Наследство

Мне в наследство от детства достались: двойка-лебедь, затёртая в дневнике,
самолёт, разрубивший облако (был игрушечный — и в пике), 
пёс дворовый по кличке Шарик с боком, выжженным кислотой, 
пестрота бесприютных, жалких, приходящих к нам на постой,
тренер, гнущий насильно спину: губы в зубы, слеза — на мат,
мой отец, приносящий в кухню леса хвойного аромат,
мальчуган на ребре забора (упадёт? он уже упал!),
новый велик — колени в ранах (его, кажется, брат сломал),
потрошенье несчастной жабы — медицинский эксперимент, 
эта жаба и жар ангинный — бред, в котором спасенья нет,
счастье гулкое в осознанье, что все живы, — и тут же страх:
то ли землю засыпал порох, то ли землю засыпал прах.
Мама Шарика лечит мазью, Шарик мордой припал ко мне.
Губы — в зубы, плевать, что всюду время тикает в тишине.

Заграница

Дедушка говорит Ире: «Зачем тебе заграница?
Оставайся в Воронеже. Мужа себе найди.
Где родился — там и годился. При Союзе был в Ницце.
Смотришь в их лица и понимаешь — не по пути».

Бабушка говорит Ире: «Уезжай. Выйдешь за немца.
Или за англичанина. Только не отдавай сердце.
Немцы — скупы, но англичане — высокомерны.
Впрочем, русские еще хуже — пьют безмерно.
Посмотри на мать: для того ль я ее растила?
Нужно как-то исправить карму — 
                                                  уезжай, Ира».

Ира историю России сдала на «отлично»,
На бале медалистов видела президента, лично.
Ира знает: наша жизнь от лубка к совку и обратно.
От этих мыслей ей тягостно, грустно и неприятно.

Ира уедет и будет по скайпу посылать улыбки — 
Солнечных зайчиков, птичек и делать свои ошибки;
На week-end ездить в Альпы — смотреть как пасутся овцы,
Вспоминать Воронеж.
                             Она никогда не вернётся.

* * *

Господи, разрули, всё, что в жизни этой принять пришлось:
Я не знаю, кого любить, с кем быть в свои сорок лет,
Просыпаюсь ночью, думаю: офицер, поэт...
Женщина — это та же девочка. Зарываюсь в плед.
Господи, что спешит и тужится так земная ось?
Подставляет голову приласкать его чёрный пёс,
Эх, Портос, у твоей хозяйки, знаешь ли, крышеснос.
Принеси ошейник — гулять идём
                  В одиночество. Нам не нужен дом.

Подводная лодка

                            А. Волосу

— Ну, куда мы с этой подводной лодки? — говорит мужик, наливает водки.
— Жизнь как земля, — говорит, — разбита на сотки,
                                                                                         за сотками — околотки.
Иди, дружок, паши.
              Сдюжишь — в шкуре лошади, сладишь — в тельце блохи иль вши.
Как напашешься от души — не скупись: птицам хлеба чёрного накроши.
Да ложись на печь. Нужно крепче спать, чтоб себя сберечь.
Ты свободы бойся — в ней кровь кипит и рябит в глазах от могильных плит.
Обжигает водка, затухает речь.
Если это лодка, — в ней должна быть течь.
Подхожу к окошку — там не конь, а кит — 
лыбится, таращится, на меня глядит.

* * *

Я сегодня смерти набила морду — 
на дежурстве, ровно в двенадцать ночи.
Смерть вначале ходила цацей — гордо
и не думала прятать взгляд сорочий.

Но потом она превратилась в тихую санитарку,
что полы помоет, покормит кашей.
Санитарок жалко — у них запарка.
Но раскрылась хитрость трудяги нашей.

За халат мой белый она цеплялась,
обмануть пыталась: не дышит! верьте!
про судьбу шептала, про грех, про жалость…
Я  сегодня морду набила смерти.

* * *

Ты в поезде. Вагон идет ко дну.
При чём тут спасжилет и прочие устройства?
Тебя закрыли намертво, одну.
Колеса крутятся, бессмысленны их свойства.

Ты в поиске. Священник так сказал — 
поняв, простив и исповедь закончив.
Потом ты шла, сияя, на вокзал
и верила, что мир ещё устойчив.

Ты под водой. Внутриутробен крик.
Вокруг — окурки, рыбы кверху брюхом.
Но отчего-то виден материк
отчётливей и мозг наполнен слухом.