Две точки налицо.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут, пока не предстанут Небо с Землей на страшный Господень Суд…» Вопрос лишь в том, когда Суд: немедленно или с откладыванием? Люди, любящие стихи Киплинга, могут продолжить цитату: «Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?»

Племя, родина, род для меня — отнюдь не «что попало»; да и сильный с сильным, покалечив друг друга, обыкновенно зовут на помощь тех, кого высокомерно задвигали в слабые. Не Киплинга я собираюсь здесь комментировать — мне интересны воззрения теперешних российских философов, востоковедов и европоведов, заново осмысляющих место России меж традиционных точек,  когда с Запада подступает к нам Закон, а с Востока брезжит свет.

Где мы?

 

 

С Запада — закон

 

Известно: знание есть сила! —
Для тела, что и для ума.
А джахилия суть могила.
Да здравствует — в ком знаний тьма!

Вадим Розов

Вадим Розов — молодой поэт, известный более по Интернету и Самиздату, чем по книгам; живет в Кузнецке, просит не путать его с однофамильцами, тоже пишущими стихи.

Джахилия— в исламе — обозначение первобытной грубости и невежества, предшествующих принятию мусульманской веры. В широком смысле — это «естественное состояние»: беззаконие и жестокость. Этой могиле наш поэт противопоставляет неумирающее знание — силу для тела и ума.

Стихотворение  процитировано в альманахе «Триединство», выпущенном недавно к 80-летию одного из самых именитых и осведомленных востоковедов 
России — Леонида Медведко.

Полностью, с подзаголовком, название пятисотстраничного тома звучит так:

«Россия перед близким Востоком и недалеким Западом».

Это уже хочется откомментировать. Близкий — законное детище таких определений Востока, как Дальний и Ближний. С Западом дело хитрее: «недалекий» читается не столько как «близкий», сколько — по законам русской стилистической 
подначки — как «недальновидный», а то и как «близорукий».

Однако это не мешает мне воспринимать «Триединство» как серьезную попытку равнодостойного сопоставления двух противоположных сил, между которыми второе тысячелетие ищет (и находит себя) Россия.

С Запада — Закон, с Востока — Свет.  «И мы — посередине». В третьей точке.

Есть смысл для начала разобраться в двух первых.

Западный образ жизни. Западный образ мыслей. Западная цивилизация. Вызов хаосу и бессмыслице. «Фаустовский дух», в котором нынешние наши геополитики и историософы  чуют «что-то почти бесовское». Этот опыт уходит теперь в прошлое. Так, во всяком случае, думает большинство экспертов «Триединства».

Западные народы (проще говоря, европейцы, которые вселились и в белых американцев) уступают свои позиции, оттесняются на вторые роли всемирной истории и понемногу отходят в небытие. То есть вымирают.

Их сила, исторически воплощенная в знании, теряется во тьме. «Тьма знаний» в розовском стихе — поэтический ответ тому Разуму, который отступает перед «хаосом и кошмаром» мироздания,  а мир вступает в период (сейчас я процитирую диагноз Медведко), когда все будет определять «цепная реакция будущих неклассических войн неведомого поколения» (я бы сказал: «поколений»), которые попадают в ситуацию наступающей катастрофы.

Как бы нам выкрутиться из этой безнадеги?

Да вот: послушать короля Иордании Хусейна, к которому в 1963 году попали первыми из советских людей молодые разведчики, его ровесники. Король показался им «обаятельным мальчишкой», а то, что он сказал — ковбойской  шуткой: «монархия — несовременная форма правления».

А еще его величество сказал вот что:

— На Ближнем Востоке, где ни копни, всюду нефть! Я — потомок Пророка, земля эта священна, выделена нам Богом, не может быть, чтобы в Иорда­нии не было нефти!

Интересный прогноз: значит, чтобы организовать законное сожительство будущих государств, достаточно, чтобы у каждого (даже у маленькой Иордании) нашлась своя скважина?

А вдруг так оно и должно быть?

Увы. Не следует думать, что проблема сама собой решится, если в ХХI веке земной шар опояшут нефтепроводами, не бурить же скважину у ворот каждого дворца. Нефть — такая штука, что возгорается при любом рисунке скважин. Между прочим, существует так называемая «нефтегазовая версия» столпотворения, произошедшего «в далекие библейские времена»: нефть — это еще и битум, который издревле использовался как крепящий материал при строительстве дворцов и храмов. Не хватило битума — рухнула тогдашняя рекордсменка высотного строительства — Вавилонская башня, и пошла катавасия...

Найдется ли скрепляющий материал  в нынешней реальности,  думающей, как и куда рухнуть?

Александр Неклесса, один из самых последовательных авторов «Триединства», следующим образом видит закономерное развитие событий в современной истории. Она новая, а у нас, полагает он,  нет языка для обозначения новых реалий.

«Мы читаем тексты, исполненные на прежнем языке. Реляции о пришествии новой земли и нового неба творятся при помощи однообразных приставок: "пост", "нео", "анти", "транс", "квази", "мета", старательно фиксирующих факт новизны, но не­способных сообщить нечто существенное о ее сути».

Попробуем выразить суть.

«Время, в котором мы обитаем, — лишь порог нового эона, зыбкое трансграничье, мост над неспокойными водами, объединивший погружающийся в Лету континент Модернити с возникающей из вод  истории зыбкой и неведомой Атлантидой. Хроники переходного периода противоречивы и алогичны, они корректируют привычную систему исторической записи... Качество фикса­ции реальности, характерное для уходящей эпохи, — ясность, логичность, выверенность оценок — в новой редакции бытия становятся не слишком востребованным инструментарием, который в конечном счете рискует оказаться на свалке…»

Свалка истории — привычный советский термин, помогающий продраться сквозь волапюк нового эона. Но Неклесса мыслит ясно даже тогда, когда пользуется приставкой «пост»:

«Дискуссии о ПОСТсовременной цивилизации или менее обязыва­ющие рассуждения о модернизационной реформации — вполне могут быть данью скучному ритуалу, но они же имеют шанс стать взрыв­чатой, революционной темой. И, кстати, совсем не риторический во­прос: что, собственно говоря, понимать под "постсовременной циви­лизацией"? Если это очередная социально-культурная метаморфоза христианского эона, то подобные процессы не раз, не два происходили на протяжении двух последних тысячелетий. Если же в данном понятии заключена мысль о призраке принципиально иной социальной конструкции, то мы, конечно, присутствуем при революционном и драматичном событии».

«Революционное» тоже улыбается нам из отлетевших эпох, но что за конструкция проступает из-под привычных слов?

Например, как теперь понимать «капитализм»?

    «Капитализм обретает универсальную власть не через административные, национальные структуры, но главным образом посред­ством интернациональных хозяйственных механизмов. Такая власть по своей природе не ограничена государственной границей и распро­страняется далеко за ее пределы, рассматривая всю доступную Ой­кумену как пространство, открытое для деятельности».

  Ну, вот. Ойкумена — на месте прежних «фаз» капитализма, с его суммой национальных экономик… Сейчас последует излюбленная всеми авторами «Триединства» триада; Неклесса видит «контур третьей (после торгово-финансовой и промышленной) фазы капиталистической мир-экономики — геоэкономической». То есть гео-глобальной, при которой все будут говорить на некоем едином языке финансовых операций, обретающих смысл и жесткость естественных законов бытия.

Не уйти от законов!

Но логика — сохраняется ли в этом «сложном, глобализированном сообществе»?

Обязательно. Надо только знать законы ее оборота.

«В сложном, глобализированном сообществе возникает эффект бабочки: нелинейные трансляции изменений. Незначительное событие в одном месте способно привести к лавинообразным следствиям в другом. К примеру, в общественном сознании или в сфере финан­сово-экономических операций, уязвимой для системных воздей­ствий…»

А количественным измерениям эти неуязвимости поддаются?

А как же! Запад есть Запад…

«В круговороте совсем не призрачной жизни цифр и канторовских  множеств ("актуальной бесконечности") — трансфинитной среды виртуальных операций, тщательно взвешенных устремлений и просчитанных порывов — финансовые ресурсы, заменивхаризму, определяют статус индивида, положение в обществе и положение самого общества, диапазон легальных возможностей в Новом мире, претендуя стать творческими энергиями, источником как созидания, так и уничтожения».

Так созидание или уничтожение?

Что ожидает мир в ходе демодернизации, неоархаизации и деконструкции цивилизации, или (понятнее говоря) «когда империи рухнут и армии разбегутся? Станет ли Оrdо Nоvo всеобщим благом — мирным соседством льва и лани, согласно провидению (Апокалипсису) Исайи? Или этот порядок окажется прологом совершенно иного по духу эона? Возвращением к жизни упрятанных в тайники подсознания смутных сю­жетов, объединенных гротескной топикой и восполняющих непол­ноту черновиков вселенского кошмара?»

Еще одно родное слово: кошмар.

«Новая "культура смерти" обретает глобальную геометрию. Это не только "война сильных против бессильных" или "слабых против сильных", но в перспективе — "всех против всех". На планете раз­ворачивается пространство операций по контролю и распределению успешно котирующегося на мировом рынке товара — ресурса смерти».

Вот так и живешь меж крыльев бабочки, отсчитываешь канторовское время («бесконечные множества»). Ждешь погибели всех от метафизической свободы всех.

И думаешь: что же обрекает на гибель великую цивилизацию Запада? Неужели Восток?

 

 

С Востока — свет

Я видел Нил и Сфинкса-исполина,
Я видел пирамиды: ты сильней,
Прекрасней, допотопная руина!

Иван Бунин

Прав автор «Храма Солнца»: обойдемся пока без таких гигантов Востока, как Индия, Китай, Япония, — не им посвящены драматичные страницы «Триединства», а тому ослепительному пожару, что охватил теперь мусульманский арабский Восток…

…Тунис, Египет, Алжир, Йемен, Марокко, Бахрейн, Иордания, Кувейт, Саудов-ская Аравия, Оман, Ирак, Ливия, Сирия…

Что общего? Нищета соседствует с видимым процветанием, законность демократически избранных властей — с харизмой  эмигрантского муллы или с наследием Пророка (чтобы не влезать в дела Ирана, вспомним мечту о нефтяной скважине иорданца Хусейна)… Принципы американского изготовления перемежаются совет-скими лозунгами, застрявшими с прошлой эпохи… В Ливии строят Социалистическую Республику, в Саудовской Аравии миллиардеры имеют по полсотни сыновей…

И все это летит теперь в общий пожар, без всякого учета границ и традиций — страны ложатся навзничь по принципу падающего домино, испепеляясь в общем безумии «арабской весны, которая потрясла мир» (формулировка, родившаяся от Джона Рида в нынешнем окружении Леонида Медведко: хроника «весны» составлена выпускником университета Дмитрием Медведко, по праву наследующим фамилию своего именитого родственника).

С чего же оно пылает? Что запалило «весну», оставляющую пепелища?

С чего  все началось?

В Тунисе уличный торговец Мохаммед Буазизи, оказавшийся без работы, совершил самосожжение. Разгневанная толпа атаковала штаб правящей партии, сожгла три автомобиля… Египет-то тут причем? Тысячи и тысячи бунтарей, сменяясь, днюют и ночуют на площади Тахрир — и все для того, чтобы Мохаммед Буазизи в Тунисе преуспел как уличный торговец?

Да никакой он не уличный торговец! Он — выпускник университета, подавшийся в торговцы не от безработицы вообще (хотя и она реальна), а от оскорбленности, что не мог найти престижную, интеллектуально признанную работу. Да еще и угадай поди, какая именно деятельность окажется в почете после того, как все нынешнее сгорит.

Да хоть все сто миллионов новых рабочих мест создай в регионе (подсчитали уже!), и каждый венценосный благодетель получи нефть из дворцовой скважины, — смута не кончится. Потому что главные застрельщики ее — не традиционные безработные и не торговцы на улице. Не обнищавшие вдовы (хотя все они тоже). Не бегущие из тюрем зэки (хотя зэки бегут из тюрем на площади). И не пираты Сомалийского побережья (лишившиеся прежних рыбных уловов). И не кочующие шахиды (хотя их готовность пожертвовать собой в любом очередном теракте — неслыханная в прошлом психологическая эпидемия).

Бунт — вот что фатально. Не взрыв, а сеть. Сеть бунта. Главные застрельщики — молодые интеллектуалы, сидящие за компьютерами и следящие за событиями по сигналам «Фейсбука», «Твиттера» и прочих достижений Интернета. Так в чем же, наконец, причина?

«В Египте, Тунисе, Ливии застрельщиками, авангардом револю­ции выступили молодые представители непредпринимательской части среднего класса, то есть вчерашние студенты, учителя, врачи, адвокаты, клерки. "Люди Тахрира", "поколение модерн", молодая интеллигенция, борцы за свободу... Они действительно выражали настроения передовой, образованной части общества, которой до смерти надоел этот явно изживший себя, тусклый, застывший в скле­розе режим лжи, коррупции, фальсификации выборов, произвола и полицейских расправ. Если бы надо было найти ключевые слова для описания мотивации этих людей, они могли бы быть такими: "На­доело! Не верим! Не боимся!"»

У грузин это звучало так: хватит! Надоело!

Причина возгорания — во тьме. Но возгорание фатально. Поэтому главное — не бояться.

К Египту, Тунису и Ливии можно присоединить «Афганский тупик», интересный не только столкновением советских и американских интересов, но и замечательным казусом Бен Ладена, усыновленного американцами наследника Саудовских миллиардеров, который против американцев же и повернулся, заявив, когда рухнули в Нью-Йорке башни Торгового Центра, — что это его рук дело. Впрямь ли он готовил теракт или только схватился за пламенеющее знамя — знамя тут еще и поважнее реальности.

А реальные причины афганского пекла —  все те же:

«Некомпетентность власти, ее неспособность обеспечить безопасность населения, растущая безработица, произ­вол со стороны местных властей, тотальная коррупция, поголовная нищета большей части населения, низкий уровень жизни, нерешен­ность проблем беженцев...»

Я бы только вычеркнул «коррупцию», присутствующую во всех списках. Она ведь не только арабам Востока мозолит глаза, она и в перечне язв Америки непременно присутствует, а уж в нынешней России это вообще монстр номер один. Зачислим же «коррупцию» в родимые пятна человечества независимо от «эона» и «региона» и попробуем все-таки понять, что именно бросает в огонь молодых арабских интеллектуалов, энергией которых питается и уличная митинговщина,  и уличные бои, и громкие лозунги, и тихая находчивость «жирных котов», оберегающих свои прибыли…

Одна только причина кажется общей, покрывающей это поле боя независимо от того, кто ею захвачен и прикрыт.  Ислам.

Сейчас это слово чаще звучит как угроза, чем как приветствие. Великая мировая религия оцеплена воинственными защитниками, агрессивными адептами исламизма, так что изначальная истина перекрыта «джихадом». Из этого затмения одна умная страдалица вышла с обжигающим убеждением:

«Исламисты — это клинок кинжала, занесенного над исламом».

Но разве другие великие религии не переживали таких ситуаций, когда надо было ощетиниваться кинжалами (или жечь оппонентов на кострах)?

Суть ислама все-таки не в этой воинственной непримиримости, а в том, что ей исторически предшествовало и под огнем сохраняется во всей своей замечательной привлекательности. Суть — приверженность естеству.

Антитеза ислама — первобытная грубость и первозданное невежество. Джахилия. Это доисламское естество должна преодолевать культура. Преодолевать естественно.

Суть ислама — его простота и широта.

«Ислам — это не только религия, но и основа целой цивилизации, а в мусуль­манском идеале — и образ жизни, и образ мыслей. Похоже, что ис­лам сейчас является самой сильной религией в мире, если брать в качестве критерия степень приверженности людей к своей вере и ощущение солидарности с единоверцами» —  свидетельство Г. Мирского.

Разумеется, и в исламе всегда накапливалисьвнутренние противоречия, хватало споров и интриг. И все-таки противостояние суннитов и шиитов не привело ведь к такому расколу, который располосовал в схизму католиков и православных.

Не было и нет той линии, которая бы фатально разделяла тех, кто уже готов или еще не готов принять два условия веры. Всего только два: признать Мохаммеда Пророком и признать добро главной ценностью жизни.

«И вот что еще примечательно — отсутствие какой-либо определенной идеологической парадигмы. (Я опять цитирую Георгия Мирского, историка, который все эти парадигмы знает наперечет.) Наблюдатели с удивлением отме­чали, что ни на площадиТахрир, ни на тунисских или бахрейнских площадях не было разделения на суннитов, шиитов, христиан, не звучали ни националистические, ни исламистские, ни социалисти­ческие лозунги, не проклинали Америку и не жгли израильские флаги. Люди были как бы выше всего этого — привычного, рутин­ного, конъюнктурного. В этом смысле арабскую революцию можно назвать трансидеологической и трансконфессиональной».

Так что ж тогда раскаляет ближневосточную ойкумену? Почему арабский Восток снедаем пламенем ненависти, тогда как другие великаны Востока — Индия и Китай — не только пребывают в относительной стабильности, но и признаны — в случае Китая уж точно — точками будущей стабильности Евразийского сверхконтинента, а значит, во многом и всего мира?

Правда, главные точки грядущего равновесия — Америка и Китай — намечаются без России. Но и без такой горячей точки, как арабский Восток.

Так с чего все-таки он-то загорелся и почему пылает?

Или таится в человечестве — и от природы, и от трагической истории —  какая-то неведомая агрессивная психическая энергия, которая может излиться и в ту, и в эту сторону? Она не злая и не добрая, она — изначальная, запредельная, допредельная. Она — джахилия. Может обрушиться в ту или другую точку земли, вывернуть ситуацию в кошмар и хаос, может пройти стороной. А поджигает и сжигает она то, что горит: то, что по стечению непредвидимых обстоятельств оказывается в то историческое мгновение горючим.

И Россия, логикой тысячелетнего опыта поставленная в точке пересечения этих горючих, горячих, горьких, горячительных и горестных начал, должна быть готова ко всему.

То есть покрепче держаться своей точки в пространстве…

 

 

Не хочу ставить точку

Есть нечто тре­тье, основа духа и материи, — это Энергия, устремленная к Духу.

Татьяна Григорьева. Синэргетика и Восток

Спокойная и вдумчивая работа Татьяны Григорьевой не только объясняет, почему Восток (не агрессивно-халифатский, а дзэн-буддийский) и Льва Толстого манил к диалогу, и в теперешних русских душах может оказаться еще одной точкой опоры.

 «На буддийско-даосском Востоке этот подход называют Средин­ным Путем, что значит: следовать Пути мирового ритма. Истина в Центре. Всяческие крайности, односторонность ведут к ги­бели…

Мудрость — видение всеобщих связей…

Запад и Восток есть в каждой вещи…»

Точка встречи — в каждом народе, в каждом человеке? В любой точке мироздания? Что такое вообще точка в нашей скользящей интеллектуальности?

«Точка — мгновенное проявление Единого... Каждая точка — центр Бытия. Сколько точек, столько и сущностей, не сцепленных линией, свободных, способных проявить себя неожиданным образом… "Неожиданным", случайным, если смотреть снизу, где незаметна жизнь Целого… Каждая из них свободно соединяется с Абсолютом, что и позволяет  этим точкам не распадаться…»

Мир — бескрайняя сеть… украшенная драгоценными камнями, которые блестят при восходе солнца так, что каждая драгоценность отражает все остальные…

Стяжение в точку характерно для дзэнской поэзии; семнадцать слогов хокку могут вызвать озарение… просветленность ума…

То-то мы во младости моей, сбирая целый мир в родню, завороженно подсчитывали количество слогов в японских трехстишиях, думали, что это всего лишь мастерство… А цель? «Пить в грядущем все соки земли, как чашу мир запрокидывая…» Что при этом в чаше остается? Пустота? Ноль? Ничто?

Если Ничто, то оно внушает ужас, как страшный конец, исчезновение, бездна… «Бездна — восторг…» Откуда наш восторг? Потому что есть инертная материя, ждущая нашего  руководства…

«На Востоке же Небытие — это потенция Света и Покоя, отрада просветленного ума… Это как бы до-бытие, а не после-бытие…»

А когда лучше познавать законы бытия: до или после?

«В Индии "Ноль" принципиально отличается от понимания нуля, как и точки в западной науке, которая сле­дует заветам Аристотеля: "Нелепо при этом считать пустотой точку: она должна быть местом, в котором имеется протяжение ося­заемого тела" (Аристотель, Физика, 4, 7). Для Аристотеля точка — "начало линии", а не сжатая Вселенная. Неудивительно, что на За­паде, имеющем такую точку отсчета, возобладало линейное мышление, которому, однако, предназначено было перейти к "голографическому" сво­им путем — через освоение науки и техники...»

Потрясающее место. Значит, закономерное освоение мира в Западной цивилизации — не тупик и не заблуждение, а стадия, которую с неотвратимостью надо пройти!

«Раздвоение на каком-то этапе было необходимо. Иначе не появилась бы Наука, которая имеет дело с объектами, не развилась бы динамичная цивилизация, предоставившая в распоря­жение людей технику. Лишь бы цель и средство не поменялись мес­тами: вели бы к цивилизованной жизни, а не к "цивилизованному варварству"». На это и надеялся тот же Гераклит: «Не понимают, как расходящееся с самим собой приходит в согласие, самовосстанавли­вающуюся гармонию лука и лиры».

Митрополит Иларион, заглядывая в души свежеокрещенных славян, тоже надеялся на согласие двух разведенных качеств: Закона и Благодати.

Законы мы постигаем, властно овладевая ими, упрямо борясь с ними,  умело обходя их. Тысячу лет! И всю эту тысячу лет разгадываем Благодать,  остающуюся для неугомонного русского духа в загадочной таинственности.

Где точка соединения этих начал, точка встречи?

Ответ автора «Триединства», приверженного к новейшей «Синэргетике»:

«…Происходит встреча энергий... В соединении деятельным началом является энергия... лишь она действует. Но она может действовать лишь в человеке, может выражать, выявлять себя в наличном бытии лишь его действиями… Дело энергии чело­века — самоустраниться: стать открытым, "прозрачным" для благодати».

Для благодати!

Попробуем?

 

 

___________________

[1] С Запада — Закон, с Востока — Свет (лат.).