* * *
Хоть в шалмане хавка с кровью,
да с похмелья грусть-тоска…
Непонятно Подмосковье — 
ни Россия, ни Москва.

Не живут, а выживают
здесь, и все — в Москву, в Москву!
Три сестры здесь вышивают
в электричке, где живу.

Я живу в ней очень много
очень разных зим и лет.
На меня глядят нестрого
тётки, дядьки, даже дед.

Типа им понятный парень:
курит в тамбуре и пьёт
пиво с воблой, и не парит 
мозги — сам себе живёт…

Проезжаю Подмосковье
с грустью, с радостью, с любовью.
А в Москве — там что-то ждёт…

* * *
Как же досадно — подолгу не жил в Ленинграде
и в Петербурге тем более (хорошо — в Петрограде не жил).
И ходил от вокзала Московского лишь ностальгии ради — 
как турист — до Исакия (рядом камешек свой заложил).

Ну и дальше — к Сенной, где крестьянку того молодую,
где опять Достоевский над городом тенью встаёт.
Но поблизости Пушкин — на Мойку, на Мойку пойду я!
А вблизи — на Фонтанке — уже декабристы. И вот —

подлетают они на Сенатскую. Это могло быть 
для России и шансом, и чем-то неведомым нам.
Только лошадь тогда не сумела рвануть из оглобель,
и потом победил мной на Лиговке встреченный хам.

Всё равно я люблю эти плоские парки и скверы.
Здесь я должен был жить, и любить, и — уже никогда.
И от этой такой ни на чём не основанной веры
сладко-больно в душе. И при чём тут они, города?

Новая уличная мода

На куртках появились хвостики,
на шапочках — кошачьи ушки.
Звереют постепенно всё ж таки
девицы наши и девчушки.

И как не озвереть при нашем-то
движенье вспять — к членистоногим?
А что веками было нажито,
достанется совсем немногим.

Соседям

Завидую жизни чужой,
вот этим завидую, им — 
на то, что друг к другу с душой
и телом ещё молодым.

Обидно, что жизнь и судьба
столкнулись совсем невпопад.
И тут пожалеть бы себя, 
да знаю, что сам виноват.

Прощание с Казантипом

1

Уже не увижу звёзды,
какие видел из этой дыры,
и рядом с тобой и морем
не почувствую себя счастливым.
Отваливается жизнь не поздно,
не рано, но, по-моему, до поры.
И это не кажется горем,
но чем-то несправедливым.

Отрезается жизнь кусками,
вот на этом — нелиповый мед,
наверно, гречишный, поскольку
в нём чувствовалась горчинка…
Какими же дураками
мы были в наш лучший год,
когда брели по просёлку
и град нам — слону дробинка.

Места, где бывал счастливым…
Не надо туда приезжать:
их неизменность обидна,
а измененья досадны.
Советуют мне — позитивом
старайся себя окружать,
а что позитива не видно,
так пожил уже — ну и ладно.

2

Едва объявили «нашим»,
он сразу стал не моим.
Давай-ка мадеры вмажем
за этот уплывший Крым.

Мы здесь от глотка свободы
пьянели — не от вина.
И всё это длилось годы,
когда заспалась страна.

Потом и его упустила — 
похмельным был этот сон.
Сама себе все простила — 
простит ли, приплывший, он?

* * *
Можно ли числить родными
улицы вроде Каширского шоссе?
Сливаться в экстазе с ними — 
мол, детство прошло тут и глупости все…

Можно ли столик припомнить,
где наши отцы забивали козла?
И сам тут не буду понят
в майке и тапках с утра допоздна.

Наверное, всё-таки можно,
когда другой-то родины нет,
но сложно и как-то тревожно,
и хочется водочки на обед.

* * *
Как безнадёжно прожить
жизнь свою я сумел!
Дальше умерится прыть,
будет всё меньше дел.

Будет всё меньше тел
рядом и в мыслях злых.
Я ж ничего не хотел — 
кроме менад своих.

* * *
Ну, совсем, совсем неинтересно
то, что раньше вызывало дрожь — 
по причине похоти телесной
и духовной жажды невтерпёж.

Ничего не дали содроганья — 
лишь желанье близости иной
с миром всем и чтобы жизнь другая
овладела мной.