Денис Соболев. Легенды горы Кармель: Четырнадцать историй о любви и времени. — С.-Пб.: Геликон, 2016.

Томас Манн когда-то говорил о своем «Иосифе и его братьях», что это роман не о евреях и не для евреев. О рецензируемой книге  можно сказать: она не только об израильтянах, и уж тем более не только для израильтян, хотя действие ее развора-чивается в израильском  (мировом?) городе Хайфа и его окрестностях.

Книга Дениса Соболева состоит из 14 новелл, а ее пространственным (и смысловым) стержнем служит вертикаль горы Кармель, вокруг которой и разрослась древне-современная Хайфа — с ее Университетом и Технионом, портом и нефтехимическими заводами, заброшенными кварталами, парками, пещерами, полными воспоминаний и призраков…

Соболев, уроженец Ленинграда/Петербурга, любит свой второй родной город с его причудливым рельефом, эклектичной архитектурой, разнопле-менными обитателями (евреи, арабы, «русские», последователи бахаизма). И он задался благородно-безумной целью: приобщить Хайфу к содружеству локусов, окутанных дымкой литературного мифа, — первым в этом ряду стоит, конечно, Петербург. Точнее, он хочет актуализировать мифотворческий потенциал Хайфы, явить его читателям. Замечу здесь, что если мифология Петербурга порождена в первую очередь умышленностью города, его стреми-тельным возникновением на пустом месте, то «легенды горы Кармель» тща-тельно сшиты автором из лоскутов седой старины, соединенных вставками вполне современной «синтетики».

При этом, говоря о «граде», автор, несомненно, обращается к «миру». Ины-ми словами, привязка к месту, его духу и «гению», для него важна, но обще-человеческая проблематика — на первом месте. Универсальные, вечные темы преломляется в этой книге через харак-терно хайфскую призму.

Соболев легко охватывает оком «глуби трех тысячелетий», непринужденно пере-мещает действие из времен Багдадского халифата и Средневековья в годы Первой мировой войны или в начало ХХI века, а иногда  сосредотачивает его в неких вневременных точках («О драконе горы Кармель…»). Эта новелла — одна из лучших в книге, к тому же очень показательная для авторского метода. Начавшись в протокольно-хроникальном ключе, по-вествуя о далекой предыстории Хайфы и еще более древнего поселения Шикмона, она нечувствительно («так гласит леген-да») наполняется фантас-тическими, сюрреальными деталями и мотивами. И главный из них — расположенное в пещере хранилище («гениза») вышедших из употребления талмудических текстов. Образ стремительно расширяется, обре-тает символическое измерение: «хайфская гениза» — это свалка не только никому не нужных документов, но и писем, днев-ников, исповедей, надежд, мечтаний, идеалов. Склад невостребованных мыслей и чувств.

А отсюда парабола повествования уходит в сферу щемящей, безмолвной любви между двумя разделенными, обреченными на не-встречу сердцами, наполняется томлением и тоской — чтобы завершиться философско-филоло-гической максимой: «Любовь и жизнь возможны только в слове».

Сквозная тема, объединяющая (наряду с местом действия) цепочку историй в «роман» — это тема человеческого одиночества, великой трудности подлин-ного  понимания, единения, любви. И — отчаянного стремления к преодолению одиночества. Не ново? Верно, однако в литературе давным-давно нет новых тем. Все — разработка. И Соболев решает поставленные задачи тонко, изобре-тательно и мастеровито.

Например, первая новелла книги «Про великого поэта Соломона ибн Габироля и фарфоровую куклу» являет собой пона-чалу лаконичнейший конспект совре-менного «отчужденного» существования: с его механистичностью, меркантилиз-мом, замкнутостью индивидов на себе, с растворением всяких ценностей и смыслов в кислотной среде психоаналитических клише и псевдодуховной болтовни. Из тошнотворной этой реальности герой, Юваль, бежит в парадоксальное зазеркалье легенды, где не человек, а кукла, ожив-ленная творческим усилием (подобное совершил когда-то поэт и маг Ибн Габироль), может стать существом близ-ким, достойным любви…

А в рассказе «Про пустой дом на Халисе» русскоязычному инженеру-программисту Алексу, вполне современному израильтянину и гражданину мира, доводится приобщиться (пройдя сквозь дверцу магического шкафа) давно исчезнувшей реальности: с драконом, замками, рыцарями и прекрасными дамами. Контраст между интенсивностью, яркостью легендарной жизни и пустот-ностью окружающей Алекса повсед-невности оказывается таким горьким, что облегчить его боль может только встречен-ный им в развалинах Халисы философ — призрак героя другой новеллы, входящей в эту книгу.

Есть здесь сюжеты, вырастающие из почвы еврейской и израильской истории: турецкое владычество в Палестине, британское владычество в Палестине, зарождение и развитие сионизма, Катастрофа и создание Государства Израиль, волны репатриации евреев из России и Восточной Европы. В новелле «О пиратах хайфского залива» Соболев закручивает байку о евреях-корсарах, мстящих испанцам за изгнание, прячущих сундуки с сокровищами и соблюдающих субботу. Забавно звучит разговор двух таких персонажей XVII века, обсуждающих свои пиратские дела на современной блатной фене. А в рассказе «Про девочку и корабль» обсценная лексика звучит буднично и уныло. И это работает на достоверность в духе натуральной школы. Девочка Лена — «неблагополучный подросток» из русскоязычной израильской среды, чужая и в своей семье, и в своей компании, «потерянное дитя», выпавшее из общества и культуры. Встретившийся случайно на ее пути чудак-математик (он читает книжки!) становится для нее кем-то вроде капитана Грея или, по крайней мере, живым свидетельством того, что способ ее существования — не единственно возможный.       

Прослеживая пунктирно бурные про-цессы, протекавшие в израильском обществе, Соболев склонен к весьма нелицеприятным оценкам и суждениям, оспаривая многие расхожие мифы, с печалью констатируя жесткое призем-лениесионистской утопии на почву  «нормальных» устремлений к богатству, господству, довольству собой.

Стилистически книга изрядно разно-лика. Здесь и «житийные истории»,  как «О духе замка Рушди» — о средневековом еврее, ставшем монахом ради возмож-ности расписывать церкви; и стилизация под «Сказки тысячи и одной ночи» («О любящем и любимом»), с ерническим и макабрическим финалом; и новелла «Про Биньямина из Туделы и нашествие бабуинов» — выдержанная в пародийной наукообразной тональности инвектива против человеческих пороков в духе Свифта или Анатоля Франса. О том, что автору не чужда и стихия юмора, свиде-тельствует заключительная история «Про ретривера и барсука», где тема поиска «родной души» звучит лирично и совсем не надрывно.

Не все в книге равноценно — порой автор отдает избыточную дань риторике и умозрительности. Но в лучших новеллах он достигает подлинной психологической пронзительности и виртуозно балансирует на тонкой грани, соединяющей реальность с воображенным или приснившимся. А еще — текст здесь проникнут неулови-мыми излучениями духовной энергии, («струеньем невещественного света», говоря словами Гессе): как будто в темноте горят огоньки свечей, колеблемые ветрами безвременья, но не желающие гаснуть…