«Terra poetica», сборник лирических стихотворений молодых поэтов России, Белоруссии и Украины, подготовлен Международным гуманитарным проектом «Минская инициатива» при поддержке Международного фонда гуманитарного сотрудничества государств-участников СНГ и Украинского фонда культуры. Вышел в Киеве в издательстве «Саммит-книга» немаленьким для поэтического издания тиражом 1500 экземпляров.

В альманахе собраны тексты двадцати пяти авторов: одиннадцати украинцев, семи белорусов и семи россиян. Стихотворения публикуются только в оригинале — на другие языки не переведены. Соответственно, целевая аудитория «Terra poetica» — знающие русский украинцы и белорусы плюс россияне-билингвы, а также филологи-слависты.

Несмотря на концепцию молодежного сборника, перед нами разновозратный отряд. Самые молодые — 1992 года рождения, самый старший — 1971-го; и чем старше авторы, тем крепче стихи.

Украину представляют Мирослав Лаюк, Людмила Дядченко, Игорь Астапенко, Сергей Савин, Вано Крюгер, Наталия Бельченко, Андрей Тужиков, Олена Карпенко, Наталья Пасичнык, Микола Антощак, Леся Мудрак; Белоруссию — Влад Лянкевич, Андрей Апанович, Михась Башура, Дмитрий Захаревич, Екатерина Макаревич, Екатерина Водоносова, Нина Листота; Россию — Инга Кузнецова, Наталья Полякова, Яна-Мария Курмангалина, Дмитрий Тонконогов, Андрей Коровин, Владимир Козлов, Мария Маркова. «Если бы не языковой маркер, определить, кто из них украинец, кто — русский, кто — белорус, было бы проблематично», — пишет в предисловии поэт, председатель украинского Фонда культуры Борис Олийнык, и с этим трудно не согласиться.

«О чем думает и пишет молодое поколение? — размышляет Олийнык. — …О жизни вне смысла, в ее естественном течении. Без рационального осмысления, но с восприятием на уровне эмоций и спонтанных впечатлений. Впечатлений для впечатлений».

Безусловно, речь здесь идет о таком поэтическом явлении в поэзии (уже можно сказать — приеме), как фиксация момента. Встретить его можно и у украинцев, и у белорусов, и у россиян.

 

глянь

глянь яка красива наша богородиця

у неї така біла шкіра

у неї пурпуровий мак у волоссі

у неї пурпуровий мак між грудей

яка ж вона красива — наша богородиця

яка ж вона гарна

 

стоїть біля футбольного майданчика

і м’яч закочується їй до ніг

а вона не нахиляється щоб забрати його

і занести в кабінет завуча

вона не дорікає: поб’єте собі діти лікті

штани нові порвете

і взагалі — вам треба йти робити

                                   домашнє завдання

вчити формулу площі та радіуса сфери

 

ні

вона така красива

у неї пурпуровий мак між грудей

вона не робить усієї цієї гидоти

вона просто дає пас

чорною маленькою туфелькою

 

 

смотри

смотри какая красивая наша богородица

у неё такая белая кожа

у неё пурпурный мак в волосах

у неё пурпурный мак между грудей

какая же она красивая — наша богородица

какая же она красивая

 

стоит у футбольной площадки

и мяч закатывается к её ногам

а она не наклоняется чтобы забрать его

и отнести в кабинет завуча

она не упрекает: обдерёте себе дети локти

брюки новые порвёте

и вообще — пора идти делать уроки

учить формулу площади и радиуса сферы

 

нет

она такая красивая

у неё пурпурный мак между грудей

она не делает всех этих гадостей

она просто отдает пас

черной маленькой туфелькой

 

                            (Мирослав Лаюк. Изобретение письменности: огненно-золотой)

 

Вот еще один запечатленный кадр — начало стихотворения Влада Лянкевича:

 

незнарок стаўшы мне на нагу дзяўчына

якая прыносіла каву просіць мяне ўзаемна

ёй наступіць — наступаю. усіх рассмяшылі

 

нечаянно наступив мне на ногу девушка

которая подносила кофе просит меня в ответ

ей наступить — наступаю. всех рассмешили

 

А вот пример из Яны-Марии Курмангалиной:

 

небо всё глубже деревья всё выше

жизнь всё размереннее и тише

только собака во сне

 

лает от счастья сомкнуты веки

грезя о вечном своём человеке

том что ломая ледок

 

в утреннем парке поправит бейсболку

да наклонится — погладить по холке

и отцепить поводок

 

«Что обеспечивает молодым авторам из разных стран национальное лицо?» — ставит вопрос Олийнык, но не отвечает на него. Ответить можно лишь отчасти: в современной русской поэзии больше описательности, есть тяга к плотным текстам, это поэзия существительных, поэзия большого словарного запаса; кроме того, у русских авторов соотношение силлабо-тоники и верлибра свидетельствует о меньшей популярности последнего.

Общее для современной поэзии всех трех стран — многословие. Четырех строф для поэтического высказывания уже не хватает. Тексты простынного типа — на полторы-две страницы формата A4 — встречаются у Михася Башуры, ИнгиКузнецовой,  Влада Лянкевича, Владимира Козлова, Дмитрия Тонконогова, Андрея Коровина, Вано Крюгера. Коротких текстов, напротив, в антологии почти нет.

Еще одна общая особенность — частое игнорирование знаков препинания.

Если рассматривать «Terra poetica» не только как факт народной дипломатии, но и как факт художественной литературы, нужно отметить, что тексты сильно отличаются техникой стихосложения — от виртуозно-затейливых до совсем примитивных: видимо, молодые авторы пока еще не научились отметать сомнительные рифмы вроде «кровь — вновь», «теориях — траектории», «диктофон — микрофон», «звуком — руки» и не слишком оригинальные образы вроде кровавого дождя или крови, становящейся глинтвейном.

Таким образом, у кого-то из-под пера выходит «поэтическая белиберда» (определение подслушано у российского издателя Вадима Месяца), у кого-то — так называемая настоящая поэзия (сакральный смысл плюс красота подачи). Вообще, надо сказать, в сборнике больше незамысловатых стихов, чем замысловатых — последние только у Дмитрия Тонконогова (Москва) и отчасти у Владимира Козлова (Ростов-на-Дону) и Игоря Астапенко (Киев).

В альманахе можно услышать и мажор, и минор, но доминирует, конечно, характерная для лирической поэзии минорная интонация: «и равны печалью светлой в дождевом своем родстве / все бессонные в москве и неспящие в сиэтле» (Яна-Мария Курмангалина).

Затронутые темы тоже традиционны для поэзии такого рода.

О любовных переживаниях пишут киевлянки Олена Карпенко («смотри, рубашка моя наизнанку, / сердце — тоже») и Людмила Дядченко («разлука лютует и засыпает всё больше / по горло. по уши. по всё»), Микола Антощак из Винницы («был богом / твоих волос / твоей косы / и её запах / лишал меня невесомости / держал меня у земли»); москвичка Инга Кузнецова («любовь ты соковыжималка»), минчане Нина Листота и Дмитрий Захаревич и многие другие авторы.

Точные слова об одиночестве нашел Вано Крюгер из Киева:

 

 

знаєш, люди — наче листя на дереві:

ніби і близько один від одного,

проте припаяні намертво черенками

до гілля,

може і зможуть доторкнутися випадково

один до одного,

проте будуть розлучені за примхою вітру:

зустрінуться лиш на землі,

відірвавшись від гілля,

за мить до гниття.

 

знаешь, люди — как листья на дереве:

вроде и близко друг от друга,

но намертво припаяны черенками

к ветке,

может, и прикоснутся случайно

друг к другу,

но будут разлучены прихотью ветра:

встретятся лишь на земле,

оторвавшись от ветки,

за миг до гниения.

 

О женщинах — Андрей Коровин (Москва):

 

самое главное в женщине

это история её души

не глаза или попка

не губы и грудь

а сколько тысяч ли

прошагала её душа

для встречи с тобой

 

О жизни и о мире размышляют Игорь Астапенко из Киева («Наша жизнь словно кубок, только немного надтреснутый»), москвички Яна-Мария Курмангалина («в середине тёмного ненастья где идёшь наощупь как фантом / в жизнь влюбляясь заново и насмерть но ещё не ведая о том») и Инга Кузнецова («мир понятно опасен / и так невместимопрекрасен / он машинно-ужасен / пахуч и колбасен»).

Еще один частый мотив — тема осени. «Холодный ожог поцелуя / и страшная близость к воде / скрываются в долгом дожде», — пишет Мария Маркова из Вологды; «над аллеями дым горьковатый и едкий / за деревьями в небе плывут этажи / обескровленный лист отмирает от ветки / но с последнею силой / цепляясь дрожит», — Яна-Мария Курмангулина; а золотая осень киевлянки Людмилы Дядченко похожа на «залежавшуюся в консервной банке шпроту».

Поэтов часто зовут дальние края: «без блата и очередей возьмем билеты / туда где на родном никто ни слова» (Наталья Пасичнык, Тернополь) — и в дороге у человека, как водится, «на душе — непокой, ожидание, / в его сердце — надежда и вера» (Михась Башура, Минск).

Тема алкоголя встречается только у минчанина Андрея Апановича, и то в игровом ключе — в стихотворениях «В чащобе» (сюжет: пьяница заблудился и орет благим матом в лесной чаще) и «Stenkenstolz» (сюжет: с утра у героя похмелье, но как же разлюбить спиртное? — и как же, однако, хорошо выпить!)

О старших в роду трогательно воспоминают Наталья Полякова из Москвы:

 

На балконе у дедушки мастерская. Заточка ножей и ножниц.

Так военного лётчика жизнь приручала — пересевшего на запорожец.

Так жили, так водку пили, так в горле першили крепкие папиросы.

И меня под мальчика стригли — всё лучше, чем жидкие косы.

 

А я и рада, и, чёлку смахнув со лба, тугие крутила педали

И дедушку обгоняла. И открывались с моста иные, озёрные дали.

Я слышала сзади весёлый звонок — он следовал всюду за мною.

Пока не замолк. Пока не замолк. Пока не замолк за спиною.

 

И киевлянин Мирослав Лаюк:

 

він виганяв бур’ян і горобців з городу так

наче торгашів з храму

він ішов до картоплі кукурудзи

редиски кропу з такою усмішкою

мов до церкви

а баба ганя завжди жалілася

що він нікого так не любить

як грушку ним колись посаджену

посеред саду

між горіхом і ранетою

і та грушка давала найкращі груші

 

він вчив мене сороміцьких коломийок

і посилав співати їх бабі

за що видавав сирного коника

він будив мене уночі

подивитися на їжака

який шарудів біля криниці

або на сову

яка пугикала на вершку черешні

чи лисицю

яка не помічаючи нас паслася у саду

 

діду коли ми зустрінемося

я вам за сирного коника

заспіваю ще багато сороміцьких коломийок

 

а груша ваша всохла

зразу після вас

 

он выгонял бурьян и воробьёв с огорода

как торгашей из храма

он шёл к картошке кукурузе

редиске укропу с такой улыбкой

словно в церковь

а баба ганя всегда жаловалась

что он никого так не любит

как грушку когда-то посаженную

посреди сада

между орехом и ранетками

и эта грушка давала лучшие груши

 

он учил меня похабным частушкам

посылал петь их бабушке

и давал за это сырную лошадку

он будил меня ночью

посмотреть на ежа

который шуршал у колодца

или на сову

которая ухала на вершине черешни

или лису

которая не замечая нас охотилась в саду

 

дед если мы встретимся

я вам за сырную лошадку

спою ещё много похабных частушек

 

а груша ваша засохла

сразу после вас

 

И, конечно, как поэту не писать об отношении к слову? О рождении поэтической речи говорят Наталья Полякова («слова идут навстречу немоте, / переходя на шаг, на шум, на шорох») и Инга Кузнецова («безыменье подобно колесу / мелькают в спицах лошадь и солома»). А вот настоящий поэтический обет:

 

Я не гуляю словамі.

Яны для мяне — святыя.

І кожны мой верш — бажніца,

Светлы іканастас.

Словы стаяць іконамі,

Дзіўнымі, залатымі:

Я толькі магу маліцца,

Каб веры агонь не згас.

 

Я не гуляю словамі.

Дзеля адной забавы

Стужкаю алітэрацый

Крылаў ім не звяжу.

 

Я не играю словами.

Они для меня — святые.

И каждый мой стих — божница,

Светлый иконостас.

Слова стоят, как иконы,

Странные, золотые:

Я только могу молиться,

Чтоб веры огонь не погас.

 

Я не играю словами.

Ради одной забавы

Ленточкой аллитераций

Крыльев им не свяжу.

 

 

— обещает Екатерина Водоносова из Минска. А Дмитрий Тонконогов молит об обратном:

 

Вот только заткнулся бы, чёрт побери,

голос внутри.

 

Горшочек, вари — горшочек, не вари.

Темы смерти касаются Яна-Мария Курмангалина («когда умирают красивые люди / видеть их угасанье / страшнее всего»), Инга Кузнецова («я грызу стылый лист / превращаясь в прожилку и терпкую горечь / я готова короткую жизнь / провести на холодном ветру / в этом кротком осеннем / межлиственном разговоре / прошептать / «не печальтесь я скоро умру»), и целых три поэта свели эту тему к словам о самоубийстве.

Сначала — Мирослав Лаюк в стихотворении «Красивые деревья»:

 

 

коли померла віслава шимборська

мій сусід через паркан

почав виходити в сад і казати:

дерева дерева які ви всі гарні — такі гарні

що неможливо вибрати на котрім із вас вішатися

 

когда умерла вислава шимборская

мой сосед через забор

начал выходить в сад и говорить:

деревья, деревья, какие вы все красивые —

невозможно выбрать на каком повеситься

 

 

Затем похожий образ видим в «Сорока думах» Игоря Астапенко:

 

коли ти до мене прийдеш ніч уже буде повсюди

коли ти до мене прийдеш я буду висіти на дереві

 

когда ты придёшь ко мне ночь будет уже повсюду

когда ты придёшь ко мне я буду висеть на дереве

 

И, наконец, у Андрея Коровина: «…почему все поэты / кончают жизнь самоубийством да от ужаса бессмертия своего от страха вечности».

 

А последнее желание может быть таким:

 

«пакажыце нарэшце, раз я тут акурат

дзе гэты ваш зікурат вышыні, якой не існуе

дзе гэта сіняя брама колеру, якога няма

пакажыце чалавеку з краіны

вечнага вяртання назад

у якой абпалены сад ніяк не спілуюць

у якой ніяк не даспаляць спілованы сад»

 

«покажите же мне, раз я здесь аккурат

где этот ваш зиккурат высоты небывалой

где врата эти синие цвета, которого нет

покажите человеку из края

вечных возвратов назад

где сожжённый сад никак не спилят

не дожгут никак спиленный сад»

 

                            (Влад Лянкевич, Минск)

 

Вообще, надо сказать, антология на редкость оптимистичная: про жизнь в ней написано гораздо больше, чем про смерть: на двадцать одну тысячу слов «смерть» упоминается всего девятнадцать раз.

«...Я вот тебе мир весь как на ладони весь он открыт для тебя / столько тебе городов построили и лесов посадили столько родили для тебя женщин / столько зрения дал тебе бог что ж ты жалуешься зараза тать твою так / люби эту жизнь пей эту чашу», — призывает Андрей Коровин в стихотворении «Мазурка».

А кто-то не хочет писать о трагическом или вообще о серьезном. Тому пример — блестящее паясничание Дмитрия Тонконогова:

 

Шуршит звуковая дорожка.

В Казани повесилась кошка.

А здесь под крылом проплывает мечеть,

такая большая, что хочется петь.

Похожая на крематорий,

сказал бы священник Григорий.

Ему лишь дай волю и правильный сан,

он всю Касабланку бы выправил сам.

Звучал бы в трубе её главной

воинственный хор православный.

 

У кого-то, как у минчанина Михася Башуры, из-под пера рождаются стихи, напоминающие песенку-шлягер:

 

Шумяць намоклыя лісты

На дрэвах сонных,

Прыпаў вясенні дождж густы

Да шыб ваконных.

 

Ад сонца дзённага астыў

Асфальт гарачы.

Я за сабой спаліў масты

Ўсе без астачы.

 

Гараць няшчырасці лісты

Ў агні пякучым,

Ды застанешся ў сэрцы ты

Тугой балючай.

 

Шумят намокшею листвой

Деревья сонные,

Припал весенний дождь густой

К стеклу оконному.

 

От солнца яркого остынь,

Асфальта лава.

Я за собой поджёг мосты

Пускай пылают.

 

Горят слова, горят листы

В огне трескучем,

Но остаёшься в сердце ты

Тоской колючей.

 

Сравним со строками другого минчанина, Андрея Апановича:

 

Шляхоў назад няма —

Гараць масты.

Мне не цікава, што падумаеш

Аб гэтым ты.

 

 

Назад дороги нет —

Горят мосты.

И не волнует, что подумаешь

об этом ты.

 

У Владимира Козлова из Ростова-на-Дону подборка составлена интересно — по нарастанию поэтической силы: отменьшего к большему.  От нарочито беспомощного до крепкого, как египетская пирамида.

В первом стихотворении видим следующие ужасы версификации (или, если угодно, назовем это модным определением «деконструкция текста»):

 

 

Отпуск, милый, проведём во сне.

Главное, рассказывай их мне.

Целый год ты их совсем не видел,

глаз не смыкал — мой муж, мой лидер.

 

 

Во втором стихотворении «Человек ниоткуда» с эпиграфом из Алексея Цветкова: «странник у стрелки ручья опершись на посох…» — есть уже совсем другие строки:

 

 

Странник, задумчив, стоит у стрелки ручья.

Всё на нём — чьё-то, только вода — ничья.

 

Но дальше вкус автору изменил:

 

Внутренний ад озирает тропу перед ним.

Оказалось, ручей с водой мёртвою — непроходим.

 

 

Но что интересно. В стихах Козлова есть энергия, чувствуются большая жизненная сила и желание повествовать. Даже если не знать обо всех регалиях автора, сразу становится ясно: он себя еще покажет. И происходит это уже на следующих страницах, в стихотворениях «Вести глубокого тыла» и «Внутри любви» (тут хотя бы привести меткое: «тесно в её любви, / не знаешь, как повернуться, / чтобы не поломать там всё»).

Сергей Савин из Киева любит термины из разных областей человеческих знаний. Его стихи — коктейль из ассимиляции, реабилитации, палимпсеста, анабиоза, нейронов, дубликатов, рефренов, аритмии, аорты, диафрагмы, эндокарда, импульсов, прострации, капилляров, кодов доступа, теории, траектории, квантовой локации и имитации.Наверняка у Савина получилось бы сделать переложение  словаря иностранных слов в стихах. Из-за доступных рифм вроде «диктофон — микрофон» или «локации — имитации» он пользовался бы большой популярностью.

Минчанин Влад Лянкевич шлет анархические призывы копать от забора и до обеда, вернее, «насыпать горы».

 

 

насыпаць горы насыпаць

адну за адной — няхай гэта будзе народны рух і ніхто не кіруе ім

            і не звярае з планам

 

насыпать горы насыпать

одну за другой — пусть это будет народное движение и им никто не руководит

              и не сверяет с планом

 

 

Еще одна современная трактовка философии свободы:

   

Ў кiшэнях нуль. Ну i халера з тым!

Знайду дзе ежы сабе знайсцi.

Ў карчме, што пры дарозе, будзе сёння пiр.

А п’яных не складана абакрасцi.

(…)

З сябрамi пiць, на сене дзеўку прытулiць

Я больш люблю, чым працаваць за плугам.

Куды хачу туды пайду.

(…)

Нiколi не прадам сваёй свабоды.

(…)

Ўсім сэрцам шчыры і таемных не заводжу спраў.

Якія справы могуць быць, калі ў кішэнях нуль?

 

В карманах ноль. И чёрт бы с ним!

Найду, где прокормиться можно.

В корчме, что у дороги, сегодня будет пир.

А пьяных обокрасть несложно.

(…)

С друзьями пить, на сене девку обнимать

люблю я больше, чем стоять за плугом.

Куда хочу туда пойду.

(…)

Вовеки не продам своей свободы.

(…)

Всем сердцем я открыт, дел тайных не веду.

Какие могут быть дела, когда в карманах ноль?

 

 

Вот такая песенка веселого крестьянина (а может быть, неуловимого Джо) авторства Андрея Апановича.

И, да, как не вспомнить про великих поэтов предшествующих поколений? От Мирослава Лаюка полетел привет Виславе Шимборской, от Тонконогова — Рейну с Ахматовой («Хочу быть Ахматовой, и чтобы Рейн был у меня на посылках), а от Коровина — Цветаевой:

 

Марина Цветаева

съедала своих любовников

высасывала из них нектар

обгладывала ручки и ножки

особенно любила мозговую часть

 

Как конфетка на коньяк, подборку завершают шаманские камлания киевлянки Леси Мудрак, представившей на суд читателей стихи с элементами звуковой поэзии:

 

 

Зачекай!

Не йди!

Не йди!

Там — зависоко!

за-Ви-соко!

завис-око

Зависоко тааааааамммм!

 

Подожди!

Не иди!

Не иди!

Там — слишком высоко!

сли-шком-Вы-соко!

слиш-ком!

Слишком высоко тааааааамммм!

 

 

В этом сборнике было и «низко», и «высоко». Спасибо составителям за то, что показали столько интересных стихов. «Мы все такие разные, и все-таки мы вместе» — это и есть главное.

 

______________

Все цитаты даны в переводе автора статьи.