ИНТЕЛРОС > №9. 2018 > Мотылёк в ладони

Георгий ЕФРЕМОВ
Мотылёк в ладони


30 сентября 2018

Стихи

Ефремов Георгий Исаакович — поэт, переводчик, прозаик, драматург. Родился в 1952 г. в Москве. Учился в Вильнюсском педагогическом институте. Публикуется с 1970 г. Литературный секретарь Д.С.Самойлова (1973—1975). Переводит литовскую поэзию (Марцинкявичюс, Мартинайтис, Марчёнас, Йонаускас и др.) и поэзию других стран. В 1986—1995 гг. возглавлял издательство «Весть», в 1991—1996 гг. вел семинар по переводу литовской поэзии в Литинституте. Автор одиннадцати сборников стихов, Полного собрания сочинений в 5 томах (Вильнюс, 2017). Первый лауреат Премии Балтрушайтиса за особый личный вклад в литовскую и русскую культуры (2006) и др. Живёт в Вильнюсе.

 

На Беговой

На той бедовой Беговой
во тьме, ещё не вековой,
жила-была царевна
Мария-свет Сергевна.

Там понаставлены дома
разрозненные, как тома
на той столичной полке,
где все друг другу волки.

Построены в сороковых
рукой военнопленной
не для Маруси Петровых,
а для нужды нетленной — 
в разгромленной вселенной.

Продутый лютым сквозняком,
тот дом стоит особняком
в глазах, в тоске, на фото
и помнит юного меня,
и выметает имена
Того-то и Того-то.

Потом на Хорошёвке
произросли хрущёвки,
и жизнь вообще пошла на лад, 
и стал такой весёлый ад,
что позабыли зеки:
всё прошлое — навеки.

И цел не только ипподром — 
но также спутник и погром.
А ты твердишь мне часто:
«Умей же домолчаться!»

Я знаю, наш удел таков:
по очертаньям облаков
о будущем гадаем, 
указывая путь в альков
бессменным негодяям.

Мы домолчались до всего
и наше время внесено
в пустую книгу блуда.
И ладно. Тоже мне беда!
Но интересно иногда:
вот как, идущие туда,
мы видимся оттуда?


* * * 
Ночью слушаю немоту городскую — 
и не то что плачу или тоскую, 
просто знаю, чего никак не могу: 
на каком-то чужом веку 
просыпаешься, как отогретая муха, 
а у тебя уже — ни тела, ни духа, 
и даже о страхе не знаешь, чей это: мой — немой, 
и бесшумно сливаешься с общей тьмой.


* * * 
Бесславна моя победа,
бесплодна тоска, — 
то ливнем согрета,
то изморози близка.
Судьба переменна, 
как облачность за окном,
а тьма непременна — 
и вся об одном.


* * *
Хочется, чтобы ничто не меркло:
а наверное, это желание непомерно,
слабосилен умысел и безвольна мысль — 
она легковесна, вот и уносится ввысь,
словно там, в синеве поднебесья,
ей уже не страшна никакая угроза…
А ты, если что, с головой укройся,
или напейся,
побудь в травяном дурмане,
любовью займись
в мемориальном парке у новых ворот…
Только стало наоборот: 
это любовь теперь занимается нами.


* * *
Чуждый напророченному раю, 
вижу свет на лицах и в лесах, 
по земле мятежной умираю, 
ибо нет ей царства в небесах. 
Весь миропорядок так непрочен! 
И летят свободно — взаперти — 
звёзды всех помоек и обочин:
сор и мусор Млечного пути.


* * *
Деревце, шелести 
на изгибе Пути 
Млечного: 
жизнь — вся от первого до второго встречного, 
только где он — этот второй? 
Осенью, в темноте, в пустоте сырой — 
неподвижно летящее, разорённое дерево. 
Но его не жалит клубящийся звёздный рой. 
Выстояло, потому что верило.


* * *
На берегу земли
возле самого неба
маялись, как могли
два человека.
Вынесли на горбу
страсть вперемешку с болью:
даже и не судьбу — 
участь, какую-то долю!
Без идеалов, пружин,
без цели и толка
ждали себя всю жизнь:
мало, совсем недолго.


* * *
Ты светаешь, солнце молодое,
и полёт вершишь большой, 
а душа, как мотылёк в ладони, 
дёргается, мажется пыльцой... 
Что шепнуть рыданью, тьме напевной, 
стуже, пробирающей быльё: 
песенка моя, любимый гнев мой, 
деревце моё!


Вернуться назад