ИНТЕЛРОС > №5, 2013 > Везде люди живут Александр Хургин
|
Ошибка охранника
l
Вечерние смены Густаву нравятся. Но меньше, чем утренние. Вечером народу больше и работать сложнее. Зато перед работой можно позволить себе бутылочку пива. В обед. Как он любит. Обычно-то Густав ее себе не позволяет, но знает, что это можно, разрешено. Он лысоват, толстоват и чуть хамоват. А также здоров и огромен. И согласно своим способностям, работает тайным охранником в гипермаркете “ТОМ”. Ходит с тележкой под маской рядового покупателя и следит. Чтобы кто-нибудь чего не спер. А тех, кто спирает — безжалостно скручивает, вплоть до того, что кладет лицом в пол и удерживает до прибытия полиции. Особенно он настораживается, когда слышит русскую речь. Не потому, что русские, в смысле немцы из Казахстана и евреи отовсюду, воруют больше других, просто русская речь его настораживает. Возможно, это гены. В смену нахаживает Густав до пятна-дцати километров. И по числу поимок ему нет равных. За это он регулярно получает от шефа благодарности. А премий не получает. Так как ловить воров входит в его служебный долг.
В нерабочее время Густав живет один. У него нет ни жены, ни подруги. Поэтому он посещает пуф1 на Ляйпцигерштрассе. Правда, редко. Раз в месяц. В пуфе Густав берет всегда одну и ту же девушку — Наташу. Она то ли русская, то ли чешка, то ли полька. Но в данном случае национальный вопрос Густава не волнует. Потому что в Наташе ему нравится совсем другое. И ей в нем, наверно, тоже что-то нравится. Не зря же она просит его приходить почаще. На эти просьбы Густав не отвечает. Молчит, и все. В конце концов, это его дело — когда приходить и как часто. Не может же он посвящать Наташе все свободное время и все свободные деньги. Он должен ходить и в пивную, и в боулинг, и в фитнес-клуб.
Зато он думает о Наташе на работе. Думать в любом случае о чем-нибудь нужно. Он думает о ней. Особенно если видит девушку, на нее похожую. Эта девица, кстати, тоже Наташу напоминала. Хотя видел он ее только со спины. Спина показалась ему подозрительной. Такая узкая, суетливая спина.
И вот, лежат они на полу в два этажа, люди мимо тележки катят, некоторые через них переступают, а полиция не едет. Обычно через минуту-две на месте. — Насилуют! — Не насилуют, а фиксируют, — говорит охранник. А она свое: — Насилуют, спасите! Естественно, покупатели их понемногу обступили. В возмущении. Цивилизованная страна все же. Не какой-нибудь Бангладеш. Обступили, стоят-ждут. Чем дело кончится. И вот тут уже появляется полиция. — Быстрее, — говорят покупатели, — здесь девушку насилуют. У нас на глазах. Полиция говорит: — Интересно. А охранник говорит: — Да вы что? Да я ж… Да вы ж меня знаете. Полицейские стоят молча — все незнакомые. Может, новенькие. Но самое главное, поглядел он наконец на отловленную девицу. Вблизи. И охренел. — Не та, — только и смог выговорить. И еще: — Как же это? Потом начал он нервничать и удивляться: — А где же та? В общем, подхватили охранника под руки и в бус полицейский культурно запихнули. Пострадавшая и три самых активных свидетеля тоже туда влезли. Чтобы ехать в участок. Но охранник стал вырываться и орать, что должен поймать воровку, которая с Мартелем, иначе она безнаказанно уйдет. Полицейские его, конечно, наручниками к себе пристегнули. Чтоб не дергался. “Сопротивление полиции, — говорят, — знаешь, чем пахнет?” А один из них еще и воздух в себя потянул носом: — О, — говорит, — да он пьян. И надо же было Густаву именно сегодня эту разрешенную бутылку пива выпить. Запах-то пивной в нем долго держится. Свойство организма такое. Особенность. — Кто пьян? — возмутился Густав. — Я в двенадцать часов одну бутылку пива всего. За обедом. Имею право. А полицейский с тонким нюхом говорит: — Поори тут еще, поори.
ll
В отличие от Густава Инна красива и беспечна. И не может закончить университет. Седьмой год учится, и все никак. Бывает. Естественно, стипендию давно не платят. Поэтому она в пятницу и выходные работает. Официанткой в греческом ресторане — там хозяин русский и почти весь персонал. А в остальные дни Инна подрабатывает в пуфе на Ляйпцигерштрассе. Если есть желание. По свободному графику. Руководство пуфа ей всегда радо, потому что она пользуется спросом и хорошо владеет профессией. Но все равно денег, чтобы жить достойно в свое удовольствие, не хватает. А жить без удовольствия Инна считает унизительным. Но живет, конечно. И мирится с тем, что государство доплачивает ей за квартиру. Как малообеспеченной. На том же основании она ворует в супермаркетах. Не часто и не много. Под настроение. Ну, там бутылку хорошего коньяка. Или палку итальянской колбасы. Той же салями “Милано”. Чтобы устроить небольшой праздник. Себе и подругам. Потому что, как говорят немцы, Spass muss sein!3 И они правы. Не всегда, но тут — точно. Короче, прибежала она домой, где подруги ее ждали. Отдышалась. — Еле, — говорит, — ноги унесла. Подруги говорят: — От кого? А она: — Да от воздыхателя Наташкиного. Следил за мной в “ТОМе”. Чтобы поймать. — Ну? — Ну и не поймал. Спутал с какой-то телкой. Я задницей почувствовала, что он меня ловит, и в щель за полки нырнула, из толпы. Хотела выложить все из рюкзака. А он на другую накинулся. По ошибке. Ну, пока то-се, я расплатилась и ходу. — А с другой, той — что? — Наташка спрашивает. — Да ничего. Он ее повалил, а она начала вопить, что ее насилуют. Размечталась. Полиция приехала и его повязали. — Как? Он же охранник. — А я знаю как? Видела, что повязали. Ладно, давайте гулять. Они нарезали лимон, колбасу, багет, разорвали упаковку на чипсах.
А потом, через время, по местному ТВ Инна сюжет увидела. Как охранника этого судили. Правда, ему повезло — от изнасилования отвертеться удалось. Все свидетели под присягой утверждали, что он делал характерные движения нижней частью туловища. Но адвокат потребовал провести следственный эксперимент и доказал, что не обвиняемый их делал, а потерпевшая. А обвиняемому они только передавались по законам физики. И алкоголя в крови у него, считай, не обнаружили. Хотя за превышение полномочий, оскорбление действием, насилие над личностью и нанесение травм легкой тяжести — все-таки осудили. Охранник оправдывался, мол, я же воровку задерживал, будучи при исполнении. А судья сказал: “Задерживать надо, не унижая преступника и его человеческое достоинство. Тем более что вы невиновную задержали”.
И проснулась после этих новостей в Инне совесть. И давай ее грызть. Раньше она не знала, что это такое. Вообще не знала. И даже родная мать ее бессовестной называла. Из-за пуфа. А тут на тебе. Грызет и грызет. На ровном, считай, месте. То есть, конечно, не совсем на ровном. Все-таки человека из-за нее посадили. Считай, ни за что. Вот это, видно, ее и мучило. Что из-за нее и ни за что. И решила она идти на прием в тюрьму. Просить свидания. Пришла. Ей говорят: — Какое свидание, он понедельно наказание отбывает. В воскресенье выйдет, и свиданничайте сколько влезет. А она говорит: — Понимаете, мне очень надо. Ей объясняют, что нету ни причин, ни оснований. А она: “Мне надо. Понимаете?” Ну и в итоге тюремное начальство сказало: — Дайте свидание этой сумасшедшей. И ей дали свидание. Привели Густава. Он смотрит — девка какая-то красивая. Красивее Наташи. — Ты кто? — говорит. А она: — Я хочу спросить, может, нужно тебе чего? А он: — Да нет, я по неделе сижу. В счет отпуска на работе беру и прихожу сидеть. — А когда кончится отпуск? — Когда кончится, придумаю что-нибудь. — Это хорошо, — она говорит. А он: — Тебя как зовут? — Инна. — Где-то я тебя, Инна, видел. — Какая разница, — она говорит, — где. — Никакой, — он соглашается. — Действительно. Ну, так поговорили они ни о чем, и ей на душе полегчало. И отлегло вроде. Встала она, чтобы уходить. — Будь здоров, — говорит, — увидимся. А он: — Да я здоров. И увидеться, — говорит, — совершенно не против. Говорит, а сам ее разглядывает в упор мучительно. И: — Где же, — говорит, — я тебя раньше видел? Ну где? Так и не вспомнил.
Новокузнецкий холодильник
Пришел Петров с митинга, где за лучшую жизнь родной страны ногами голосовал и боролся, а будто и не ходил никуда. Никаких внутри Петрова не произошло тектонических сдвигов. И вне Петрова, в стране то есть, не произошло. Потому что в его, Петрова, стране что бы ни происходило — все равно ничего не происходит и не меняется никогда. А должно же. Меняться. Петров это хорошо понимает. Правда, что именно нужно менять в стране, он не знает. Но что нужно — уверен. Сколько же можно не менять? Вот он и ходил. К сожалению, без толку. Потому что не только в стране, но даже и в квартире Петрова ничего от этого не изменилось. Те же стол и кровать, та же кухня Игренской мебельной фабрики грез, тот же холодильник. Петров, между прочим, и на митинге нес лозунг насчет естественной ротации холодильников в быту. Звучал этот несомый им лозунг приблизительно так: “Долой старый холодильник! Мы выбираем новый”. Что-то вроде этого, в общем. Точнее смысла своего лозунга Петров не помнил. Он же его на память не учил. А какой попался, такой в массы и понес восторженно. И взяла Петрова тоска. Ну прямо за живое взяла и за жабры. Хоть снова на митинг иди. Благо их на каждом шагу пока до хрена и больше. И на любой вкус. Хотя со временем, конечно, число митингов на душу населения решительно поубавится. Это все прогнозируют. Потому что это не глядя видно. А тут вдруг друг Петрову звонит юных лет. Из глубины сибирских руд, в смысле из Новокузнецка. — Холодильник, — говорит, — хочешь? — Какой холодильник? — Петров не понимает и спрашивает. — Белый, — говорит друг, — ненадеванный. Я, — говорит, — сыну его купил и невесте его долбаной для украшения дома и семейного очага. А они расходятся на все четыре стороны. Не дожив до торжественного бракосочетания три дня. Хотел вернуть его обратно продавцам — чуть не убили. А мне он без надобности, у меня их три. Вот я о тебе и вспомнил. И о юности нашей минувшей, как лето, тоже вспомнил. “Холодильник, конечно, жалко. В Новокузнецке оставлять. Кому он там, в Новокузнецке, нужен? А нам бы, в южных широтах, зачем-нибудь пригодился, — Петров думает. — Но как же он ко мне попадет? Авиапочтой? Или в багажном вагоне возможно скорого поезда? И во что это обойдется моему одинокому семейному бюджету?” — Я даже не знаю, — говорит Петров, — за морем, как говорится, телушка полушка, да рупь перевоз. Друг говорит: — Какой перевоз? — Ну холодильника. Друг задумался и говорит: — Да это вот... — согласился, значит.
Вообще-то, честно говоря, холодильник был Петрову не то чтобы позарез. Он и на митинг ходил не холодильника ради, а за идею демократического централизма и счастье в личной жизни всего человечества России. Из принципа то есть и идейных побуждений. Холодильник у Петрова имелся в рабочем порядке и состоянии. Хороший холодильник, антикварный, можно сказать, “Зил”. В смысле “Днепр”. Ну, или, может быть, “Минск” — у него название отвалилось еще при Андропове. А дочке конечно да, дочке как женщине без холодильника противоестественно жить на свете. Петров это осознает. И дочкой своей заслуженно дорожит. А также гордится. Дочка Петрова при всем своем уме, красоте и трезвой памяти — человек легкий и веселый. И зовут ее Елена Викторовна. Образование — высшее. Это притом что и сам Петров отнюдь не лишен интеллигентности, а также и некоторых энциклопедических знаний. Но больше всего на свете он любит высокохудожественную литературу. Так что холодильник его вышеупомянутой дочке никак не повредил бы для полного в жизни счастья и домашнего тепла. Да и подарка ей Петров на этот Новый год никакого не дарил. И на прошлый тоже не дарил. И на позапрошлый. А холодильник, он бы к Восьмому марта все мог собой заслонить и с лихвой компенсировать. При удачном стечении обстоятельств.
— А сколько твоей дочке лет? — друг из Новокузнецка неожиданно спрашивает. Петров ответ нашел не сразу. Поскольку был поставлен другом временно в тупик. — Я так полагаю, двадцать три года ей. Если без подробностей, приблизительно. Никак не больше. А точно один бог знает и мать ее непутевая, с которой я лет двадцать живу в разных городах и весях. И отношений никаких не поддерживаю. Я с ней даже не ВКонтакте. У дочки тоже, конечно, можно уточнить, но ее что-то давно не видать. На горизонте. — А сыну моему двадцать пять лет, — друг говорит. И продолжает свою речь долгим, продолжительным молчанием. — Ты еще тут? — Петров у него после молчания спрашивает. — Тут, — говорит друг и говорит: — Ну? — Что — ну? — говорит Петров. — Ничего, — говорит друг. И: — Можем, — говорит, — если их состыковать, породниться. — А как же с холодильником? — Так с холодильником. Я ж про это и говорю. Пускай сын мой берет холодильник под мышку и — к вам, с дочкой твоей серьезно знакомиться и в лучшем случае жениться. Вдруг на них любовь нечаянно нагрянет? А холодильник пускай будет свадебным подарком со стороны жениха невесте. От моего имени. Перспектива стать не только другом, но и родственником своему новокузнецкому другу, Петрова, можно сказать, порадовала и взбодрила. Холодильник опять же для дочки нежданный-негаданный. Раз уж самому ему холодильник ни к чему. Подошел бы только ей сын новокузнецкого друга. И он, пытаясь выяснить хотя бы приблизительную степень духовности гипотетического родственника, спрашивает: — А Доширака твой сын любит? — Он всех любит, — говорит друг, — без разбору. Пол-Новокузнецка уже перелюбил, боюсь, как бы не прибили за грехи. А Доширак — это кто? — Ты меня расстраиваешь, — говорит Петров. — Классику надо читать иногда. — Ты же знаешь, — друг говорит, — я с молодых ногтей не по этому делу. Я музыку люблю, а не читать. Волшебную, например, флейту и Аллу, например, Пугачеву. Вот где классика так классика. Душа по швам трещит. В общем, спорить Петров с другом и друг с Петровым про классику не стали. И вообще не стали. А договорились, что друг своего сына Петрову в самое ближайшее время как-либо вышлет. Само собой разумеется, вместе с холодильником. И он таки их выслал. Потому что новокузнецкий друг Петрова — человек слова. Как, впрочем, и дела. А кончилось все это мероприятие немного печально. На минорной, можно сказать, ноте. Что и неудивительно. Потому что у нас все кончается печально и неудивительно. Особенно мероприятия. Короче, как говорят в России, баб любят — щепки летят. Сын друга с холодильником приехал, дочку и пятерых ее знакомых подруг собой обаял и очаровал всех в порядке живой очереди до основанья. Но жениться на них на всех под благовидным предлогом отказался. Заявив тоном, не терпящим отлагательств, что вынужден их оставить и немедленно отбыть в неизвестном направлении, чтобы полюбить другую женщину. И отбыл. Возможно, что и в Новокузнецк. И холодильник увез туда же. После чего прекрасно до сих пор работавший антикварный “Минск” Петрова сразу и навсегда вышел из строя — сгорел.
1 Публичный дом. 2 Распространенные немецкие ругательства. Означают “дырка в жопе” и “дерьмо”. 3 Удовольствие должно быть. Вернуться назад |