ИНТЕЛРОС > №8, 2018 > «Я всегда чего-то другого ожидал от литературы...»

«Я всегда чего-то другого ожидал от литературы...»


29 августа 2018

Разговор со священником и писателем Ярославом Шиповым ведет Дмитрий Шеваров

Сейчас отец Ярослав Шипов служит в Москве в храме Георгия Победоносца на Варварке. Мы встретились в его маленькой квартире, где он живет с детьми и внуками.

 

Дмитрий Шеваров: Вы родились в 1946 году, а имя Ярослав было тогда очень редким. Да и сейчас встречается нечасто. Почему вас так назвали? Родителей увлекала история Древней Руси?

орослав Шипов: Нет, тут другая история. Хотя тоже во многом героическая. Во время войны мой отец Алексей Алексеевич Шипов служил в газете «Красная звезда». В конце войны его направили в партизанский отряд в Высокие Татры, в Чехословакию. В этом отряде были молоденькие ребята, жених с невестой — Ярослав и Милада. Однажды, когда партизаны на рассвете в тумане перебегали какое-то шоссе, немецкий патруль их заметил и открыл огонь. Среди тех, кто погиб, были Ярослав и Милада. И тогда оставшиеся в живых пообещали друг другу, что когда после Победы вернутся по домам и родятся дети, назовут их, если парень, то Ярослав, а если дочка, то Милада. Вот так я стал Ярославом.

Дмитрий Шеваров: А откуда ваши корни?

орослав Шипов: Предки отца из Москвы. Прадед снимал жилье у священника, служившего в том же храме Георгия Победоносца на Варварке, в котором я сейчас служу. А мама Анастасия Ивановна Вакурова — из костромского города Солигалича. Отец ее Иван Ильич — фельдшер, всю жизнь лечил там народ. Когда я в молодости первый раз приехал в Солигалич, то деда еще хорошо помнили там.

Дмитрий Шеваров: Где же познакомились ваши родители?

орослав Шипов: Мама познакомилась с отцом в начале 1930-х годов в журнале… «Безбожник». Они были тогда толи рабкорами, то ли селькорами. Вскоре поженились. Мама работала в журнале «Дружные ребята», в «Пионерской правде», а потом перешла в «Комсомольскую правду». Там и застала ее война.

В июле 1941-го редакционное здание перекрасили, замаскировали, но по ночам бомбили регулярно. Сотрудники редакции и типографии дежурили на крыше, тушили зажигалки. Однажды бомба попала в гараж, и он загорелся. Мама и ее подруги побежали тушить. И вот мама через чердак спускается на родной шестой этаж, где располагалась «Комсомолка», бежит по коридору, и тут дверь главного редактора распахивается, выбегает главный редактор, прижимая к груди пачки денег — очевидно, весь гонорарный фонд, — и говорит ей: «Помоги, держи...» А она вдруг видит в открытую дверь раскрытый сейф, а в нем партбилеты всех сотрудников редакции. И она говорит:  «А партбилеты?» Он ее обругал, но тут подошли еще правдинские (так обычно называли журналистов «Правды») работники, и партбилеты спасли. Современному человеку непонятно, что тут такого: ну билеты, подумаешь. А за утрату билета, пусть и на пожаре, рассматривалось персональное дело, это пятно на биографии. Если бы сгорели партбилеты всех сотрудников, то расформировали бы редакцию.

Дмитрий Шеваров: Ваш отец уже служил тогда в «Красной звезде»?

орослав Шипов: Отец встретил войну командиром пулеметной роты. Вскоре его направили в газету «На разгром врага». Там собрали интересных людей: поэты Михаил Светлов, Арсений Тарковский, совсем юный Юрий Левитанский, будущий литературовед Борис Бялик…

Однажды маме дали командировку в Первую Ударную армию, где она надеялась повидаться с отцом. Приехала в редакцию «На разгром врага», но отца не застала — он был на передовой. Там зенитчики сбили «раму» — немецкий разведывательной самолет, и он должен был про это написать. Пока ждала отца, познакомилась с Михаилом Аркадьевичем Светловым, который тут же сочинил экспромт:

 

В совершенное ненастье

Ко мне явилась Настя,

И я подумал, выпив:

«А где ж товарищ Шипов?..»

 

Дмитрий Шеваров: А детей у них тогда еще не было?

орослав Шипов: К тому времени у родителей было уже трое детей! Два моих старших брата — Роллан и Алексей и сестра Ирина.

Дмитрий Шеваров: С кем же они оставались?

орослав Шипов: Их эвакуировали. Сначала на Волгу в Васильсурск, а потом в Сибирь на Иртыш. В первые же дни этого долго пути Алеша потерялся по дороге. Ему было три года, сестре Ире — тринадцать, а Роллану — шесть. Когда останавливался эшелон, девочки налево, мальчики направо, и его потеряли. И потом они стояли где-то в тупике, и рядом еще такой же эшелон с детьми. А Ира с Ролланом уже оплакали потерявшегося, и вдруг они видят: какая-то тетя ведет его, маленького. Оказывается, люди с другого эшелона его подобрали. Сестра с братом позвали его: «Алеша, Алеша!..» Он их признал, а женщина говорит: «А мы и не знали, как его зовут. Он в сереньком пальтишке, так Мышонком зовем. Мышонок, да Мышонок...» И отдала им ребятенка, и дальше они поехали.

Дмитрий Шеваров: Чудо, как они встретились!

орослав Шипов: Чудо. Мама ездила на Иртыш их проведать. «Комсомолка» отпустила ее проведать детей. Это было для нее тяжелое испытание. Когда она пришла в этот интернат, дети ее увидели и все закричали: «Мама!» Сто человек — и все к ней бросились и закричали «мама». Наверное, первыми Алеша, Роллан и Ира узнали, крикнули, а потом все заголосили... Мама рассказывала, что всю ночь не спала, ходила от кроватки к кроватке, одеялки подворачивала. И уехала с трудом — дети не отпускали. Воспитательницы попросили ее уехать каким-нибудь тайным образом. Мама даже хотела усыновить одного мальчоночку, но никто не знал, живы ли его родители.

Дмитрий Шеваров: Ваша мама была в Сталинграде?

орослав Шипов: Да, весной 1943-го вместе с выездной редакцией «Комсомольской правды» она приехала в Сталинград — помогать восстановлению Сталинградского тракторного завода. Первые впечатления от Сталинграда у нее были материнские. Пошла со станции к заводу, развалины везде, и вот в одном месте над грудой кирпичей торчит фанерка: «Детский сад №17». Она заглянула за эту груду, а там ровненькая площадочка, девушка стоит с автоматом, а вокруг нее сидят ребятишки на немецких касках как на горшках.

Мама в основном детьми и занималась. Устроили детям пионерлагерь на той стороне Волги. Солдаты поставили палатки. Затеяли военную игру, раздали детям палки вместо винтовок, а один мальчонка одиннадцати лет не идет на эту игру — забрался в палатку, лег, повернулся на бок: «Я навоевался». Потом выясняется: мальчонка был разведчиком в Сталинграде, у него две медали, и он уже с палками в войну не играет.

А потом было первое сентября. Торопились — латали, красили уцелевшее здание. В Сталинграде оставалось всего шесть неразбитых зданий. Привезли учительницу из Москвы. Она спрашивает, кого как зовут, где родители. И вот один встает, говорит: «Папа погиб на фронте, маму угнали немцы…» И когда дошла очередь до пятого или шестого ученика, учительница вылетела из класса — не могла слез сдержать.

Дмитрий Шеваров: Вместе с вашей мамой Анастасией Ивановной в выездной редакции был и легендарный фронтовой поэт Семён Гудзенко...

орослав Шипов: Мама рассказывала, что с Семёном весело было работать. Он после ранения еще слабый был, лежит в вагоне на верхней полке, а она приходит с Тракторного и рассказывает ему, что видела, и он тут же выдает одну или две строфы. И вот каждый день они выпускали листовки: кому, что, в каком цехе удалось отремонтировать, запустить. Где стекла вставили, где кровлю восстановили, где станки поставили...

Дмитрий Шеваров: Анастасия Ивановна и после войны продолжала работать в «Комсомолке»?

орослав Шипов: Мама оставалась бы там и после войны, но помешал ей я: в 1946 году она вынуждена была уйти в декрет, а в январе 1947-го я родился. После декрета мама пошла служить в газету «Сталинский сокол» — газета ВВС, а отец служил в «Красной звезде». Когда «Сталинского сокола» упразднили, мама перешла в журнал «Советская женщина», руководила отделом семьи и школы, до тех пор пока были силы.

Дмитрий Шеваров: А что первое вы помните из детства?

орослав Шипов: Родился я на Мясницкой, где у нас на одиннадцати метрах было шесть человек. Кто спит под столом, а кто на столе. В «Красной звезде» был главный редактором Василий Петрович Московских. Когда на Хорошевкенемцы построили дома для военнослужащих, Василий Петрович спросил отца: «У тебя там детей полно, тебе ведь жилье надо?» — «Да хорошо бы, — говорит отец, — хоть двухкомнатную…» — «Пиши на трехкомнатную». Так мы получили жилье на Хорошевке. Мне был год с небольшим, когда мы туда переехали. Там я еще немцев помню, они деревья сажали, асфальтировали. Приходили, просили воды, а им давали и хлеба.

Дмитрий Шеваров: А что для вас в детстве были литература, книги?

орослав Шипов: Очень много! В моем широком окружении все читали книги в огромном количестве. До школы я читал уже свободно. После войны активно выпускали собрания сочинений. И я все читал: Флобера, Бальзака, Гюго… Приносили домой очередной том любого собрания сочинений, и я тут же его читал.

Как-то я встретил тут после полувекового перерыва своих одноклассниц, и оказалось, что до пенсии из всего нашего класса дожили я и еще один парень, ставший математиком. И вот одноклассницы вспомнили то, чего я не помнил: «Ты ведь на уроках под партой все время читал Майн Рида, рыженькая такая обложка…»

Дмитрий Шеваров: А что до сих пор помнится? Самое сильное впечатление от искусства слова?

орослав Шипов: Стихи, которые печатались в букваре, — это хорошие стихи были. Впечатались навсегда. А дальше — «Евгений Онегин». Меня уже тогда это все потрясло. Не персонажи, а сам воздух этой вещи.

Дмитрий Шеваров: Валентин Семёнович Непомнящий говорит, что у читателя «Евгения Онегина» расширяются легкие.

орослав Шипов: Я много слышал «Онегина» в разном исполнении, но только однажды встретил человека, который понимает, что он читает — это Валентин Семёнович Непомнящий. Он увидел, что там, у Пушкина — гигантский мир.

У каждого человека есть свой мир, и вот это очень дорого, очень интересно. А художник и есть тот человек, который может открыть этот мир другим.

Дмитрий Шеваров: Достоевский был для вас открытием?

орослав Шипов: У Достоевского меня впечатлили «Кроткая», «Братья Карамазовы», а вот «Бесы» не произвели впечатления.

Дмитрий Шеваров: Не поняли по малости лет?

орослав Шипов: Нет, я как раз понимал. Но я всегда чего-то другого ожидал от литературы. Политизированная литература меня никогда не трогала.

Дмитрий Шеваров: А Толстой?

орослав Шипов: «Война и мир», «Севастопольские рассказы» и особенно — «Хаджи Мурат». Мне кажется, что в конце жизни Толстой понял: что-то надо с языком делать. Уже появились Чехов, Бунин. И вот он пятнадцать лет писал и переписывал «Хаджи Мурата».

Дмитрий Шеваров: А вы стихи писали?

орослав Шипов: Нет, никогда. Сразу прозу начал писать. В шестнадцать лет.

Дмитрий Шеваров: Вы кому-то подражали?

орослав Шипов: Нет, никому.

Дмитрий Шеваров: О чем был ваш первый рассказ?

орослав Шипов: Об аэродроме. Я всю жизнь авиацию люблю, у меня первые друзья — это летчики, а поскольку летать мне недоступно, мне хотелось написать об аэродроме.

Дмитрий Шеваров: А где же вы видели в детстве самолеты?

орослав Шипов: Так ведь я жил на Хорошевке — рядом Центральный аэродром, Ходынка. Над головой все время самолеты. Я их все различал прекрасно. Это соседство и на братьев моих повлияло. Они окончили Физтех, а тогда у Физтеха была сугубо авиационная направленность. Роллан после окончания пошел в институт авиационного моторостроения и проработал там более пятидесяти лет, доктор наук, профессор, лауреат Госпремии. Он был первым и ведущим специалистом по снижению шумов авиационных двигателей. Все время на испытаниях моторов, на заводах: Пермь, Рыбинск, Запорожье, Харьков, Ленинград…

Алексей кроме Физтеха окончил еще биофак МГУ и стал биофизиком, работал в космической медицине, тоже доктор наук.

Дмитрий Шеваров: Удивительно, что вы не пошли по их стопам...

орослав Шипов: Я тоже пошел в этом направлении: в 1963 году, после девятого класса, сдавал экзамены в Новосибирскую физматшколу. Прошел два тура и уже готовился к третьему. Собеседования там проходили необычно: придут академики и весело забрасывают нас задачками, для них это была гимнастика ума, отдых. «Ну вот, к примеру, мы с Петром Иванычем летим на воздушном шаре... Так, Петр Иваныч, ты летал на воздушном шаре? нет? Ну представь, что летим… И вот мы закурили… А-а, ты, Петр Иванович, не куришь? Ну ладно, я закурил… И что же, ребята, с этим дымом на воздушном шаре будет? Но только помните: скорость встречного ветра в расчет не принимать…» Я говорю: «Ну, тогда вы в дыму останетесь…» «Слышь, Петр Иванович, вот потому-то мы с тобой и не курим…» Вот в такой полезной игре ума и проходили эти беседы.

А летом, пока не было еще занятий, я в экспедицию института гидродинамики записался. Экспедиция работала на Обском море по заказу штаба военно-морского флота — изучала распространение звуковой волны под водой. Они потом Ленинскую премию получили за эти исследования. А я был рабочим, ловил рыбу для ученых. Они были очень довольны, дали лодку хорошую.

А пока я был в экспедиции, вышло распоряжение — принимать в физматшколу только жителей Сибири и Дальнего Востока. Разумное решение, но мне как москвичу пришлось вернуться домой.

Дмитрий Шеваров: Это было крушение мечты?

орослав Шипов: Нет, никакого крушения. Я вернулся из Сибири другим, повзрослевшим. У меня в голове уже вертелись сюжеты для рассказов. В школе мне стало неинтересно учиться, я ведь учебник алгебры на два года вперед перерешал, литературу давно перечитал. И я пошел в вечернюю школу издательства «Правда» и одновременно — работать в типографию «Правды». Меня взяли рабочим в переплетный цех. Иван Матвеевич Касаткин был там начальником — человек улыбчивый, приветливый, понимающий. Он меня поставил на электрокар — возить книги. А как раз тогда шли приложения к «Огоньку» — Куприн, Грин… И я тут же читал эти собрания. Но молодому человеку надоедает одно и то же, и Иван Матвеевич это понимал: «Слушай, говорит, ты уже с закрытыми глазами ездишь, а вот у нас открывается цех высокохудожественных изданий, там будут делать журнал с пластинками, называется «Кругозор», пойдешь?» Я говорю: «Пойду!» Для того чтобы печатать «Кругозор», поставили три французские машины, но они отказывались скреплять те пластиковые полосочки, на которых держался журнал. Никто не знал, что делать.

Директором издательства был матерый дядька Фельдман, еще с войны он командовал издательством. Человек правильный, таких нету теперь. И вот он приходит ко мне, а я один там вожусь с этими машинами. «У Никиты Сергеевича юбилей, надо бы семьсот штук». «Сделаем», — говорю. Фельдман ушел. А я три ночи сидел, вручную дожимал, склеивал, сделал восемьсот штук. Он приходит и говорит: «Я знал». В том смысле, что он верил в меня.

Потом перешел в типографию «Красной Звезды». Меня поставили на первую машину учеником печатника. Там был Саша Михеев, который еще во время войны был печатником. Это мужская серьезная работа. Утром рано еду домой с работы: люди в метро, в автобусах — все читают газету, а ты к часу ночи уже все знал наизусть, что в этой газете.

Дмитрий Шеваров: А когда вы увидели первого настоящего писателя?

орослав Шипов: Не знаю даже. Может быть, когда подал документы в Литинститут. Меня Сергей Павлович Залыгин взял в свой семинар. Когда представлял нас Сергею Васильевичу Викулову в журнале «Наш современник», сказал про меня: «Или будет очень хорошим писателем, или бросит».

Дмитрий Шеваров: А кого бы вы назвали своим учителем?

орослав Шипов: Юрия Казакова. Была, кажется, зима 1963 года. Я приехал в Ленинград к сестре, а она выписывала приложение к «Сельской молодежи». И я прочитал там рассказ «Вон бежит собака», и все определилось. Я до этого столько всякой литературы прочитал, но ничего подобного не читал. Это как, помните, Паустовского спрашивали: «Что на вас повлияло?» — «Как что? “Роняет лес багряный свой убор…” Вот и все...»

Юлиан Семёнов пытался такие рассказы писать, как Казаков, — не получилось. Солженицын пробовал себя в сельских рассказах, тоже не удержался. Пожалуй, лишь Георгий Семёнов временами приближался к казаковскому уровню. Но за ними никого не пришло. Это все совершенно исчезло.

Дмитрий Шеваров: Какие книги, кроме Казакова, стоят на вашей заветной книжной полке?

орослав Шипов: Пушкин. Гоголь. Лесков. Чехов. Чехов очень дорог мне как человек. Это человек с очень большим и чистым содержанием. Он мне только со временем так открылся, уже как священнику. И рассказ «Архиерей» по-новому звучал для меня.

Дмитрий Шеваров: Первые годы вашего служения прошли в Тарногском районе Вологодской области. Из тех заповедных мест «родом» многие ваши рассказы. Почему вы уехали оттуда?

орослав Шипов: Из-за местного сырого и холодного климата — не всякое лето босиком на землю ступишь, постоянно в резиновых сапогах — у меня развился ревматизм. Стали отказывать ноги, а потом и зрение. Пришлось вернуться в Москву.

Дмитрий Шеваров: С тех пор как вы стали священником, ваш взгляд на писательское служение сильно изменился?

орослав Шипов: Сильно. Роль художника в моем представлении сильно сдулась. Но в одном я укрепился — писатель обязан служить Господу. Можно ведь так увлечься своими фантазиями, что не заметишь, как начал служить не Богу, а кому-то совсем другому.


Вернуться назад