Игорь Шкляревский. Золотая блесна. Книга радостей и утешений//«Знамя». 2016. № 1

 

Эта книга вызывающе прекрасна. Но ее истинная красота открывается не всем. Эта книга — для избранных, для тех, кто не забыл ни первородной тьмы, ни библейского света.

«Есть тайные опознавательные знаки, по ним здесь узнают своих».

Вы чувствуете, что вы — свой? И уверены, что ваше чувство не обманывает вас? Тогда входите без опаски, эта книга распахнута настежь. У нее нет ни начала, ни конца, и читать ее можно с любой страницы.

«Пережидая зной, я засыпал в тени под ивой. Во сне я чувствовал, что на мое колено села бабочка, и улыбался, это запах скошенного клевера перелетал ко мне через реку.

В безоблачном пространстве памяти запечатлялись облака, стрижи, круги на плесе и речная веха, ну, попросту, метла (ее трясла вода), застрявшая баржа, груженная песком, и перевернутые в зеркале Днепра египетские пирамиды…

И мой улов, лиловые и серые бычки-подкаменщики, и образы пылающего зноя, размноженные вдалеке сараи, текучие столбы, зигзаги, змеи — вдоль картофельного поля.

Удаляясь, они приближаются…»

«Золотая блесна» завораживает своей непредсказуемостью. Видения перетекают друг в друга и смешиваются с явью. И попробуй отличи одно от другого.

«Бывает, прилетит с туманом что-то щемящее, невыразимое, только душа на вздохе всхлипывает, как расстегнувшийся баян, свисающий с плеча слепого баяниста...»

Что так мучительно притягивает меня в этих простых словах? В чем тайна их обаяния?..

Шкляревский говорит, что в «Слове о полку» все видно с высоты птичьего полета. Я вспомнил об этом, когда перечитывал «Золотую блесну». Угол зрения в литературе важнее точки зрения. Точка зрения — это гражданская позиция, это — то, про что, и то, ради чего. Но сама литература — это угол зрения: смотрю и вижу — слышу и чувствую — люблю и помню. И «Золотая блесна» — вся! — соткана из этой тончайшей материи. Из этих неуловимых душевных состояний, более чем странных в своей привольной обыденности и сиюминутности.

Наука занимается такими явлениями, которые можно повторить. А неповторимое досталось поэтам. Шкляревский всю жизнь занимается только неповторимым. И мгновение для него может быть больше вечности, а капля днепровской воды — дороже мирового океана.

Русский космос начинается со знаменитого ломоносовского:

 

 Открылась бездна, звезд полна;

 Звездам числа нет, бездне дна.

 

Бездонная бездна — здесь еще метафора, и звезды — умозрительно неживые. Но не пройдет и ста лет, и у Лермонтова звезда с звездой заговорит. А в «Золотой блесне» космос приблизился уже вплотную.

«Бывают вечера, когда я одинок до звезд.

Дом стоит на пологом холме, дверь открываешь прямо в небо. Оттуда тянет холодом Вселенной, и я тупею перед ней, не находя спасительного смысла своему существованию, но это я с ведром стою перед Вселенной, без меня ее нет. Микроскопическое существо с ведром воды, я признаю ее, а не она меня… И это мне в рубахе стало холодно, я закрываю дверь и оставляю за спиной пространство и его случайные возможности… Вот утешение — возможности пространства… Ведь я возник! Повеселев, я приношу из коридора вареную треску в желе, наливаю в стакан «Каберне», вдыхаю запах сыра и укропа, я чувствую спиной тепло горящих дров…

На Умбе за водой и за дровами я выхожу в открытый космос и возвращаюсь в теплый дом. Ориентир — окно, сияющее в темноте, спасающее мысль от тихого безумия, мерцания обугленных планет и завывания потоков воздуха над лесом. Однако ветер к ночи стал сильнее, этот северный ветер пригонит семгу в Умбу, этот ветер волнует меня…»

Непосредственное переживание своего бытия во Вселенной резко отличает Шкляревского от всех писателей — и прошлых, и нынешних. «…Это я с ведром стою перед Вселенной». Никакого умозрения, никакой отвлеченной мысли. Это не звезда с звездою говорит — это мое личное противостояние пустоте, небытию, беспредельности…

Спустимся с небес на землю. Все просто, все, можно сказать, — проще простого. «Золотая блесна» — это, по слову автора, книга радостей и утешений, книга о белой ночи, о северных реках, о «нахлысте — снасти аристократов, придуманной пастухом», о грибных дождях, о любимых книгах, о тишине в рюкзаке «инвалида реки» инспектора Тишина, о мужской дружбе и братской любви, о счастье одиночества и одиночестве во Вселенной…

А кроме того, «Золотая блесна» — это свидетельство о русской литературе. О том, что она жива. И что все попыткиугробить ее тщетны.

«Марухин что-то ищет в чемодане, завязывает и развязывает рюкзаки и смотрит на часы.

— Ты что-то потерял?

— Не знаю, но чего-то не хватает.

— Не ищи!

— Почему?

— Ты ищешь темноту, ее не будет».

Это — белая ночь…

Помню охвативший меня восторг, когда я впервые услышал эти слова. Боже мой, как просто! Как безумно просто! Что бы мы ни искали — деньги, формулу, слово, смысл жизни, счастье — что бы мы ни искали! — мы все время ищем темноту. В поисках темноты проходит бoльшая и лучшая часть жизни. И ни для кого не секрет, что поиски эти бессмысленны. Но они продолжаются и продолжаются — веками. Что это — дурная привычка? или — традиция?.. И можно ли перестать искать темноту?..

Я обязан открыть в себе себя — у меня нет иного выхода. Здравствуй, ночь, скрывающая от меня мое рождение, окутывающая благодатной тьмой незнания и бесчувствия! Что мне шумит, что мне звенит в этом неодухотворенномпространстве, в этом неодушевленном времени?

Безответные вопросы — может быть, самые важные вопросы человечества. Их принято называть риторическими, но, как их ни называй, они не исчезают, не испаряются, они ждут своего мгновения — и каждый, рано или поздно, мысленно произносит их наедине с собой.

«Взгляд человека ночью удлиняется на миллионы километров… Неужели нигде во Вселенной нет ни души? На расстояниях уму непостижимых, в пространствах за пределами сознания… Без славы Цезаря и без его микроскопических завоеваний…»

«Белая гвардия», «белая горячка», «белые стихи», «белые пятна» — во всех этих словосочетаниях «белый» — не столько цвет, сколько символ. А «белая ночь»? Шкляревский любит, когда слова, которое изначально не являются символами, вдруг приобретают символический отблеск.

 «— У вас в стихах есть поговорки, которые я раньше не встречала. Слепому ночью не темно. Тропа дорогузнает… Вы увлекаетесь фольклором?

— Я сам фольклор. И ничего ни у кого не занимаю…»

Тайна живого слова — наверно, самое таинственное из всего, что есть на свете. О Шкляревском написаны десятки статей, сотни откликов. Но его тайнопись так и осталась неразгаданной.

Магия воды и огня, магия реки и ветра, магия звездного неба, магия света и тьмы… Магия скользящей под ногами тени, магия безлюдья и безмолвия, магия живой, наполненной собственным дыханием тишины… И великая магия слова. Подавляющему большинству ее сила неведома. Но когда эта неведомая сила внезапно проявляет себя — в неожиданной метафоре или невероятном повороте мысли — многим становится не по себе. Потому что это сказано раз — и навсегда.

«В пустом купе осталось озеро, сверкающее в зеркале. И за спиною — озеро в окне. На мгновение ты как бы исчезаешь между ними в каком-то непонятном промежутке, где ты свидетель своего отсутствия…»

Чтобы ощутить, что такое время, нужно стать свидетелем своего отсутствия. Но на это способен только поэт. И пока физика не станет поэзией, тайна времени так и останется тайной.

Нобелевскую премию можно дать за открытие новой элементарной частицы или гравитационных волн, за разгадку природы черных дыр или темной материи. Но если кто-то вдруг откроет тайну бессмертия — не окажется ли эта премия унизительно мала для такого открытия?..

Эйнштейн как-то сказал, что ему неинтересно решать задачу, когда наперед известно, что у нее есть решение. Только неразрешимые задачи представляют настоящий интерес.

Только неразрешимые вопросы волнуют Шкляревского в «Золотой блесне». Они удивительно просты и понятны любому, но любой, как правило, не задает их себе и не пытает ими окружающих. Любой знает, что время — деньги, и что делу — время, а потехе — час. Это его успокаивает и убаюкивает. Он понимает, что все нормально. И бесконечность, которая длиннее мысли, его не пугает. Он просто не думает о ней, не берет ее в голову — и всё. Хотя, если вдуматься, он тоже — свидетель своего отсутствия. И кто читает эти слова — тоже свидетель. И все мы — очевидцы.

Мгновение ока мы присутствуем на этой земле. Но пока мы внутри этого мгновения, мы не ведаем смерти.

У «Золотой блесны» нет аналогов. Она неповторима, как мгновение ока. Подобно небу и реке, она смотрится в себя и отражается в себе. И писать о ней — значит продолжать ее.

«В эту ночь мне приснился счастливый Марухин.

Он сказал: — Игорь, мы никогда не умрем. Мы остаемся в "Золотой блесне"!»

Каждый, кто читает «Золотую блесну», входит в нее и остается в ней навсегда¹. Можно назвать это бессмертием. А можно — и не называть. Все равно мы останемся в «Золотой блесне». В неисчезающем времени «Книги радостей и утешений».

 

 

_______________

¹ Это почувствовал и отметил в своем замечательном послесловии Валентин Курбатов.