Александр Мелихов. И нет им воздаяния: Роман. — М.: Изд-во «Э», 2015.

 

В нынешние времена, когда любой текст, едва переваливший за сто страниц, претендует на гордое звание романа,семисотстраничная книга не только невольно вызывает уважение своим объемом, но попутно и подспудно — некоторый читательский страх: вдруг не осилю? В данном случае страх совершенно беспочвенный и легко рассеиваемый, стоит только открыть трилогию. К тому же две первые части внимательному и следящему за новинками читателю должны быть хорошо известны. Первая, «Изгнание из рая», под названием «Исповедь еврея» была опубликована в «Новом мире» в 1994 году, после чего вышла отдельной книгой, вызвавшей эффект сродни солженицынской «Двести лет вместе». Вторая, «Изгнание из ада», в 2011 году вошла в книгу «Тень отца». И лишь спустя 21 год писатель завершил семейную сагу третьей частью «Изгнание из памяти». Видны ли временные и прочие «швы» у этой трехчастной книги? Отнюдь, ведь все они пронизаны не только единым сюжетом и едиными героями, но каждая часть, и вся трилогия в целом, несет на себе попытку разрешения нескольких самых жгучих и вечных вопросов, мучающих современного человека. Недаром, по мнению Дмитрия Быкова (и, надо заметить, не его одного), «Александр Мелихов прославился "романами идей" — в этом жанре сегодня отваживаются работать не многие…»

Итак, подвиг—бессмертие—жертва—забвение. Четырем этим этико-философским категориям посвящены все три части романа «И нет им воздаяния». Название, как мы понимаем, прямая цитата из Екклезиаста: «Не помнят тех, кто был прежде, и не будут помнить тех, кто еще придет. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению». Мрачная перспектива. Но пока жив народ, пока живо государство, хранитель, по убеждению главного героя, бессмертия, живы и История, и Подвиг народный, и наши Большие Дела.

В трилогии два главных героя: отец и сын, Яков и Лев Каценеленбогены. И сын на протяжении всего повествования ведет непрерывный внутренний диалог-спор с отцом, а то и вершит суд над ним. Романтический герой-атеист требует от отца подвига, поскольку только через подвиг можно войти в Историю и Бессмертие. А всего лишь честность и порядочность, тем более — скромность, по его мнению, низводят человека из гордого аристократа духа в тусклого интеллигента, влачащего незаметное, пусть и добросовестное, существование и потому вычеркнутого из Истории. И здесь не поможет даже любовь на грани обожания окружающих и многочисленных учеников отца. Для Истории этого мало, ей, как и советской власти, как и любой религии, подавай Подвиг. А что такое подвиг? Это всегда жертва. Когда жертвуешь жизнью во имя чего-то большего, чем ты сам. В религии за это получаешь место в раю, а в идеологии — в памяти народной. И там, и там — бессмертие в величии духа. Но это, так сказать, скелет трилогии, безусловно, несущий основную смысловую нагрузку. А что же является ее плотью? Как и в любом художественном произведении, художественная ткань, умение автора обращаться со словом. Вот об этом и постараемся поговорить подробнее.

«С русскими я еврей, с евреями — русский», — горько замечает Костя, сын Льва. Костя и вовсе, кстати, квартерон, четверть еврейской крови, но фамилия! Фамилия все та же, труднопроизносимая — Каценеленбоген. И потом, мы-то давно знаем, что бьют отнюдь не по паспорту, где к тому же и пресловутой графы «национальность» уже нет. Кстати, «по закону», то, как себя ощущает Костя, так оно и есть. У евреев — всем известно — евреем считается рожденный от матери-еврейки (заметим, весьма мудрое установление, отец зачастую под вопросом, а мать — никогда), а у русских — русский от отца-русского. У Льва Каценеленбогена, как и у его сына, все наоборот: мать-то у обоих русская! Так что хочешь быть полноценным евреем — проходи гиюр, принимай иудейство. Хочешь быть полноценным русским — меняй фамилию, а то и отчество. Иначе и там, и там — не свой. А так хочется быть «своим», так хочется присоединения к большинству, стать тем самым человеком, без которого — по Платонову — народ не полный!

Неотвратимо и мощно, буквально с первых фраз первой части книги возникает философская тема единства, изгойства и чужака. Это сходу вычитают те, кому мир идей та самая вода, где они та самая рыба. Подробно, со многими обертонами эта тема звучит во всей первой части трилогии — «Изгнание из рая». Уже было сказано, что в 90-е «Исповедь еврея» нашумела и вызвала яростные споры не меньше, чем солженицынская «Двести лет вместе». Но перечитать — и через два десятилетия — отнюдь не мешает. У Солженицына оппозиция — евреи-русские, у Мелихова все сложнее и запутаннее: в казахстанских степях начала 50-х кого только нет — и казахи, и русские, и евреи, и немцы-переселенцы, и ингуши, привезенные в сталинских теплушках. И все — со своими, несмотря на весь интернационализм советского строя, когда, в самом деле, отношения между народами и народностями были, несмотря на все привнесенные постперестроечные мифы, получше, чем сейчас. И как с этим со всем быть? А никто до сих пор так и не знает, что на самом деле задумал Господь — в своей долгой перспективе — смешав языки на Вавилонской башне. Ни «плавильный котел» пока не спасает, ни «мультикультурализм», ни «интернационализм». И как ни кричат политики и прочие трибуны вслед за мультяшнымкотом: «Ребята, давайте жить дружно!» — увы, пока не получается.

Мелихов — признанный мастер «романа идей», один из немногих в современной русской литературе. Но этим, скажем сразу, его дар отнюдь не ограничен. Любители идей свое вычитают. А что вычитают другие, любители художественности? А для них приготовлен поистине пир — страницы, посвященные детству поначалу совсем маленького и постепенно растущего Льва Каценеленбогена. Думаю, не ошибусь, если поставлю детство мелиховского Льва в один ряд с «детствами» русской классики. Та самая кладка без гвоздя и раствора. Но и задохнуться в этом каменном братстве слов писатель не дает. Все оттенки мягкого юмора, умной иронии, зловещего сарказма, поэтического лиризма представлены на страницах трилогии. А о его фирменной афористичности без конца поминают критики самого разного толка.

Но вернемся к трилогии. Детство — у каждого Эдем, на какой бы земле оно ни случилось. У Льва К. оно случилось в казахстанских степях, усеянных ржавым железом, в полунищей халупе, где за перегородкой то теленок, то поросенок. И при этом оказалось совершенно волшебным, полнокровным и полноценным, доверху наполненным замечательными — на всю жизнь — впечатлениями и увлекательными приключениями, порой на грани жизни и смерти. Герой — тот самый мальчишка-непоседа, которому все интересно и который все хочет испытать на собственной шкуре. Поэтому и с конька крыши прыгает, ломая ногу, и поджигает бутылку с опасной смесью, в результате оставаясь без глаза (все подробности этого ужаса на страницах книги, как только мать вынесла!), и в драки ввязывается, стоит услышать слово «еврей». И здесь исподволь начинает звучать еще одна горькая тема — тема отлучения от бессмертия, как его понимает главный герой-атеист, считая своего отца добровольно сдавшим позиции, сломленным в противостоянии маленького человека, не пожелавшего стать большим, с государством. И — тема аристократа духа, удовольствовавшегося всего лишь ролью тусклого, как полагает герой, интеллигента.

Во всю мощь эта тема разворачивается во второй части трилогии — «Изгнание из ада». Отец главного героя, всеми обожаемый учитель Яков (Янкеле) Каценеленбоген, накануне Большого террора попал под широкое колесо репрессий. И будучи совершенно безвинным человеком, пять лет пребывал в воркутинском лагере на лесозаготовках. Вот такой, растянутый на пять лет «Один день Ивана Денисовича». И ему еще повезло, он стойко до конца отрицал свою вину. А все обманутые посулами следователей подписанты были расстреляны. Читается эта скорбная повесть — от ареста до освобождения, когда, если бы не цепь счастливых совпадений, и замерзнуть можно было в безлюдной пустыне, — на одном дыхании. Чем достигается такой художественный накал, совершенно непонятно. Вроде всего лишь простой пересказ событий: то напарник попался неплохой, то на работу полегче поставили, то к пайке прибавка, то, напротив, начальство озверело, а оторваться от этого текста невозможно. Простота и безыскусность, которые держат и не отпускают. Повествование ведется от первого лица, отца героя, с вкраплениями комментариев сына. На самом деле — это рукопись отца, которую он, мистическим образом появившись среди живых уже в наши дни (вот оно, изгнание из ада давно умершего), передает сыну с наказом стереть память о своем погубителе, следователе Волчеке. Но сын, читая написанную спокойным пером лагерную жизнь отца (везде люди, и хороших везде немало), начинает вершить над ним суд, считая его человеком сломленным, отказавшимся от бессмертия.

Здесь стоит уточнить, что такое бессмертие в понимании главного героя, атеиста советского образца, к тому же романтика. А это когда ты вписан в Историю, т.е. в память народную, когда твоим именем названы и улица, и завод, и пароход. Но, погодите, бессмертие в России с ее регулярными оверкилями общественного сознания — вещь ненадежная. Сегодня твоим именем клянутся и все на свете называют, а завтра проклянут и плюнут на могилу. Однако в сознании Льва этот аспект как будто перифериен и незначителен. И тогда приходит понимание, что под бессмертием понимается скорее другое — непосредственное участие в Большом Деле. Как писал американский философ Уильям Джеймс, «величайшая польза, которую можно извлечь из жизни — потратить жизнь на дело, которое переживет нас». Вот о таком Большом Деле и мечтал наш герой-романтик с детства, проявляя недюжинные способности и напитываясь знаниями.

Но. Ни отца героя, ни его самого не подпустили к Большому Делу — вследствие не только национальной, но и социальной политики с ее отрицательной фильтрацией социальных лифтов. Оба могли стать большими учеными, быть запанибрата, как мечтал Лев, и с Космосом, и с Термоядом, а в результате отец оказался всего лишь (!) школьным учителем (но все же на грани гениальности!), а его сын вузовским преподавателем (надо думать, тоже не хуже отца). Да, Лев К. унижен своим положением, мучается им, чувствует себя в новой реальности, когда педагогическая миссия выродилась в сферу обслуживания, лакеем, обслуживающим «образовательными услугами» студентов. Но казнится ли он этим? Желает ли что-либо изменить? Вот его студенческий друг Гришка рванул в Штаты, вроде бы благоденствует и укоряет Льва за неиспользованные возможности дара ученого. Но оказывается, не все и там безоблачно. Оказывается, и там, в хваленом плавильном котле, надо быть англо-саксом, иначе ты человек второго сорта, даже с высоким, или даже с очень высоким, доходом. И там, как выясняется, не все меряется деньгами, свободным рынком и архидемократическимустройством общества, есть и другие факторы.

Третья часть трилогии — «Изгнание из памяти» — практически детективная, весьма напряженная и стремительная история, хотя, если проводить литературные аналогии, — это классическая тема Гамлета: месть за отца. Гамлет цитируется напрямую в сцене в метро, где студенты актерского отделения репетируют прямо в вагоне. Вот такая явная подсказка читателю. Надо сказать, что раскавыченных цитат у Мелихова не сосчитать, но при этом даже подумать о тени постмодернизма в его текстах — смешно и абсурдно. И все цитаты к месту, и все выдают поколение автора: из послевоенного бэби-бума. Нынче молодежь разговаривает другими гэгами и мемами. Тем не менее трилогия для продвинутого читателя — увлекательный концерт-загадка и способ проверить свою эрудицию: радость узнавания на каждом шагу. Третья часть вся посвящена розыску подлеца Волчека, дабы вычеркнуть его из памяти народной навеки. Перед нами захватывающая история с построением через специалиста-генеалога (с булгаковской чертовщинкой в облике и всей манере существования) родового древа Волчеков, с рысканием по этому древу, с судьбами многочисленных родственников Волчека, с влюбленностью, в конце концов, в двоюродную внучку следователя-мерзавца, закончившуюся, к сожалению и разочарованию героя, ничем. А подлец Волчек, оказывается, погиб под тем же маховиком Большого террора, довольно скоро вслед за своими жертвами, и в родне почитается едва ли не героем. А как же! Ведь казнен сталинскими извергами!

Так выполнил ли герой наказ отца? И был ли смысл в этом наказе? Увидел ли герой свет в конце туннеля или так и остался с нераспутанными узлами в натруженных руках? Да, повторимся, пока жив народ, пока живо государство, хранитель, по убеждению главного героя, бессмертия, живы и История, и Подвиг народный, и наши Большие Дела. Это взгляд героя-атеиста. А человек религиозный знает, что у Бога все живы, он со своей бессмертной душой не боится забвения. Но ищет свою дорогу к Храму каждый сам, и пути у нас самые разные и порой самые парадоксальные. Стоит здесь подчеркнуть особое бесстрашие Мелихова: о чем бы он ни писал и что бы он ни писал — художественную прозу или публицистику — он всегда в поисках Истины, какой бы неудобной и, может быть, малокрасивой она нам не показалась. На что, скажем, можно рассчитывать в глазах либеральной общественности, написав такой пассаж: «…неужели ты думаешь, что Запад мочит Сталина за то, что им твоего папу жалко? Им важно только опустить нас в глазах мира, а лучше и в наших собственных. Чтобы убить нашу гордость, а значит, и силу. Сегодня мне понятно, в чем наша исключительность — она и есть та самая the real thing, подлинность. Мы не умеем фальшивить, все делаем в искренних экстремальностях»?

Так для кого же эта семисотстраничная книга? Думается, точнее всех об этом сказал Павел Басинский: «Проза Мелихова для тех, кто ищет в литературе потаенных жизненных смыслов, мучительных загадок бытия и ради этого не боится преодолевать собственное чувство стыда. Душевный результат его прозы опрокидывает методы. Человек жалок, но именно поэтому нуждается в удвоенном, утроенном милосердии». Ну, а в том, что Александр Мелихов один из самых ярких и интересных современных прозаиков и публицистов, читатель уже давно сам убедился...