Юрий Кублановский, поэт, переводчик

 

С английской литературой происходят странные вещи: Пушкин и Гете читали Вальтера Скотта как глубокомысленного прозаика на все времена. Но уже в моем отрочестве — это был писатель исключительно для юношества.

Не знаю, что сказать о Диккенсе: этот замечательный пример торжества добра над злом, кажется, тоже уже перекочевал в юношескую литературу, и для зрелого сознания слишком умилен и простоват…

Недавно я перечитал «На маяк» Вирджинии Вульф: какая сильная проза, кажется, оставившая во рту послевкусие ветра и моря.

Но, конечно, постоянный мой спутник Шекспир. Простите за нескромность и разрешите привести несколько недавних строк о Шекспире, написанных под впечатлением от кладбища в Эдинбурге в сырое ненастье:

 

При слове Шекспир представляем кровь на клинке

вместе с небосклоном в закатный час,

колтуны в пеньке

волос

и так много значащую для нас

утопленницу в венке.

Но мне примстилось, что именно тут

на сыром и влажном кладбище

недалеко от прибоя

уж скорее место суровым его героям:

мыслителям, воинам и изгоям…

и т. п.

 

В целом, английская литература сейчас в моем сердце занимает больше места, чем французская.

А в прошлом году на сельском погосте под Лондоном я вдруг наткнулся на изъеденную лишаями плиту Олдоса Хаксли…

Юрий Серебрянский (Алматы)

Самой английской книгой для меня остаются «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома, и именно от нее у меня экстраполируется художественное пространство в остальных. И в «Десяти негритятах», и в «Сокровищах Аргы». Во время чтения всего, от Диккенса до Уэлша, другая мысленная рука держала раскрытой Джерома.