* * *
я рванул балконную фрамугу
и нагретым лезвием дорог
комнату разрезал ветер юга,
и машины голос в вазу лёг.

так во лжи случайных впечатлений,
точкой на осях координат
я висел, выуживая зреньем
вечный шум, рачительный распад.

подсказать могла бы: «... в водах Иордана...»
рыбиной плеснулось солнце по ковру,
я в сетях теней, повсюду званный
никуда, но всё же я живу.

подожди, ты мне сказать хотела...
впрочем, впрочем, всё слова, слова...
гнётом тянет не ко дну, а к телу
прошлому, где запах и молва.

небо пахло спелым абрикосом,
сок лучей присох бы к нёбу — не глотай!
разве узкие задумчивые грозы
прошлой ночью были невзначай?

грозы, осы, повторять и злиться,
злиться, слиться, впрочем, всё равно...
вкус рассерженной, но сдержанной корицы,
булочной раскрытое окно.

или пуст мой день, тот коробочек
спичечный, на нём моя рука...
не чернила, не слова, а почерк
неразборчивый, с наклоном в никуда.

долго жить, что торговать одежды,
лгать долгозвучным голосом, впритык
Адаму, трогавшему прежде
неназванный, негнущийся язык.

* * *
надо бы всё переосмыслить…
встать запросто на белый табурет
и думать, думать как нельзя всем вместе,
под солнце вставши, гордо умереть.
лишь зверю чёткое движение под силу.
нам суета, нам тлен, нам треск секунд,
но тащим мы зверей в свою могилу
и в мёртвой темноте глаза зверей текут

* * *
…о, боги, боги… вам лишь только снится
меня ещё в живые целовать глаза,
когда стекает дождь по черепице,
присутствие как солнца стрекоза
мелькает в сумерках, исчезнув, возникая…
и тень моя, и пустота без края,
и вечно мои прошлые глаза…

* * *
он повторял: «членистоногих дней...»
и не мог закончить фразы.
пекли блины, зима, как белый кот,
принюхиваясь со двора, лежала.

ударившись о льдинки, рассмеялось солнце,
и смех рассыпался и засверкал по стеклам,
и, зубоскаля , зеркала мелькнули
во встроенных шкафах, мелькнули и пропали.

он повторял: «членистоногих дней
повадки...», но мысли разбегались,
плавно, с дерева на дерево белки,
и с веток осыпался легкий снег.

а в сладких родниках мальки мороза,
упрямо рассекая воду, плыли
и тростники сухие не сдержали
корнями, сдавленными смертью и печалью.

* * * 
есть в городе такая тишина как скошенный изношенный каблук,
когда от слова, сказанного вслух, — 
в какие стороны? — дремотный пух

нагретой вечности. все было и пройдёт,
и будет вновь спокоен мягкий рот,
усмешку пряча, как же прав Сократ!

* * *
как обратиться мне сегодня к небу, на ты или на вы?
казалось, тот же свет и те же расстояния между домами, 
и те же книги прижатыми листами перетирают шрифт невинный,
но полный черноты черновиков, из книг свисают тени текстов, очками
зеркала направленные вне трёх измерений.
казалось, вдоль линии окон балконы цифр
покоятся, или зачем разбитые колени
улицы намазаны зелёнкой светофора? лифт
времени в подъезде стальными рёбрами
толкает придуманное архитектором пространство,
и томятся чертежи в архивах, и разобрана аркада
цивилизации на ноль и единицу, и новый Данте
девять кругов пишет в архикаде.