(А.Колобродов. «Здравые смыслы»)

Алексей Колобродов. Здравые смыслы: Настоящая литература настоящего времени. – М.: Центрполиграф, 2017.

 

Живем на бегу и едва успеваем уследить за мельканием премьер, фестивалей, премий. Конвейер событий все быстрее перемалывает время, мы явно перекормлены деликатесами разной степени свежести, которые нам суют со всех сторон — только отведайте, попробуйте, оцените. Осуществляется страшный сон Льва Толстого, когда «искусство костюмерное, вкусовое и осязательное», дамские моды и высокая кухня, кафешантан и балаган обслуживаются критикой по первому разряду, а менее прибыльные виды художественной деятельности вытесняются в резервацию, на периферию культурной жизни.

В этих условиях и профессиональная критика — литературная, театральная, кинематографическая — помимо воли начинает служить процессу извлечения прибыли. Сосредоточившись на представлении новинок и составлении анонсов, пишущий о книгах, фильмах или спектаклях сам не замечает, как превращается в ярмарочного зазывалу или, в лучшем случае, сомелье. К черту методологию, анализ, поиски аналогий, понимание исторической перспективы. Критерием оценки становится почти исключительно личный вкус. «Нравится — не нравится». Надо, чтобы «цепляло, но не грузило», — как выразился в разговоре один уважаемый редактор толстого журнала. Надо представить свой товар так, чтобы он казался заманчивым, скандальным, блестящим. А человека думающего, который, как не раз отмечали классики, имеет скучный и малопривлекательный вид, следует засунуть подальше от глаз.

Алексей Колобродов — один из малого числа нынешних культуртрегеров, которые не ставят знак равенства между искусством и «товарами широкого потребительского спроса». В его мире литература, музыка, кино — это не товар, а средство коммуникации, способ обсуждения важнейших общественных проблем. Наконец, высшая форма проявления человеческого духа.

Отсюда и название новой книги автора — «Здравые смыслы», добычей которых Колобродов занимается с трудоемким упорством, подобным тому, с каким Маяковский извлекал «поэтический радий» из тысяч тонн словесной руды.

Сборник составляют рецензии на книги и статьи, написанные в последние шесть-семь лет. Часть из них публиковалась в толстых журналах и в сетевой периодике, но для сборника автор дополнил, развил и, главное, систематизировал их по разделам. Это привело к структурному уточнению всех основных идей и направлений мысли, с которыми работает критик.

 

НА ФОНЕ ПУШКИНА

Первый раздел — «Пограничья величия» — посвящен произведениям и авторам, чье величие (или по крайней мере величина) в большинстве случаев не вызывает сомнений. Закономерно этот блок открывает эссе «Первый вор. Александр Пушкин и криминальная футурология». Здесь автор сразу заявляет метод, который помогает ему исследовать перспективу бытования российской словесности от истока к дальнейшему течению, от Пушкина к Пелевину, от Пелевина — к новой поросли поэтов и прозаиков. Как умелый рыбак, Колобродов забрасывает в пучину сеть личных ассоциаций и никогда не уходит без добычи. С первых строк формируется и магистральная тема, которую критик разрабатывает увлеченно и убедительно на протяжении уже долгого времени.

Тема эта — блатной, «воровской» миф и его влияние на русскую словесность.

Так, к примеру, разбирая пушкинскую «Капитанскую дочку», Алексей Колобродов обнаруживает в классическом тексте узнаваемые атрибуты. Это и особый секретный язык, «феня», и надрывные песенные «страдания», и татуировки, и «разборка» как средство установления бандитской иерархии. Именно эти приметы формируют великолепный образ «вора» Пугачева, которому наследуют и каторжники Достоевского, и беспредельщики Шаламова, и «воры в законе» из 90-х годов уже XX века. Именно здесь, в шаге от ада, и проявляется та широта русского человека, о которой говорит Дмитрий Карамазов. И в самом деле ведь широк, раз может охватить сердцем и душой все пространство нравственного мира, от небес до преисподней.

Сопрягая Довлатова и Лимонова, Высоцкого и Ахматову, Пелевина и Бунина, рассуждая о феномене Шукшина, который так и не успел снять выстраданный фильм о Стеньке Разине, обращаясь к есенинской теме или разбирая кинометафоры Алексея Балабанова, автор книги постоянно примеряет к своим персонажам этот «блатной» аршин. Тут есть пристрастие, но нет натяжки. Не существует Ахматовой без «Реквиема», Довлатова без «Зоны», Шукшина без «Калины красной». Нет Лимонова без непреодолимой страсти к нарушению общественного порядка, без тюремного опыта и тюремных записок.

В одном, пожалуй, я бы поспорила с Алексеем Колобродовым, чье знание (а главное, чувствование) устройства блатного мира и его метафизической природы вызывает лишь восхищение.

В том же эссе о Пушкине Колобродов ссылается на зарубежные корни «легенды о благородном разбойнике», которую «российский воровский мир <…> присвоил для нужд собственной мифологии». А мне кажется, что обетование воровского счастья (фарта) формирует русского человека и русскую культуру издревле. Отзвуки этой иррациональной мечты слышатся в сказках и древних летописях, в притчах о Кудеяре и новгородце Садко, в народных песнях, «жестоких романсах» и надрывной прелести блатного шансона.

Это особенное миросозерцание крепко связано с православной традицией. Мечта о спасении, обещанном всем, даже убийце и разбойнику, тысячелетиями утешала многострадального и многогрешного русского человека. Вела его за Пугачевым и Разиным, за «Тушинским вором» и Ермаком. Вслед за народом пленилась этой мечтой и великая русская литература.

Настоящее удовольствие следить за потоком ассоциаций критика, вроде бы разбросанных и случайных, но в общей перспективе составляющих единую логику размышлений о тюрьме, суме и нелегкой доле, зарекаться от которой не может никто.

 

ЕДИНИЦА ИЗМЕРЕНИЯ

Василий Розанов спрашивал и сам же отвечал: «Что такое «писатель»? Брошенные дети, забытая жена, и тщеславие, тщеславие... Интересная фигура (засыпая)...»

Не знаю, ведут ли критики счет числу уязвленных писательских самолюбий, как охотники — трофеям, но в разделе «Замеры» удачных выстрелов и попаданий не один десяток. При том, что автор сборника — критик «добрый», как справедливо отмечает в своем предисловии к книге Захар Прилепин, но припечатать графомана, высмеять самодовольную бездарность Алексей Колобродов может хлестко и без всякого воззрения на лица.

При этом Колобродов точно чувствует линию, за которую нельзя переступать. Он сам начинал как прозаик — публиковал рассказы, в которых ощущается выраженный публицистический, очерковый глазомер. Послушав мудрого советчика (редкий случай!), переместился в сторону журналистской деятельности. Однако бережное отношение к писательскому тщеславию, пусть и чужому, сохранил.

Второй раздел книги преимущественно составляют рецензии на книги, изданные за последние пять-десять лет и по каким-то причинам заинтересовавшие автора. Здесь структурный разбор нет-нет, да блеснет ярким художественным образом, вроде «баланса и сальдо эпох», которые подводит автор воспоминаний о советском времени, «кушетки литературного аналитика», которую приходится мысленно раскладывать, имея дело с некоторыми коллегами по перу. Или «куска, абортированного из романа», каким представляется чужая комплиментарная рецензия на этот же весьма средний роман. Или же один из рецензируемых писателей, вяло разворачивающий сюжет, «словно жеманный купальщик, пробует ногой воду, прежде чем с уханьем и брызгами погрузиться в стремительный ледяной поток». Автор дает начинающим коллегам и мастер-класс по выдумыванию интригующих названий: «Триумф моли», «Киевская грусть», «Пир и вампиры», «Мурзики революции».

Нужно заметить, что в большинстве случаев автор не скрывает своих вкусов, не пытается казаться отстраненно-объективным. Но суждения его не основываются только на эстетических или корпоративных пристрастиях. Здесь работает другой, более важный камертон.

Предпринималось немало попыток классифицировать сегодняшний литературный процесс, выявить и обозначить хоть какие-то направления в общем потоке «постпостмодерна». Возьмем хотя бы «новых реалистов», в которые записали и не то чтобы «новых» Прилепина, Шаргунова и Рубанова, и не то чтобы «реалистов» Михаила Елизарова и Алексея Иванова.

Мне показалось, что Алексей Колобродов в своем сборнике предлагает несколько иное, более продуктивное разделение. Для него есть писатели, осмысляющие действительность, а есть те, кто ее окончательно обессмысливает. Мне по душе этот подход. Здравомыслия весьма недостает нашему сумбурному времени.

 

СОПОСТАВЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ

Не приходило ли вам в голову, что Древо Познания, корнями уходящее в незримую глубину, стройным стволом обозначающее путь и алгоритм, а пышной кроной — разнообразие, — это и есть человеческий язык? Ну а его плоды, средство соблазна и первородного греха, — это высшее проявление жизни языка, литература. Зовущая к несбыточным мечтам, открывающая запретные тайны, соперничающая в деле созидания текучих мыслеформ с процессом сотворения мира…

Третья часть сборника под названием «Страна сближений» открывает нам этот воссозданный в языке отпечаток сознания, ту самую «страну Читалию», о которой пелось в школьной песенке. Внезапные связи, аналогии, ассоциации, возникающие в процессе чтения часто эвристическим путем, составляют особый авторский мир, в котором есть свои вершины, низовья, провалы и прочие признаки разнообразного ландшафта.

В этом разделе, завершающем книгу, автор ищет и находит уже не только парадоксальные связи тех или иных авторов, произведений, идей. Здесь критик все дальше очерчивает круг влияния литературы на формирование общественных устремлений, политической реальности, повседневной жизни социума. На убедительных и наглядных примерах — это история альманаха «Метрополь», феномены влияния Василия Аксенова и Эдуарда Лимонова, круг притяжения Захара Прилепина, публицистика Гарроса и Гениса — критик показывает, как из литературы рождаются новые герои, а вслед за ними — новая политика и новое время.

Алексей Колобродов — один из немногих нынешних обозревателей (я знаю двух-трех), имеющих собственное, добытое в «полевых условиях» представление о соременной картине литературного процесса в России. Это представление сложилось не под влиянием рекламной политики крупных издательств или вкусов авторитетных редакторов, служащих в этих издательствах. Эта пестрая картина сформирована опытом независимого исследования самой широкой выборки. Похожим образом изучал литературу, а через нее — векторы развития социума один из крупнейших публицистов послеперестроечной эпохи Виктор Леонидович Топоров. По этому принципу «широкой выборки» функционирует созданная Топоровым премия «Национальный бестселлер», в которой Колобродов не раз участвовал как номинатор и как член Большого жюри. Результаты этих «полевых исследований» крайне важны читателям, издателям, критикам и всем, кто занимается литературным творчеством.

«Состояние критики само по себе показывает степень образованности всей литературы вообще» — это замечание Пушкина справедливо и в отношении нашего времени, когда человек утрачивает множество навыков, которыми владел на протяжении столетий. С обретением новых средств человеческой коммуникации книга перестала быть не только лучшим подарком, но и главным источником знаний, и даже любимым развлечением. Но, возможно, в новых обстоятельствах литература обретет новую, не менее значимую роль. Я вижу эту роль в упорядочивании и систематизации бесконечно разнообразной человеческой реальности, грозящей утопить нас в пене абсурда.

Кто-то скажет, что поиски здравого смысла в жизни сродни поиску черной кошки в темной комнате. Кто-то удивится, что столь очевидную вещь вообще необходимо искать. И тем и другим будет полезен неспешный, дружественный, увлекательный — пусть и заочный — разговор с Алексеем Колобродовым, автором книги «Здравые смыслы».