Дот


В сорок третьем в ночи фронтовые
Каждый раз по-новому новы
Предо мной вставали, как живые,
Праздничные улицы Москвы,

А потом, как эхо, без ответа
Мне один и тот же сниться стал
Дот, где я когда-то до рассвета
О московских улицах мечтал.

         Юнкерсы

Ни хлеба, ни тушенки,
Запсиховал сосед.
Лежу на дне воронки
И ничего не вижу,
А юнкерсы все ниже,
А наших нет и нет.

Прострелена пилотка, 
Повреждена проводка,
Нет диска запасного,
Прости меня, прости!
Я не могу ни слова
Без слез произнести.

         Пенал

О близости и муках в тесноте,
Два с половиной метра, как в пенале.
Потом вагоны, шпалы, звезды, дали,
Под Оршей бег в кромешной темноте,
И каски и кресты на высоте,
Но я уже забыл, как мы бежали.
Погасли звезды, изменился век.
Существенным в той жизни был не бег,
А близость женщины и отдых на привале.

         * * *
Портупея, пилотка
На груди ордена — 
Медсестра, сумасбродка
Из окопного сна,

В треугольном конверте
В сорок пятом году,
Как спасенья от смерти
Фотографии жду.

         Катя

Весна сорок пятого, март, двадцать три,
Осколки и дым, — говори, говори! — 
Пилотка, значок, фотография, карта,
Немецкие фольварки и города,
(Мы даже с тобой не простились тогда),
Шинель, гимнастерка и мысли некстати
О школьнице Кате, о женщине Кате,
Как мы в блиндаже целовались, шутя…
Горящая улица? Школьная парта?
Мне страшно сидеть двадцать третьего марта
Над картой семь лет и полвека спустя.

         Во сне

Смотрю, смотрю на галок стаи,
Кружащиеся над трубой,
Письмо военное читаю,
Припоминаю голос твой.

Чего хочу? Число какое?
Да все о том же, о войне.
Под Ржевом, лежа на спине,
О Боге говорю с тобою

И о призвании, а ты
Смеешься — это так обидно…
Проснулся — в комнате цветы. 

1946 

         Обрыв 

Нас с воздуха, а мы живем,
нас на прицел, а мы все живы,
горит трава, смертельны взрывы,
дрожит земля, а мы вдвоем.

Стрекозы, заросли крапивы,
речной песок, сгоревший дом
и холмик на краю обрыва.

Я в яме, ты на высоте.
Букет кувшинок на холсте.

         Собор

Мне говорит седой мой проводник,
Что нет в Европе памятника выше,
Что он описан в двух десятках книг
От плит и ниш до потолка и крыши.
Смотрю издалека, смотрю в упор
На достопримечательный собор.

Мне говорит мой проводник седой,
Что там, где начинается ограда,
Покоится под мраморной плитой
Какой-то Мотыльков из Сталинграда,
И каменный апостол из алькова
Сверлит меня глазами Мотылькова.

Вена, 1946

         Картина

Шесть фугасных бомб и я — 
Вот сюжет моей картины.
Островки травы и глины,
Небо, дерево, земля.

Дым — одна, осколки — две,
Дом и детство в голове,
Сердце удержать пытаюсь,
Землю ем и задыхаюсь — 

Третья? — Только не бежать — 
Это смерть. Лежи считая:
Третья, пятая, шестая…
Мимо! Выжил! Можно встать.

1944 

         Как в детстве

Я в четырнадцать лет 
О свободе мечтал — 
“Тихий Дон” дочитать успевая едва,
А в свои девяносто прагматиком стал — 
Мало времени, старость, болит голова.

Но три дня и прагматика наоборот,
И морщины иронии сходят с лица.
В тридцать девять — стихи, 
В девятнадцать — фокстрот,
В девяносто, как в детстве — 
Весна без конца.