* * *

Вновь ласточки садятся мне на грудь,
и вновь лоскут небес достался мне на долю.
Он пестует тоску и заменяет волю.
И с этим проживу я как-нибудь.

Я вновь должник вот этих старых стен,
друзей и недругов, деяния и слова.
То, что исчезло с глаз, — к душе прильнуло снова.
А прочее пока без перемен.

Вновь полыханьем роз наполнен окоем.
В обнимку жизнь и смерть,
                                                 и праведник и грешный.
И в сердце ты опять рождаешься моем,
как голос — в тишине и свет — во тьме кромешной.

«ДН», 1985, № 10

 

* * *

Хочешь — не хочешь, тебя не спросив и с тобою не споря,
жестокосердая, в дом постучится зима.
Черновиков пред тобою колышется море.
Ты не успеешь наплаваться в синем просторе.
Это открытье любого свело бы с ума.
Вместе с бумагой, и мыслью, и дрогнувшим небом
ты переселишься — и не успеешь моргнуть — 
в место, где царственным непререкаемым снегом
будет стелиться до звезд одинокий твой путь.
Взгляд человека, как брошенный камень, затерян
в однообразной пульсирующей белизне.
Хочешь — не хочешь... И путь предстоящий безмерен.
Снежный простор. Тишина. И сиянье извне.

«ДН», 1985, № 10