенько… К тому же доски ссохлись, винтом пошли, щели сплошные. — Это они, что ли, плахи сырымиложили? — покривился Виталька. — Ну, так получается… Ладно, думаю, куплю пока пару ковриков… ну, которые греют, электрических, а весной уж начну разбираться. Зимой кто ж ремонтирует… И тут, — Димка вытряхнул из пачки сигарету, но не закурил, стал нервно катать меж пальцев. — И тут, бля, обои отваливаться стали. Прямо листами так — ш-ших! А под обоями прорехи, хоть руку суй. Ну, думаю, это уж слишком. — Да всё там, всё! — не выдержала Марина. — Все ужасно! Дверь тонкая, тепло не держит, рамы шатаются… Предложили отдельное жилье, и мы, как лохи — глаза закатили и бросились. А теперь… — Ну, короче, посмотрел я на такое дело и побежал жэк искать, или как он там называется… Подсказали управляющую компанию. Называется «Веста»… Х-хе! — Димка сунул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой. — У печки покури, — сказала Марина. — И так мутит. Виталька с усмешкой поинтересовался: — Чего тебя мутит? После городского жилья, что ли? — Беременная потому что. На радостях вот заделали, а теперь… — в голосе Марины снова послышались рыдания, — теперь вот здесь придется черт знает сколько. — Да ладно, разберемся, — попытался успокоить муж. Он отошел к печке, сел на кукырки, ногтем приоткрыл дверцу топки; Виталька пристроился рядом. — Ну и вот, прихожу в эту «Весту», сидит мужичок. Увидел меня, аж дернулся. Я ему вгладь, подробно объяснил, он записал адрес, претензии. И так… не спокойно, а привычно, будто каждый день по десять раз к нему с таким приходят: «Все ясно. На днях придет к вам представитель, сделает экспертизу». — «Да? — говорю. — А устранять когда будете?» — «Как очередь дойдет. Месяца через два примерно». — «Какие два месяца?! — я ему. — Там и две ночи не выдержать. Минус почти на градуснике». Мужичок этот мне уныло: «Эти дома у нас на гарантии. Их владелец — акционерное общество "Бива". Мы предъявляем результаты экспертизы им, а они обязаны устранить». Я послушал, ну и уже всерьез злиться стал: «Мне по хрен, кто там кто у вас. Жить в доме невозможно!» И он тоже взвился: «А я что могу? У меня таких, как вы — сто с лишним квартир. Хотите — в суд обращайтесь». — Надо обращаться, — сказала Марина, — писать заявление. — Завтра с утра поеду. — Димка бросил окурок в огонь, следом сунул обломок черной доски. — Надо решать… Вон и топиться нечем. Труху нашел под навесом… Виталька перебил: — Ну, дров-то не проблема привезти. — А свет? И вообще… Дураки, подписали документы… владельцы жилья, блин… А теперь хрен его знает как… — Димка поднялся с корточек, какой-то старческой походкой вернулся к столу. — Суд… Легко сказать. Это надо адвоката искать, платить ему, доказывать… — Нам тоже, скорей всего, суды предстоят, — вздохнул Виталька. — Прикиньте, Катьке с Никитой в разных квартирах метры дают! — Да? Они ж муж и жена. — На лице Марины появилось оживление. — Но. А прописаны по разным адресам. Ну, каждый у родителей. Их и записали отдельно… Да и другое… Вот вас двое — вам положено сорок с чем-то метров. — Сорок два, — уточнила Марина. — Ну да. А если семья большая, то всего по восемнадцать метров. И вот нас всех в одну квартиру сталкивают. Меня, родителей, братьев с семьями. Живете, дескать, по одному адресу, вот вам четырехкомнатная и радуйтесь. А то, что у нас две избы, что живем все сами по себе, считай, это их не колышет. Один Виталька замолчал… Последние недели он старался не думать об этом, но вот ситуация Устряловых, казалось бы, устроившихся очень неплохо в городе, которым многие завидовали, но вынужденных вернуться, заразила его возмущением, смятением, желанием бороться… — Что, может, выпьем чутка? — спросил; еще минуту назад пить не хотелось, а теперь прямо засосало в груди, затребовало водки. Димка глянул на жену, наткнулся на ее колючие глаза, ответил: — Нет, Виталь, не надо. Завтра поеду. Надо решать… И перед родителями стыдно — говорили ведь, предупреждали, а мы… Типа взрослые люди… Теперь придется к ним бежать за помощью. Даже картошки вон нет, кастрюли… — Пошли, дам картофана, и капуста соленая есть. Огурцы. — Злость у Витальки сменилась сочувствием к этим ребятам, ставшим будто беженцами какими-то. — Нет, серьезно! Что мы, чужие, что ли? И посуда лишняя найдется… Димка снова посмотрел на Марину. Та сказала: — Только не пей! — Да ясно… Я же сказал. — Виталька, без пития. Ладно? — Угу. Мне уже и расхотелось. Пошли, Дим, пока не ночь совсем.
Зима была смутная, тревожная. Чуть ли не каждый день что-нибудь или случалось, или пролетал слух, что вот-вот случится. Конечно, плохое. Зэки из колонии-поселения стали в Большакове хозяевами. Приезжали в любое время на кособоком ГАЗ-66, выпрыгивали из затянутого брезентом кузова и начинали прочесывать улицы. Стучали в калитки, и если хозяева были дома — уходили, а если избаоказывалась в тот момент пуста, начинали ломать. Чаще всего соседи мешали поломать всерьез, и зэки, вяло потряхивая топориками и выдергами, отступали. Но несколько изб раздолбали до фундамента. И объяснение было: «Во избежание незаконного заселения». Потом оказывалось, что хозяева изб или уезжали на время в город, или еще куда, или снимали жилье в другом месте, где была работа, а возвращались к груде досок и бревен. Бросались жаловаться, и одним быстро давали квартиры в Колпинске или еще где, а других, в основном одиноких, пьющих, необразованных вычеркивали из реестра: нет дома, нет права на предоставление жилья. — Да вы чего?! Вот прописка в паспорте! — изумлялись обездомевшие. — Таких штампиков сколько угодно можно наделать. Где документы на дом? — Где… Не знаю… Да этот дом еще мой дед поставил! — И что? Вы же где-то жили, когда якобы ваш дом сносили. Значит, у вас имеется фактическое место жительства. — Да я у брата был, в Колпинске! Мне зимой здесь трудно одному… — Ну вот, возвращайтесь к брату. Жаловались начальству колонии на зэков, рушивших дома. От начальства ответ: — Действуем на основе контракта с дирекцией. — Какой дирекцией? — По подготовке ложа водохранилища… Мы, колония-поселение, должны по законодательству сами себя содержать, поэтому заключили контракт по зачистке брошенного жилищного фонда. — Но оно же не брошенное! — Людей нет, значит — брошенное. Большаковцам оставалось материться, а потом начинать судебную тяжбу… Весной добрались до лесопилки Александра Маслякова, сродного брата и начальника Юрия. Прибыла комиссия вроде как оценивать стоимость оборудования, но начала с проверки документации. Придирались к любой мелочи, чуть ли не обыск устроили. Напирали на то, что предприятие незаконное, а когда все-таки стало ясно, что законное, — на массу нарушений, на отсутствие паспортов на некоторое оборудование. Целый день промурыжили, а потом, насупленные, полезли в машину. — Ну и что надумали? — спросил их Масляков-владелец лесопилки. — Компенсацию будете давать или поможете с вывозом? — Будем решать. — Ну-ну… Тяжелый «УАЗ-Патриот», покачиваясь на размокших колдобинах, уехал. Масляков обернулся к рабочим: — Еще поживем, кажется… У тебя-то как, Юр? — Да тоже непонятно. Они молчат, и я молчу. Татьяна, правда… — Он махнул рукой. Сели на штабель горбыля, закурили. — Ты вот что, — стал советовать Юрию братан. — Ты настаивай, что твоя времянка — жилое помещение. Тем боле, так и есть ведь… Может, пойдут навстречу все-таки… С Татьяной-то всё порознь? Говорят, сложности сближают. — Хм, нас сложности и развели. — Ну да… — Она прямо впряглась в свой этот магазин возле зоны, каждую копейку считает… То планирует по себестоимости комнату выбивать, то адвоката нанять… У нее теперь магазин богаче нашего — чего только нет. Зэки радуются… А я их видеть теперь не могу — трясет прямо. Сколько лет жили с ними рядом, и жалко их было, а теперь — перебил бы. Зверье. — Ладно, Юр, — похлопал его Александр по плечу, — не разжигайся. Это опасно. Не надо… Но и сам он все чаще готов был не глоткой останавливать топоры и ломы, крушащие избы соседей, а тоже схватить топор. — В любом случае, настаивай, что у тебя не бендюжкакакая, а вполне жилое помещение. Пускай три однушки дают — тебе, Татьяне и сыну. Юрий покачал головой: — Угу, дадут, дождешься. Хоть бы уж две однухи. С Татьяной нам уж точно не склеиться. Да и Андрей… Все мы друг другу чужие. — Ну, с сыном-то нет. — Десять лет отдельно живем… И невеста у него… О-ох-х, — прошелся по волосам шершавой ладонью, — не знаю. Пускай идет как идет… Уснуть бы и не просыпаться. Не проснуться больше. Вот хорошо бы было. Александр усмехнулся: — Не получится. До конца, Юрок, мучиться будем. А чего, даже интересно, куда все это вырулит. Вернуться назад |