Ровеснику

Мой отец, корректировщик миномётного огня,
Спит — кричит, встаёт — не ропщет, только смотрит на меня.
А когда глаза закроет — то в атаку прёт, как все,
То опять окопчик роет на нейтральной полосе.
То ползёт и провод тащит, то хрипит на рубеже...
Папа, ты меня не старше, мы ровесники уже.
На моём дрожащем веке — слёзы кровью по ножу.
Ты остался в прошлом веке, я всё дальше ухожу.
Отчего ж не рвётся между наша общая судьба,
Это я огонь кромешный вызываю на себя,
Это я с последней ротой, с командиром на спине,
И в Синявинских болотах сердце выстудило — мне.
Голос твой — не громче ветра...  Не расслышу, не пойму...
Почему же я всё это раньше не сказал ему.

Вечер лошади

Эта лошадь ходила по лугу,
Эта лошадь ходила по кругу
И как будто несла беду.
Были пятна на шкуре ржавы,
На задворках большой державы
Лошадь плакала на ходу.

Усмехались кобылки криво,
Малолетки неслись пугливо
И брезгливо смотрел жеребец,
Как старуха терпела пытку,
Как разбиты её копыта,
Как её погоняет бес...

Но в ушах, но в небесной выси
Пели скрипки и трубы выли,
Было всё, как во сне, во сне...
И вовсю развевалась чёлка,
И вертелась юлой девчонка
На широкой её спине.

Лошадь слышала гром оваций,
Но со славой легко расставаться,
Если розданы все долги,
Если смерть ничего не значит!..
На лугу цирковая кляча
Нарезала свои круги.

* * *
эти каменные были в паутине и в пыли
знаки памяти и боли  чья-то выбила рука
это мы с тобой приплыли это мы с тобой дошли
наши беды и любови  принесли издалека

в спину нам дышала матом  расписная сторона
был бы я по жизни мотом всё растратил бы допрежь
только дальние раскаты  и небесная война
да работа да заботы на закорках не допрёшь

этот груз полна кошёлка  только выгорел дотла
всё отбросить и не жалко и остаться налегке
там где травы мягче шёлка и замёрзшая ветла
и последняя рыбалка  на заплаканной реке

Девушка с веслом

Я больше девушку с веслом  
Любил, чем пионера с горном.
Когда их обрекли на слом,
Так было горько!
Пацанчик, я на них глядел,
На их огромные фигуры.
Пятнистый гипс торчал из тел
И арматура.
Но всё же гордость в них была,
И стать заслуживала взгляда,
И эта девушка плыла
Над Ленинградом.
Горнист лишь для неё дудел,
И эти каменные звуки  
Касались обречённых тел,
Крошили руки...
Шли после гипсовых утех
Века суровые, стальные
И я смотрю на прошлых, тех
Без ностальгии.
Но всё ж в душе бедлам и слом:
Пускай живу в молчанье гордом,
Ревную девушку с веслом
К парнишке с горном!

* * *
Вальсок уходящего мая
В невольные слёзы вотру.
Прижмёмся покрепче, родная,
Полегче вдвоём на ветру.

А прошлое холодом дунет,
И травы запахнут, как мёд...
Но двадцать второе июня — 
И вновь моё сердце сожмёт.

Молохта

Молохта моя — длинная, как день с утра,
Быстрая, как дыхание на бегу,
Холодная, как последняя из утрат,
Что ещё вспомнить могу?
В твоих бочагах вздыхают сомы,
Твои кувшинки — следы от солнечных лап.
Не от сумы спасаюсь, не от тюрьмы, —   
От поздней печали, в которой я тих и слаб.
По этому берегу бегал мой огненный пёс,
И я (нынче странно это) за ним поспевал,
Всплески и блики ловил он, цветы и стрекоз.
Вспомню — и наповал!
Облака над рекой, неспешные овны,
И солнце за ними — мой рыжий, мой золотой...
А сердце стучит так же неровно,
Как эти стихи — задыхающейся строкой.