* * *
Придумать дождь. Придумать звук дождя. 
Любовь придумать. Разыграть разлуку. 
Забыть литературную науку,
Пером по судьбам горестным водя.

Других не сыщешь. Их в природе нет,
Как нет другой воды, другого снега. 
Не дотянуть до пушкинского брега,
И до набоковского — всё не ближний свет.

Но пёрышко скрипит, и вот герой
Бежит стремглав по мокрой мостовой,
Мобильный потеряв, спешит к развязке,
Укрыв платком голосовые связки.

* * *
Бумаги тяжелее только грех,
А въедливых чернил лишь кровь, должно быть. 
Соблазн сквозит из буквенных прорех,
И дьявольский посверкивает коготь
На матовой поверхности пера — 
В чернильнице полно приблудных бесов…
Как Лютер, об стену её! — И вся игра.
Глянь, на дворе смеркается с утра — 
Знать, Божий гнев грядёт,
Как прежде — гнев Зевесов.

* * * 
Ох, накаркал ворон, накаркал большую беду,
Мой сутулый ворон, что в корень зловредный зрит.
Ох, сломался порядок божий в бесовскую чехарду,
Не на месте сердце, пустившееся в транзит
Не своим путём, не своей привычной тропой — 
Целиной негожей, где бурелом-бурьян,
Где и зрячий-то не пройдёт, не то что слепой,
Что от счастья слеп и от наважденья пьян.

Ах, раскаркай, ворон, обратно своё колдовство,
Ах, верни, сутулый, привычную жизнь мою,
Где свобода и соломенное вдовство,
Что не видишь разве, что на краю стою? 
Но молчит мой ворон, сутулясь ещё сильней,
Только глаз сверкает, как антрацит-агат,
Только перья гладит, словно конюх коней,
И беде моей, как счастью большому, рад.

Жертвоприношение

Не бывает вечных религий.
                         М. Веллер

Вот музыкант, что пилит за еду
На скрипочке блатную лабуду,
Сам в это время думая о том,
Что мог бы быть солистом-скрипачом.
Что если б повезло ему чуть-чуть,
То стал бы триумфальным нищий путь.

Герр Бог, он говорит во тьму, герр Бог,
Ах, отчего Ты только к слабым строг?
И только чистых Ты ввергаешь в прах
С неведомой любовью на устах? 
И чем, скажи, тогда отличен Ты
От идола, что зрит из темноты
Давно забытых каменных веков,
Где к жертвоприношению готов
Любой, распластан кто у ног его,
Но жрец находит пальцем одного
В уверенности, что лишь так, лишь так
Стада нальются и созреет злак?

А в пищевой цепочке наверху
Венец творенья запахнёт доху
И выдохнет вчерашний перегар,
Уже не юн, но всё ещё не стар.

Литературное недоумение

Муму с Герасимом плывут в своей лодчонке…
Я понимаю барыню, которой
Осточертел собачий лай — он вправду
Натурам музыкальным нестерпим!

Но всё ж – зачем топить? Отправь куда подальше —
И все дела! Зачем топить, палачка
Безжалостная? — Случай был в семье
Великого писателя, к несчастью!

Зачем нас мучить пагубным финалом?
Верёвка, камень — фу! Какой-то триллер!
Какое-то кино дозвуковое,
Где обделённому своей судьбой герою
И говорить не надо ничего.

Вокруг природа дышит полной грудью,
Не умерщвлённая пока ещё прогрессом,
Перо скрипит по девственной бумаге,
Рождая классики заветные шедевры.

А вы топись взялись…
Безвкусно. господа!

* * *
Летние часы с белым, смотри, ремешком,
Зимние, смотри, — с чёрным — как будто бы инь и ян.
Льётся прозрачное время со звуком знакомым 
— Ом-м-м-м,
Наполняя с верхом единственный личный чан.

Налипает белым на волосы твои, гляди,
Проступает чёрным под глазами твоими, глянь,
Украшает вечность безупречностью леди Ди,
Обтекает по контуру ждущую твою длань.

О, как оно сочится, не удержать в горсти,
Высший наш супервайзер, по-старому — бригадир.
Что там осталось? Только тихо шептать: прости!
Всё, чем сегодня жив ты, завтра сольёт сортир, 

Завтра развеет ветер, вытрется ремешок:
Чёрный белёсым станет, белый утратит цвет, 
Времени не дано нам делать запасы впрок,
Вечности нам обещан ужас, гласит завет.

Вот уж когда загадки все разгадать подряд         
Даже дебил сумеет, каждому сквозь кольцо,
Словно в гаданье девичьем, суженых вместо дат
Третье покажут Хроноса сомкнутое лицо.