Два письма по следам публикации о Константине Федине

Дорогая «Дружба народов»!

В двух номерах  журнала (2014, №№ 5 и  6)  была опубликована моя биографическая  книга о мастере советской литературы  Константине Федине. Автор таких красочных произведений, как  романы «Города и годы», «Братья», повесть «Трансвааль», мемуарное полотно «Горький среди нас» и др., Федин уделял много сил  и внимания  творческой молодежи.  Своим литературным учителем его считали Юрий Трифонов, Николай Евдокимов. Вел переписку и со мной, давая много своевременных и полезных советов.

Один из парадоксов, на которые щедра человеческая история, состоял в том,что сам Федин тогда ни в какой поддержке с нашей стороны не нуждался. Он и без того находился на авансцене  общественного внимания, в свете прожекторов и юпитеров. Был «министром литературы» — руководителем Московской писательской организации,  не одно десятилетие — первым секретарем  и председателем Союза писателей СССР. Лауреатом Сталинской премии, академиком, приятелем и другом  Ромена Роллана, Стефана Цвейга, прочих мировых светил.

Между тем на «министерских» своих постах, наряду с подвижничеством таланта, Федин совершил немало казенных поступков. За них-то некоторые нынешние скороспелые правдолюбцы стремятся чохом  извести  его как художника и с тавром «Федин беден» сопроводить на кладбище «поминок по советской литературе». Вот во всем этом я и стремился разобраться в журнальном варианте  биографической   повести «Уроки с репетитором, или Министр собственной безопасности». 

Через год полный текст книги вышел в московском издательстве «Вече» в серии «Историческое расследование» под измененным названием  «Загадки советской литературы. От Сталина до Брежнева». Книга имела немало печатных и читательских откликов. Один из них, может, наиболее личностный, потому что исходит из семейного окружения К.А.Федина, я бы и хотел предложить вашему вниманию. Это своего рода семейная рецензия на полный текст книги, не сразу отыскавшая автора. После долгих обсуждений  и по общему решению написал ее внук  Константина Александровича — доктор биологических наук Константин Роговин. По духу она очень деловая и трезвая. В нынешнем году, когда широко отмечается 125-летие  со дня рождения  Федина, стоит, чтобы был услышан, возможно, его собственный преображенный временем голос.

Ваш Юрий ОКЛЯНСКИЙ

 

 

Уважаемый Юрий Михайлович!

Письмо это, посвященное оценке Вашей книги о Федине, пишу я, выражая мнение всей нашей большой семьи, включая и здравствующую поныне Нину Константиновну Федину. Мы все по очереди читали Вашу книгу и живо не единожды обсуждали ее в семейном кругу. Должен Вам сказать, что книга о деде произвела на всех нас очень положительное впечатление. Вы впервые за многие годы дали вполне объективную и достаточно хорошо аргументированную характеристику Федина как писателя и «окололитературного деятеля» послевоенного периода. Почти только послевоенного. Вы мало говорите о том, сколько делал со знаком +, и какую роль играл Федин в литературной жизни страны 20-х—30-х годов. А роль его немалая, и она хорошо просматривается при чтении томов «Федин и его современники», выпускаемых сейчас ИМЛИ и Музеем Федина в Саратове. (Книга 1. 2016, выход книги 2 планируется в 2017 г.). Достаточно только пробежать глазами по перепискам с Сологубом, Замятиными, Воронским и др., чтобы уже стало понятным, сколько Федин делал, как отстаивал настоящую литературу и собратьев по перу не без риска для себя, что называется «над пропастью по проволоке ходил» в довоенное время. И только, пожалуй, фигура Горького живого служила надежной защитой… В этом смысле сказать, что Федин был кабинетный человек, занявшийся не своим делом, не совсем правильно. Правда в том, что перемена в нем произошла, и рубежом, обозначившим эту перемену, была Война.

 Для меня смолоду всегда дед как писатель раздваивался как бы на двух персонажей, на того, кем он был до войны, и того, кем стал после. Это касается и его книг, и его дел. Тут можно, пожалуй, согласиться с каверинской характеристикой Федина в «Эпилоге», если выкинуть преднамеренное принижение Кавериным литературных заслуг К.Ф. (Каверин по словам Н.К. в молодости страшно завидовал именно литературным успехам Федина) и откровенное вранье, как-то о приезде Демичева с Брежневым за советом, да, пожалуй, сделав поправку на сквозящие у Каверина в «Эпилоге» нотки обиды за закрытые «Литературной Москвы»). Там в «Эпилоге» есть одна очень показательная фраза Федина, которой Каверин заканчивает: «А тебе больше нравятся сталинские тройки?» (я верю, то это точно было сказано Фединым, в отличие от многого, что в кавычках приводят современники, тот же Корней Иванович Чуковский в своих дневниках (не говорил дед с К.И. такими словами, не его лексикон). Но вот, насчет «троек» — очень на деда похоже. Страх реставрации у него был большой, оснований для этого было тоже достаточно. Боялись все из его поколения, пережившие, пусть даже благополучно сталинскую мясорубку. Но он пуще многих.

Что было причиной перемены, случившейся после Войны? Причин м.б. несколько, и что первично, а что следствие первопричины — не берусь судить.

1. Был страх быть репрессированным при Сталине. (Очень хорошо, что в противовес басне Дмитрия Быкова, Вы приводите реальную историю с арестом Бруно Ясенского. С Фединым было именно то, что вы описываете как случившееся с Леоновым. Это была такая методика у них — ездить по дачам и пугать тех, кого нужно пугнуть. Н.К., которая при том присутствовала (ей было 15 лет), рассказывала, что отец просто послал молодцов трехэтажным матом, когда понял, что не за ним, крикнув: «Вы что не знаете, где кто живет, …!» Они развернулись и ушли, не сказав ни слова. Они возили с собой коменданта «Городка», который уж точно знал, где кто…)

2. Был болен смертельно, но выжил, хотя обе его сестры от чахотки погибли.

3. Войну выиграли (то правда, что он был пессимистом в начальный период войны; показательно, что писал в войну в основном невоенное), но то, что Д. Быков выдает за правду (сюжет в присутствии Пастернака и его развитие) — дешевое вранье, из разряда «бабы лясы у колодца точили».

4. Был страх реставрации сталинизма и была совершенная уверенность в том, что «Оттепель» захлебнется. (Конечноне Федин виноват в том, что она захлебнулась. Веру в это оставим для дураков. Даже если бы не такой «мудрец», как Хрущев, стоял во главе страны, и был бы более умный, и этот умный попытался бы реформировать страну экономически, то и тогда никакой «Оттепели» бы не было, потому что реформы такого масштаба и в такой стране, имея ввиду традицию, уровень сознания и т.п., можно было проводить только чугунной рукой диктатуры. Федин это очень хорошо понимал. Вернее, думаю, сказать — понял. И моментом этого понимания была выигранная Война.)

5. Исписался? Сказать так тоже неправда. Писать он все-таки умел, и мог хорошо писать. Вы эту мою точку зрения вполне разделяете. Но после «Первых радостей», когда уже чувствовалось, что вязнет, мог бы и точку поставить (в конце-то концов после «Необыкновенного лета»; тут уж ясно и ему самому было — «шедевра не получится»). Почему он не поставил точку? Лавры уже получил. Почему не переключился на легкое, что наверняка получилось бы хорошо — на воспоминательное (вроде Катаевского «Алмазного венца»)? У меня нет на это ответа. Знаю только, что разговоры о том, чтобы бросить «Костёр» и начать писать воспоминания в доме были. В нем была какая-то врожденная потребность доводить до конца начатое.

 Зачем же он впрягся в руководство Союзом писателей? Я все-таки против примитивных толкований примитивных толкователей, что по себе судят. Он был все-таки большого ума человек (м.б. даже больше ума, чем таланта; читаешь его дневники и письма и, порой, ловишь себя на этой мысли). Так вот, зачем он согласился… А чтобы хуже не было. Примитивное объяснение? Вовсе нет. Я тут, недавно передал в саратовский музей письма Б.Л.Пастернака, что Н.К. долго не отдавала и хранила дома. Потом решилась отдать. И вот в связи с этой «жертвой», я как-то окунулся в историю с «Живаго» и пр. Все это уже пережевано, измусолено, всем все известно. Однако самое интересное для меня было другое — обстановка той поры, в которую я как-то немного погрузился, читая всякие там записочки Федину, не чиновников из ЦК и помельче, а самих писателей и писательниц (и очень приличных). Как же они все «дрейфили», как подставляли!

Это ведь они, из его поколения, так хотели видеть во главе именно Федина. А потом подставляли, трусили, прятались, сказывались больными. Тот же близкий товарищ по перу Всеволод Иванов. А всеми нами любимый Корней Иванович Чуковский! И нашим и вашим... Реплика деда, которую я сам слышал, уже в связи с Солженицыным и письмом Каверина о разрыве отношений, фраза, по-моему, очень показательная в контексте сказанного: «Мне слюней жалко, чтобы плюнуть после этого Веньке в лицо». Сильно сказано, думаю не без оснований…

 Как это все-таки по-нашему — вали все на одного, а сами в кусты. «Рассея»!

 

 Что же касается Ваших суждений о старости, безволии, заботе о собственной безопасности, о том, что засосало, — это все так. С Вами трудно не согласиться. Старость многое меняет в человеке. (Долгая у человека старость. Катаклизм эволюции Homo sapiens… Вот и тянем.)

 

Вот, Юрий Михайлович, что захотелось сказать Вам в связи с Вашей книгой о Федине. Название, конечно, так себе, завлекательно-примитивное. Но и это понятно, нужна клюковка, иначе читателя не заманишь.

 Письмо это я прочитал Нине Константиновне. И она его одобрила и велит Вам кланяться, и благодарит за книгу. Велит еще раз сказать, что книгу принимает вполне.

Всего Вам доброго.

С уважением,

Константин РОГОВИН, внук К.Федина