Евгений Водолазкин. Лавр: Неисторический роман. ≈ М.: Астрель, 2013.

Одно только непонятно: с чего вдруг читатели ╚Лавра╩ решили, что этот текст ≈ ╚постмодернистский╩?

Второй, после ╚Соловьёва и Ларионова╩, роман Евгения Водолазкина, конечно, ≈ отчетливо и открыто ироничный (чего не отменяют ни серьезность иных эпизодов, ни их трагичность, ни часто сопутствующая тому и другому подробная ≈ иногда до мучительного, натуралистичность и физиологичность). Называя его ╚постмодернистским╩¹  (а это ≈ одно из самых частых обозначений ╚Лавра╩ в сетевых откликах на него), многие, скорее всего, имели в виду именно это ≈ забывая, вероятно, о том, что ирония была важнейшим интеллектуальным инструментом еще для иенских романтиков, которых, в свою очередь, не упрекнешь ни в каком ╚постмодернизме╩ ≈ простецки понятом как, например, безразборный эклектизм и признание всех ценностей условными, относительными, а стало быть, и не слишком значимыми. И у Водолазкина она ≈ отнюдь не ерническая и уж никак не пустопорожняя, а та самая, шлегелевская, которая содержит в себе и ╚вызывает в нас чувство невозможности и необходимости всей полноты высказывания╩² . Одновременно, заметим: невозможности и необходимости.

Когда это, собственно, взаимоотношения человека с Богом ≈ будучи приняты совсем всерьез ≈ характеризовались чем-то иным, нежели это неустранимо-напряженное сочетание невозможности и необходимости?

На некоторые вещи, то есть ≈ и главные, коренные вещи жизни как раз таковы ≈ как на солнце, прямо, не рискуя выжечь себе глаза, не взглянешь ≈ просто уже потому, что такова человеческая размерность и человеческая оптика. Иными словами, как только пытаешься говорить о них прямо и с пафосом, ≈ можешь быть уверен, что в качестве неподконтрольного нам защитного механизма включится фальшь и окажется, что говоришь ты в результате совсем не то и не так, как собирался. Да и слушать тебя никому особенно не хочется. Между тем, что касается ╚Лавра╩, то один из его рецензентов, Павел Басинский, кажется, совершенно прав: этот текст ≈ именно благодаря своей иронии и игре ≈ счастливо избавлен от фальшивых интонаций³ . Это ≈ тот самый (и такой ли уж парадоксальный?) случай, когда уклончивость оказывается прямым условием точности и честности.

Затем и нужна сложная система зеркал, ирония и игра, чтобы главное в этих зеркалах отразилось и мигнуло нам тем лучом, который мы способны вместить.

При всей своей ироничности (при ее, так сказать, действенной помощи) ╚Лавр╩ ≈ роман с жесткой вертикалью. Он ≈ даже, рискну утверждать, проповеднический ≈ хотя очень осторожно, деликатно, так сказать, в лайт-версии: хорошо зная своих современников, Водолазкин отдает себе отчет и в том, что прямая проповедь, как слишком обязывающая, с высокой вероятностью не будет услышана. От нее станут защищаться.

Смешение, в непредсказуемом порядке и в произвольных объемах, разных языковых, стилистических, а с ними и временных пластов, о которых каждый, заговаривающий об этом тексте, упоминает практически неизбежно и которое кажется верным, вернее некуда, свидетельством ╚постмодернистичности╩ текста ≈ разумеется, одно из прямейших, едва ли не в лоб, указаний на то, что время ≈ иллюзия (в конце концов, можно утверждать даже то, что такое указание ≈ весь роман в целом). Впрочем, иной раз ≈ для тех, кто уж совсем не понял ≈ автор (пусть и устами своих персонажей) говорит о том же самом попросту открытым текстом.

╚Святые вроде бы не двигались и даже не говорили, ≈ рассказывает он о посещении своими героями, по пути в Иерусалим, подземелий Киево-Печер-ской лавры, ≈ но молчание и неподвижность умерших были не безусловны. Там, под землей, происходило не вполне обычное движение и раздавались особого рода голоса, не нарушавшие строгости и покоя. Святые говорили словами псалмов и строками из своих житий, памятных Арсению с детства. Тени от подносимых свечей перемещались по высохшим лицам и полусогнутым коричневым кистям. Казалось, что святые приподнимали головы, улыбались и едва заметно манили руками.

Город святых, прошептал Амброджо, следя за игрой теней. Они представляют нам иллюзию жизни.

Нет, также шепотом возразил Арсений. Они опровергают иллюзию смерти.╩⁴ 

Иллюзорность времени и создаваемых им условностей, все эти пластиковые бутылки под тающим снегом XV века и цитатки из Сент-Экзюпери (мы-де в ответе за тех, кого приручили) в устах людей того времени имеют смысл исключительно в качестве указателей на существование неиллюзорного и безусловного.

Есть, правда, одна существенная проблема. Она ≈ в том, что движется главный герой ≈ с того самого момента, как он вообще начинает куда-то, от своих исходных заданностей, двигаться ≈ вовсе не к Богу во всей полноте Его христианского понимания. Он преследует собственные цели (одну, но всепоглощающую цель). И это ≈ отнюдь не соединение с Богом, не ≈ родственное ему, в конечном счете ≈ делание людям добра, понятое как служение Ему же, и не выполнение того, что мы, нынешним, поздним, вырожденным языком, назвали бы ╚выполнением собственного предназначения╩ (дар целительства Арсений нашел в себе готовым и, как мог, осваивал, необходимые умения и знания получил в детстве от деда, ничего не выбирая ≈ и пользовался всем этим по мере разумения и случавшейся необходимости, а вовсе не делал из этого жизненной программы ≈ не говоря уже о том, что был в его жизни целый большой период ≈ описанный в главе ╚Книга отречения╩ ≈ когда он юродствовал и никаким лечением вообще не занимался). То есть вполне можно сказать, что целительство, принесшее главному герою славу и святость, для него не было главным и не составляло его задачи ≈ не более, в конце концов, чем то же юродство или смертельно опасное в ту пору паломничество в Иерусалим. Оно было ≈ и догадавшийся в конце концов о проницаемости и условности всех времен Арсений не счел бы такого словоупотребления анахронизмом ≈ по сути глубоко инструментально.

Достигаемое на протяжении всей книги состояние Арсения-Амвросия-Лавра ≈ это состояние невольной, ненамеренной святости. Даже такой, которая достигается едва ли не вопреки собственным намерениям ее, так сказать, носителя (в конце жизни схимонах Лавр прямо-таки отказывался от признания какой бы то ни было своей ценности, завещая не хоронить его по-человечески, а отволочь за ноги и бросить ╚на растерзание зверям и гадам╩⁵ . Впочем, такое как раз в манеру поведения святых, считавших себя великими грешниками, вполне вписывается). Но скажу еще резче: Бог как Таковой, Сам по Себе и взаимоотношения с Ним его в принципе очень мало занимают. Если вообще.

Единственная, всепоглощающая задача Арсения, ставшего исключительно ради этой задачи вначале, в юродстве, по имени погубленной им любимой женщины ≈ Устином, в монашестве, в память о своем погибшем друге ≈ Амвросием, в схиме, уже по внеличным обстоятельствам, ≈ Лавром ≈ отмолить у Бога душу той, которая умерла в родах по его вине, и душу их мертворожденного и оставшегося некрещенным сына. Все, больше ничего⁶ . (Именно с умершей Устиной, а вовсе не с другим, по идее ≈ Главным Собеседником Арсений на протяжении всей жизни непрерывно разговаривает, хотя она ему и не отвечает. Именно к ней ≈ а не к Кому-то еще ≈ он, по собственному разумению, и движется: ╚<┘> я боюсь, Амброджо, ≈ признается Арсений другу в трудную минуту, ≈ что все мои дела не помогают Устине, а путь мой ведет меня не к ней, но от нее. Ввиду близкого конца света ты ведь понимаешь, что я не вправе заблудиться.╩^7 )

Вся жизнь, все смирение, служение и самоотдача оказываются подчинены только этому: вине и долгу, долгу и вине ≈ христианского в которых лишь то, что души и их посмертную судьбу герой намерен вымолить и выслужить у Бога, понятого более-менее по-христиански. Все остальное, что он делал, в некотором смысле может быть названо побочным продуктом упорной ≈ и часто слепой ≈ работы над главной задачей: герой отнюдь не всякий раз знает, как ему поступать, и оказываетсядвижим скорее случаем и обстоятельствами, нежели сознательным намерением (впрочем, можно, конечно, сказать, что и Провидением, Которому в чем же еще себя и манифестировать, как не в случаях да в обстоятельствах?).

Получилось ли что-нибудь из этой единственной сверхзадачи ≈ мы так и не узнаем (хотя о том, как чувствовала себя душа Устины, уводимая Смертью ≈ не ангелом, заметим, а персонифицированной Смертью ≈ персонажем, кажется, не слишком-то христианским! ≈ сразу порасставании с телом, автор нам рассказывает довольно красочно, так и хочется сказать ≈ убедительно). В посмертные обстоятельства самого Лавра автор нас не пустил. Зато святость достигнута, да, была ≈ и немедленно по кончине Лавра оказалась всеми присутствовавшими, включая самое природу, признана.

Отдельный вопрос, что пути к ее достижению Господь (руками автора) предоставил Арсению просто на редкость подходящие ≈ от целительства (которое, повторяю, главный герой не выбирал и которого тем паче не добивался, а получил в некотором смысле готовым) до паломничества в Иерусалим ≈ на которое он тоже не напрашивался и которого, тем более, не инициировал. Если уж сам Арсений что-то и выбирал намеренно и осознанно, то ≈ юродство и монашество, однако славу, ценность и место в (пусть сконструированной авторским воображением ≈ неважно) народной памяти принесли ему не они. Запомнился Арсений-Устин не в качестве юродивого, которые ≈ показывает нам автор ≈ в тогдашнем Пскове и кроме Устинабывали, да еще, пожалуй, и более яркие; монашество вообще было в те поры уделом многих. Он запомнился ≈ и обрел святость ≈ именно как целитель-Рукинец.

Не возьмусь судить, как ≈ насколько корректно ≈ все это выглядит с канонической точки зрения (было бы интересно что-нибудь об этом прочитать). Впрочем, есть основания надеяться, что автор ≈ специалист по литературе русского средневековья, знающий свой предмет профессионально ≈ выдержал корректность и в этом отношении тоже.

Во всяком случае, подозреваю, Водолазкин ≈ если только текст хоть сколько-нибудь отражает его собственное отношение к жизни ≈ человек отчетливо пострелигиозной ≈ и, что и того более важно, постатеистической ≈ эпохи. То есть такого культурного состояния, когда и религиозная жизнь во всех ее традиционных и безусловно ≈ как само естество вещей ≈ принимаемых подробностях, и самоуверенный атеизм обнаружили свою если не исчерпанность (будет еще в истории ≈ хотя вряд ли в прежних масштабах ≈ и то, и другое), то несомненную недостаточность. Когда потребность в соотнесении себя со ≈ скажем осторожно ≈ некоторым высшим началом и в выходе за пределы горизонтальной плоскости существования явно чувствуется, но отношения с традиционными формами такого соотнесения уже не особенно складываются. (Еще и поэтому хороша, выглядит такой органичной водолазкинская ироничная интонация.) Поэтому так хорошо пишется и с таким интересом читается повествование, хотя бы и вымышленное, о герое, который проживал религиозные смыслы не то чтобы совсем вне церковной традиции, но с самого ее краешку⁸ .

Кстати, тут представляется важным, что роман, как его обозначил сам Водолазкин, ╚неисторический╩. Тут, пожалуй, можно было бы даже поздравить автора с новоизобретенным жанром. Или, точнее, с новосформулированным ≈ по крайней мере, один, уже состоявшийся и очень известный, текст такого жанра в голову приходит: это ╚Иосиф и его братья╩ Томаса Манна, в котором, при всей добросовестной тщательности реконструирующих усилий, речь вовсе не идет ни о каком восстановлении облика прошлого, о том, что, как воскликнула перепечатывавшая роман машинистка, ╚теперь хоть знаешь, как это было на самомделе╩. Я не о сомасштабности, я всего лишь о жанровом родстве. И Манн вовсю позволял своему времени ≈ и устройству человека, как он его понимал ≈ отчетливо просвечивать через историческую реконструкцию, выговариваться ее средствами, и Водолазкин делает то же самое.

Еще одна сквозная мысль у сегодняшних прочтений ╚Лавра╩, которая тоже повторяется едва ли не в каждом отзыве о нем ≈ та, что это ≈ роман об отношениях со временем, о его (а следовательно ≈ и смерти), в конечном счете, иллюзорности, о том, что все времена ≈ в сущности, одно, особенно с точки зрения вечности⁹ . Об этом, опять-таки даже вполне прямым текстом, говорится и в самом романе¹⁰ .

╚Мне все больше кажется, ≈ говорит Арсению его спутник, итальянец Амброджо, одаренный, по авторскому умыслу, некоторыми провидческими способностями, ≈ что времени нет. Все на свете существует вневременно, иначе как мог бы я знать небывшее будущее? Я думаю, время дано нам по милосердию Божию, чтобы мы не запутались, ибо не может сознание человека впустить в себя все события одновременно. Мы заперты во времени из-за слабости нашей.╩¹¹ 

Эту же мысль охотно повторю и я. Тем более, что мысль ≈ применительно к миру в целом ≈ старая, коренная и высказывалась людьми весьма достойными: ╚Смерть и Время царят на земле, ≈ / Ты владыками их не зови; /Все, кружась, исчезает во мгле, /Неподвижно лишь солнце любви╩¹² . Не совсем, правда, и не исключительно той любви, что связывала Арсения с Устиной, но все же и та ≈ несомненный отблеск ╚от незримого очами╩¹³ , позволяющий его некоторым образом уловить. Во всяком случае, роман Водолазкина ≈ и я снова не о сомасштабности ≈ о тех же самых трех константах: времени, смерти и любви. И о том, что некоторые из них, с известной вероятностью, иллюзорны. Лавр же, собранный из множества своих прототипов по настоящим текстам средневековых житий и пересказанный иной раз нарочито нынешним языком, ≈ как раз такой, каким мы способны его вообразить. Это ≈ сделанный из средневекового материала ╚герой нашего времени╩.

Очень похоже, то есть, на то, что нас сегодня куда больше занимают время и смерть, наши отношения с ними и наша собственная, определяемая ими (или не вполне) участь, чем Тот, Кто, по идее, должен был бы быть главным героем жизни Арсения-Лавра, и только ли его?¹⁴  Можно, конечно, сказать, что отношения со временем, смертью и любовью, с их возможностями и невозможностями, их проживание и прояснение ≈ тоже способ настроиться на восприятие ╚незримого очами╩. Конечно, можно. Только, по всей вероятности, мы при этом окажемся еще более скраешку, чем Арсений-Лавр. Или ≈ говоря более оптимистично ≈ в самом начале.

А может быть, роман ≈ еще и о том, что автор, с присущей ему ироничностью, высказал в диалоге двух исчезающе-второстепенных персонажей в самом его конце. Они обсуждают русскую жизнь, но разве это не относится к нашей ситуации в мире вообще?

╚Что вы за народ такой, говорит купец Зигфрид. Человек вас исцеляет, посвящает вам всю свою жизнь, вы же его всю жизнь мучаете. А когда он умирает, привязываете ему к ногам веревку и тащите его, и обливаетесь слезами.

Ты в нашей земле уже год и восемь месяцев, отвечает кузнец Аверкий, а так ничего в ней и не понял.

А сами вы ее понимаете, спрашивает Зигфрид.

Мы? Кузнец задумывается и смотрит на Зигфрида. Сами мы ее, конечно, тоже не понимаем.╩¹⁵ 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 ¹ Например: ╚"Житие святого Арсения" ≈ не религиозная, но постмодернистская проза высокой пробы. Сравнения Водолазкина с Умберто Эко уже стали общим местом╩ (http://blogs.mail.ru/mail/uniatova/4BE5A3458EC59BF5.html); ╚историко-постмодернистский роман Евгения Водолазкина "Лавр", жизнеописание еще одного "несвятого святого" уже собирает восторженные рецензии╩ (Антон Долин. Книжные итоги года: сенсации пылятся на полке // http://news.mail.ru/society/11385371/); ╚Роман "Лавр" ≈ это, как пишут продвинутые критики, роман постмодернистский. Как я понимаю постмодернизм ≈ это такой вариант китайской кухни. В Китае <┘> отношения повара с едоком ≈ отношения игры: я тебя накормил, угадай, что ты только что съел. Когда же сталкиваешься с очередной постмодернистской книгой, понимаешь, что ее автор ≈ это твой китайский повар: не будем вести себя по правилам, угадай, что я написал.╩ (Владислав Толстов на сайте премии ╚Национальный бестселлер╩, http://www.natsbest.ru/Tolstov13_vodolazkin.html); ╚"Лавр" есть постмодернистское нафаршированное, словно кусками битого стекла, шокирующими анахронизмами житие целителя, святого, праведника <┘>╩ (Лев Данилкин в ╚Афише╩,http://www.afisha.ru/book/2220/?from_site=asearch). С другой стороны: ╚Формально-исторический роман о Средневековье, "Лавр" несомненно выходит далеко за рамки "жанра", не ограничивается ими. Это ≈ самый настоящий постмодернизм. Автор мастерски смешивает время и язык ≈ средневековые лексика (но все понятно!) и реалии переплетаются с современными, и диссонанса не возникает ≈ все на удивление гармонично.╩ (http://www.labirint.ru/books/364570/)

²Цит. по: http://enc-dic.com/new_philosophy/Romantizm-1028.html

³ ╚В этом романе вовсе нет фальши.╩ (http://www.rg.ru/2012/11/26/basinskij.html)

⁴ С. 274.

⁵ С. 433.

⁶ Интересно, что из авторов всех рецензий, в которых ≈ как положительных, так и, чуть реже, отрицательных ≈ у ╚Лавра╩ недостатка не было, это заметил только один ≈ Алексей Балакин (http://www.colta.ru/docs/13964). Вполне вероятно, это тоже симптоматично для состояния умов нашего времени, ибо и мы, рецензенты, люди и неминуемо проецируем на осмысляемый текст то, что занимает нас и за его пределами. Многие прочитали текст как несомненное утверждение христианских ценностей, как ╚житие в жанре романа╩, ≈ что, скорее всего, свидетельствует о соответствующих ожиданиях, о потребности в таком утверждении. Попросту ≈ о наличии запроса.

⁷ С. 279.

⁸ Упомянутый рецензент ╚Кольты╩ высказывается об этом еще более категорично: ╚Большую часть романа его герой живет вне церкви и даже вне религии╩ (там же ≈ http://www.colta.ru/docs/13964). Думается все же, что это не вполне так, ≈ вне церкви, пожалуй, во внемонашеский период жизни ≈ да, но от религии, вкупе с налипшими на нее бытовыми представлениями, в средневековом обществе, пусть даже (зато грамотно!) измышленном, деться было все-таки некуда ≈ и нашему герою это тоже не удалось. В конце концов, юродивый, в качестве которого Арсений-Устин прожил целую ╚Книгу отречения╩ ≈ фигура несомненно религиозная и в этом контексте только и имеет смысл. Да и в Иерусалим он тоже ходил не зачем-нибудь, а все-таки к Гробу Господню.

⁹ Например: ╚<┘> это и роман о времени. Точнее ≈ об отсутствии времени, его преодолимости через приобщение к вечности. Время романа ≈ мерцающее, его ход постоянно прерывается "врезками" из других времен.╩ (анонимное предисловие к отрывку из романа в ╚Новой газете╩, http://www.novayagazeta.ru/arts/56134.html); рецензент на ╚Лабиринте╩: ╚Это книга о самых важных вещах ≈ о Боге и вере в Бога, о времени и о том, что времени ≈ не существует, все едино и все связано со всем, о любви и самопожертвовании...╩ (http://www.labirint.ru/books/364570/)

¹⁰ Признается в этом ≈ за пределами романа ≈ и сам автор: ╚Я думаю, ≈ говорит он в дискуссии на электронных страницах журнала "Сноб", ≈ "Лавр" ≈ это во многом роман о времени, точнее ≈ о его отсутствии. В одной из записных книжек незабвенный Дмитрий Сергеевич Лихачев сравнил время с иглой на пластинке: "Если продолжить наше сравнение с пластинкой или диском, на котором записана не только жизнь наша, но и всего существующего во времени, то надо признать, что жизнь вселенной не просто проигрывается иглой времени, но звучит и видится сразу, вневременно и всезнающе для Бога и для нас, "запертых" во времени.╩ (http://www.snob.ru/selected/entry/54123#comment_533807)

¹¹ С. 279.

¹² http://rupoem.ru/solovev/bednyj-drug-istomil.aspx

¹³ http://rupoem.ru/solovev/milyj-drug-il.aspx

¹⁴ Автор, похоже, и сам думает что-то в этом роде. На четвертой странице обложки он так и пишет: ╚Есть то, о чем легче говорить в древнерусском контексте. Например, о Боге. Мне кажется, связи с Ним раньше были прямее. Важно уже то, что они просто были. Сейчас вопрос этих связей занимает немногих, что озадачивает. Неужели со времен Средневековья мы узнали что-то радикально новое, что позволяет расслабиться?╩

¹⁵ С. 440≈441.