Отец

Составы не идут на Ост.
Два дня назад разрушен мост,
в воде каркас на гнутых шпалах:
в   пучину батюшки-Днепра
его свалили «мессера»,
бомбя с высот предельно малых.
Взят Минск. Весь день над головой
немецкой карусели вой.
Забрали всех, кто был постарше,
на усиление полков.
Детей, больных и стариков
из города увозят баржи.
Идут к мосту средь полной тьмы,
народа — с носа до кормы,
маневры с помощью компаса.
Вот-вот обломками моста,
как бритвой, посечёт борта,
и в дно вопьётся сталь каркаса.
Ночь — глаз коли, огни — не сметь.
Увидит немец с неба — смерть,
вода черна, подстать мазуту.
Молился штурман на компас,
вздохнули только через час,
идя по южному маршруту.
Кто проверял свои мешки,
Кто спал. Светлела рябь реки.
Пропел в деревне первый петел.
С короткой чёлкой, невысок,
Глядел мальчишка на лесок.
Так мой отец то утро встретил.

Стойкий оловянный солдатик

У оловянного солдатика
другие вес, походка, статика.
Вот все на «первый и второй».
Он портит строй.

Препятствий взвод штурмует полосу;
сержант,   который час без голосу,
хрипит: «Бери её, вперёд!»
Он не берёт.

Он по команде лечь пытается,  
но ничего не получается:
мешает, что нога одна.
И вдруг — война.

И в суматохе   действа рьяного
вписали в списки оловянного:
мол, руки есть, а что нога?
Пусть бьёт врага.  

С рассветом двинулись колоннами,
а дальше — к фронту, эшелонами;
и там на всех — один удел:
взвод поредел.

А тем, кто выжил, — тем солдатикам  
дорога   прямо к   медсанбатикам.
Без рук, без ног, как наш герой — 
один, второй.

И где-то там,     кряхтя и бедствуя,
канонам новым   соответствуя,
стал наш солдатик средь мужчин
неотличим.