(Д.Новиков. «Голомяное пламя»)

Дмитрий Новиков. Голомяное пламя: Роман. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017.

 

 

Читающего человека сегодня удивить сложно. Но Дмитрию Новикову это удалось — он написал роман с названием непонятным, но почему-то еще с обложки внушающим догадку, что кроется на его страницах какое-то простое русское величие, необузданная сила, небывалая красота: «Голомяное пламя». Только в середине романа проясняется: «голомя» — слово старое, северное, поморское — означает открытое море, а пламя то — радуга, опустившаяся в его объятия.

«Голомяное пламя» — роман, главным героем которого выступает природа, на первый, поверхностный взгляд холодная, порою серая и сердитая, а на деле теплая, добрая и яркая. «Нет ничего в мире красивее, чем берег Белого моря. Словно медленный сладкий яд вливается в душу любого, увидевшего это светло-белесое небо, эту прозрачную, как из родника, воду. Это серое каменное щельё, покорно подставляющее волнам свое пологое тело и благодарно принимающее лестную ласку воды. Эти громыхающие пляжи, усыпанные сплошь арешником — круглым камнем, который море катает беспрестанно, шутит с ним, играет, и в результате — не смолкаемый ни на минуту грохот, и думаешь невольно — ну и шутки у тебя, батюшко.  Эти подводные царства, колышущийся рай, пронизанный солнцем, как светлый женский ситец — весенним взглядом. Этот легкий ветер с запахом неземной, водной свежести и отваги…» Описания поморской природы у Новикова многократны, их можно читать бесконечно — и бесконечно же восхищаться красотой недоступных для массового созерцания мест. Впрочем, наверное, и к лучшему, что раскрыться поморский Север не готов каждому, кто приезжает посмотреть на него туристом. Большинству не увидеть этой красоты: будет ежиться он от скупого солнца, моросящего дождя, пронзительного ветра. И старых-то друзей северная природа с недоверчивостью принимает, ту же семгу дает поймать лишь на пятый год, а уж к новым — недоверия хоть отбавляй. «На Севере всегда так — никто не кинется к тебе с распростертыми объятиями. Но и не отвергнет напрочь».

И все же это только на первый взгляд кажется, что «Голомяное пламя» — объяснение автора книги в любви к поморской карельской природе, к Белому морю, к ветрам его, волнам, к людям, населяющим край тот, к жизненной их силе. По мере чтения, от страницы к странице, понимаешь — главная идея романа все же в ином. Идея эта одна, самая важная, она же и сюжет, и смысл произведения, и дыхание северного ветра, и всплеск холодной волны, и рык дикого зверя и многое другое — и суть ее в вопросе, заданном самому себе: правильно ли мы живем на земле, которая дала нам миллионы лет назад приют в надежде, что поумнеем мы и будем вести себя не как незваные гости, жители на одну короткую жизнь, а как рачительные хозяева, думающие о будущем, только не о своем личном, а окружающего нас мира. И не позволяет усомниться в ответе на этот вопрос Дмитрий Новиков своею книгой. Потому как ответ понятен, увы, с первых строк романа.

То ли просто суров у поморского Севера характер, строг, недоверчив с рождения, то ли таким он стал в тридцатых годах, когда дошел и до него черед, когда ворвались в отстроенную многими поколениями жизнь его, налаженный порядок, который чтился испокон веков, от деда к отцу передавался, от отца к внуку, и вдруг сломался неожиданно и просто, раздавленный сапогом Советской власти, которой все равно было, ибо весь этот порядок суть предрассудки, а традиции — так и просто запрещенный товар, как и исчезающий древний язык. «Люди уходят, а вместе с ними и язык теряется». И тот, который устаревший и за собирание слов которого давали срок, и тот, живущий еще, карельский — «почти что финны». «Антисоветская агитация… не интересуется он новой жизнью, все по старым словам шурудит», — приходят люди в черных кожаных куртках, увозят в воронке собирателя древнего наречия. За что? За то лишь, что хотел сохранить память о прошлом. За карельский язык и муж жене пулю может всадить, потому как по-русски, по-русски на земле русской надо говорить. А все, кто не по-русски, те враги народа. А с врагами известно какой разговор в те годы — лагеря, Беломорканал, а для особо упорных — расстрел. По приговору несправедливому — или просто автоматная очередь в спину, чтобы белая рубаха окрасилась кровью, и кровь та окрасила Белое море. То ли семга умирает навсегда, то ли карельские мужики. И только Варлааму Керетскому дано знать, одно это и то же или нет.

«Голомяное пламя» — роман о русском поморском языке, слышать который дано не всем и понять тоже не всем, так же как не дано слышать и понять пение певчих птиц в лесу по утрам, музыку ветра, стон скал и камней. Язык — главный герой романа. Дмитрий Новиков в совершенстве владеет им и дает читателю своему прочувствовать эту красоту, восхититься ею. В помощь автору тут и «Словарь живого поморского языка» Ивана Дурова — нет-нет, а вставит в текст Новиков незнакомое нам, городским, слово, а мы восхищаемся — сколько красоты в поморском наречии. «Ульнуть в няшу» — увязнуть в тине. «Баинка» — баня. «Тоня» — рыбацкая избушка. «Корга» — отмель. «Шкерать» — разрезать рыбу ножом. Хотя… И тут действительно хочется подчеркнуть это «хотя»: говор северный меня лично восхищает, но все же Новиков, понимая его красоту, излишне украшает и без того красивое — как тот парень в спортзале, что, желая понравиться девушке, переигрывает мускулами. У него не «беломорский канал», а «канал беломорский», не «мучительные расспросы», а «расспросы мучительные», не «разрезая ножом», а «ножом разрезая». «Это все красивизмы», — говорил в институте руководитель моей курсовой работы, когда я «играл» разными данными, подставляя их в полученные формулы, забывая за цифрами о сути. А «красивизмы», они что в физике, что в литературе — важно, чтобы в меру.

«Голомяное пламя» — почти что притча. Сюжет вертится вокруг древней (можно сказать — библейской) истории. Жил да был в семнадцатом веке священник Варлаам. На севере жил, в карельском селе. В храме служил, любил жену свою Варвару. И все бы ничего, прожили бы так до самой смерти, да что-то поменялось в Варваре той, может, бес вселился, может, ветер карельский шальную мысль пригнал. Только мысль та запала в душу Варваре, дала ростки и выросла блудом. Ушла раз Варвара в соседнее село за продуктами, а там на корабль к норвегам и давай развлекаться с ними, как самая настоящая блудница, пока муж в неведении. Там и нашел ее Варлаам, обеспокоенный долгим отсутствием любимой жены. И в ярости убил, завернул в холст, положил тело в лодку и поплыл, влекомый волнами, с одной лишь целью — умереть, погибнуть в суровом море, налететь лодкой утлой на скалы, перевернуться на высоких волнах, сгинуть от голода, жажды, да мало ли что подстерегает одинокого путника в северном недружелюбном море. Вот только не захотело море его смерти, мотало его не одну неделю и прибило в конце концов к берегу, в красивейшем месте, в устье реки Кереть, где и стал он жить, помогая всем морякам, которые отважились в тех краях в поход ходить. И пока  живой был, добро делал, а как не стало его, еще больше помогать начал, ибо святые всегда на помощь прийти готовы, главное — верить в них и молиться. А еще позвать с верой в тот самый момент, когда кажется, что больше не поможет тебе никто. Всего-то и надо произнести: «Преподобный Варлаам, защити!» Является в трудный момент Варлаам туристам-байдарочникам, застигнутым страшнейшим штормом в открытом море и уже готовым попрощаться с жизнью, спасает одинокого рыбака, что, пытаясь вытащить многокилограммового налима из проруби, сам попался на крючок… Защищает многих — на то и святой. Главное — верить в него искренне.

 «Голомяное пламя» — роман-бесовщина. «Сказки Белого моря начинаются страшно». Новиков умело держит читателя в напряжении. Медвежьи следы вокруг палатки, странные шумы, подозрительные люди, знаки… Автор словно подключает свою книгу к высоковольтной сети, и читатель не способен оторваться. У рук лишь одна осталась возможность — перелистывать страницы. У глаз — читать, не отрываясь. И ждать, когда кончится роман, и выключит Новиков это напряжение, и можно будет встряхнуть уставшей головой, растереть застывшие руки, выпрямить затекшую спину… Но вот и последняя страница перелистнута, а хэппи-энда у романа нет… и уже, разумеется, не будет.

Гриша. Формально — главный герой романа. Гришина дорога проложена сквозь все произведение. Маленький мальчик в начале книги, дедов внучок, приезжий в поморский край, сам уже городской, из Петрозаводска, как и родители. Вспоминает свою первую детскую любовь, учится ловить рыбу, топит баню для взрослых, нянчит младших братьев, хулиганит, как все подростки, бросая порох в горящую печь. Вот повзрослей он, в поисках себя, стремящийся залить горе водкой — любовь, женщина, разлука. Гришу зовет Белое море, в нем он находит покой, словно выдувает северным ветром любую печаль, горе, тоску. А может, и наоборот — надувает, заставляя любого вставшего у берега задуматься над тем, правилен ли его путь. Тяжек Гришин путь по морю, по маршруту Варлаама Керетского. Много опасностей ждет на пути, ибо «нет в мире ничего страшнее, чем берег Белого моря. Бесстыжими пощечинами наотмашь бьет в лицо холодный ветер, несущий злые брызги дрязг и неудач. Мутная вода орет в глаза и душу о скором хаосе и бесполезности всего. До горизонта стлань полей из черной вязкой грязи — и если в няшу ступишь, будет сложно жить». Идет Гриша на байдарке по морю, вместе с двумя друзьями. Ищет корни свои — и не может найти. Не знает, почему у деда, уже ушедшего из жизни, три дырки в спине. Дыры от автоматной очереди. Знал бы судьбу деда, понимал бы себя лучше... Читает море Гриша, пытается разобраться. Осознать, почему обезлюдело все вокруг, почему на карте, что держит он в руках, «имена деревень припечатаны… одним словом — нежилая, нежилая, нежилая». И снятся ему и друзьям его в походе то черная вода, то могилы с их именами, то собственные тела, а то и бес видится.

Где вы? — спрашивает он у Белого моря, неба, прибрежных скал. — «Где вы, полярные капитаны, корщики, купцы, строители кораблей и домов? Где вы, рыбаки и солевары, белоголовое братство, воины, вдовы, отважная ребятня? Где вы, виноград земли русской? Кому поверили, стойкие? Куда ушли? Каких бесов пустили себе в светлые души?»

Известно, каких. Тех, что в семнадцатом году взяли винтовки в руки. Ждет Гришу бес, сидит на камне у берега, смотрит, прищурив глаза, думает извести ли очередного человека, пришедшего на Белое море, или нет. У беса того прописка карельская, советская власть у моря поселила, он сам тут не родной совсем, хотя и обжился. А может, привиделся он — просто солнце так на камень легло… Или все же не солнце, и бесу тому не один век — может, это тот, что вселился в Варвару и заставил Варлаама на преступление пойти, жизни жену любимую лишить. Как бы то ни было — ждет бес своего часа, чтобы вселиться в нужного человека. Может, он и в Федьку того, Гришиного деда, вселился, который кричал — ловите семгу, ловите. В тридцатые годы дала Советская власть указ: народу рыба нужна, много рыбы. Семга — рыба царская. Сотни лет на севере порядок был: брать у моря столько, сколько само дает, не больше. Когда время семге нереститься, не дай бог кому сеть поставить. Играет рыба в реке — значит, будет улов и на будущий год, и через десять лет, и через сто. Не одной жизнью мужики тогда жили. Кто ж мог подумать, что и до семги бес доберется, потребует кидать сеть в реку во время нереста. «Рыбы в реке много. А мы все по морям за ней гоняемся. Нужно сетью перегородить — уловистее будет», — кричит Федор. «Наутро рота солдат пришла, красных армейцев. Мужиков двух третей не вышло сети ставить. А которые вышли — хмурые, в глаза друг другу не смотрят». И закинули сети мужики, и начали вытаскивать на берег семгу. И стали убивать ее и бросать на подводы. «С подвод ручьями кровь лилась и впитывалась в равнодушную землю. Так проходил сезон, другой и третий. Потом рыба кончилась».

И поморский мужик следом почти сразу кончился, исчез. То не рыбы кровь текла, а его. Кого расстреляли за нежелание помогать Советской власти, кто сам от режима такого ушел, кто помер от тоски и осознания беды. Заросли деревни бурьяном, вросли в землю нежилые избы, повалились кладбищенские кресты, сгорела церковь. Опустил руки ВарлаамКеретский.

Жизнь, впрочем, не закончилась. На место семги горбуша пришла. Та, что живет лишь один раз. Нерестится и умирает, заполняя разлагающимися телами северные чистые реки, заставляя умирать чистый карельский воздух. Была семга, голубая кость, пришла горбуша, гнилая рыба. Были мужики умные, хваткие, смекалистые, трудолюбивые. Спорилась в селах на берегу Белого моря работа, играла гармонь, пелись песни, колокольный звон в церквях раздавался. На место поморского мужика пришли другие люди, те, что на одну жизнь только, без будущего, без любви, без света в глазах. Темные люди пришли, «злые все друг к другу, как звери дикие. …Кипит внутри яростное бешенство, в момент наружу выплеснуться готово, то горячей ненавистью, а то холодной расчетливой завистью».

Хотело когда-то давно Белое море заткнуть островами устья рек, защитить себя и свой север. Помешал ему ВарлаамКретский. Кто знает, может быть, и зря. Святые тоже порою ошибаются. «Здесь главная русская свобода, обещанием свободы попранная. Здесь смертельная красота. Здесь радость отчаянья. Здесь надежда. Здесь вера. Здесь любовь». Все было когда-то. Закончилось. Извели поморского мужика. Сетями, баграми, дубинами, автоматными очередями, лагерями, пулями. Нельзя вернуть того мужика в мир. Нельзя вернуть в море семгу. Плачет Белое море об утрате. Помоги, Святой Варлаам! Не поможет. Норвеги выращивают рыбу в садках. Но разве это рыба? Она — как мужик, выращенный в тюрьме. С девяти до восемнадцати рабочий день, два выходных, продукты по талонам, водка по дешевке, по телевизору бесконечное Политбюро и Лебединое озеро ...или сериалы сегодня… или новости на первом канале. Не меняется ничего.

«Бог простит», — машет рукой старик Саввин, то ли однофамилец того самого расстрелянного купца, который всю жизнь отдал Белому морю, давал деревням поморским жизнь, мужикам — работу, то ли сын его.

Не простит Бог. Вон сколько лет прошло. Если б хотел, давно бы простил. А может, и Бога самого нет? Есть только Святой Варлаам Керетский. Ходит по поморской земле неприкаянный, не знает, чем ей помочь. Потому, что потерпела лодка его кораблекрушение, а доску последнюю уцелевшую, с именем его на корме, Гриша на костре сжег. В голомяномпламени…