ИНТЕЛРОС > №7, 2012 > Европа как судьба и ностальгия

Ольга Лебёдушкина
Европа как судьба и ностальгия


23 июля 2012

Томас Венцлова. Вильнюс: Город в Европе / Пер. с лит. Марии Чепайтите. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2012.

Макс Фрай. Сказки старого Вильнюса. Т. 1. — СПб.: Амфора, 2012.

В начале года вышли сразу две книги, посвященные одному городу. В январе "Издательство Ивана Лимбаха” выпустило "Вильнюс: Город в Европе” Томаса Венцловы. В апреле появился первый том "Сказок старого Вильнюса” Макса Фрая. В обоих случаях речь идет об индивидуальном переживании пространства, о том, что в давнем диалоге Чеслава Милоша и Томаса Венцловы было обозначено перефразированной цитатой из Томаса Манна: "Вильнюс как форма духовной жизни”. Дальше, на первый взгляд, начинаются различия.

За каждой из книг — собственный биографический, исторический и литературный сюжет. Для Венцловы, эмигрировавшего, а фактически — высланного из СССР в 1977 году, Вильнюс долгое время оставался родным городом, в который невозможно вернуться, "другими берегами” йельского профессора-филолога, чем-то вроде Флоренции Данте, любимой и недосягаемой. Этот особый ностальгический привкус присутствует и в новой книге, хотя "Вильнюс: Город в Европе” — скорее, итог разлуки и возвращения.

Светлана Мартынчик — она же Макс Фрай — уроженка Одессы, долгое время жила в Москве, а жительнцей Вильнюса стала несколько лет назад, переехав из столицы России не просто в столицу Литвы, но и на территорию Евросоюза, в Европу, которая вдруг оказалась совсем рядом.

Книга Венцловы — лучший из возможных путеводителей по городу, позволяющий совершить путешествие во времени и пространстве. Это очерк более чем семисотлетней истории Вильнюса, геополитических драм и волн культурных влияний, галерея исторических портретов — от Гедиминаса и Витовта до Пилсудского и Ландсбергиса.

В книге Макса Фрая практически нет привычных отсылок к историческим достопримечательностям и общепризнанным знакам культуры. Это тоже путеводитель, но очень личный. Первый том "Сказок старого Вильнюса” — начало нового проекта Макса Фрая и издательства "Амфора”. Каждой из 108 вильнюсских улиц должна соответствовать отдельная история, придуманная автором. В первой книге таких историй 24. Макс Фрай творит индивидуальную мифологию, воссоздает исключительно свой, а не чей-либо еще "гений места”. Путешественник, который рискнет пройтись по Вильнюсу с таким путеводителем, на улице Ашмянос будет искать волшебные "классики”, нарисованные цветными мелками на асфальте, а в небе над улицей Даукшос — голубей немыслимых расцветок — черных и красных, желтых и синих.

С точки зрения литературной генетики оба автора — очевидно разные, даже если не учитывать (а как ее не учесть!) разницу поколений. Литовец Томас Венцлова — признанный классик не только национальной, но — европейской литературы, номинант на Нобелевскую премию, друг и собеседник Милоша и Бродского. И русский писатель с европеизированным псведонимом Макс Фрай тоже классик, но — молодой отечественной фэнтези-литературы, для которой вход в клуб избранных до недавнего времени был закрыт, да и сейчас там ее не особо привечают. Конечно, обозначенная оппозиция "высокая литература — масскульт” условна. Венцлова как поэт по-настоящему не оценен и не прочитан, особенно у нас, и до сих пор более известен читателю как адресат "Литовского ноктюрна” и, может быть, видная фигура диссидентского движения. Макс Фрай-интеллектуальный рассказчик пребывает в тени собственной славы автора "Лабиринтов Е хо” и потому тоже достойным образом не прочитан и не оценен. Но дело даже не в этом.

При всех различиях, для русского читателя обе книги оказываются неожиданно близки, потому что обе находятся внутри общего культурного сюжета. Оба автора, пишущих о городе, каждый по-своему пишут в первую очередь о европейской цивилизации, которая в отечественном сознании внешне кажется все более отдаляющимся Другим, но на деле остается объектом ностальгии, для кого-то — осознанной, для кого-то — нет.

Описывая одно из самых поразительных строений барокко — вильнюсский костел Петра и Павла, Венцлова вспоминает рассказ Борхеса "Алеф”, в котором все, что есть, было и будет, открывается в одной точке. (Кстати, вот еще одно невольное сближение книги Венцловы с книгой "борхесианца” Фрая.) Та же метафора разворачивается и в пространстве всего города: "Созидание нашего континента и цивилизации всегда было трудным, непредсказуемым и рискованным. Не знаю, какое место в Европе лучше соответствует этой рискованности и незавершенности, чем Вильнюс — окраина и пограничье, эксцентричный, капризный, неправильный город со странным прошлым, нарушающим законы логики и вероятности”. Таким образом почти шпенглеровский образ европейской цивилизации как устремленности за пределы всяческих границ и барьеров проецируется на историю города.

По словам Венцловы, Вильнюс для литовцев — "это символ исторической непрерывности и единства, нечто вроде Иерусалима”1. При этом непрерывность и единство складываются из постоянного смешения языков, национальностей, стилей. Собственно "европейскость” как признак определенного цивилизационного типа у Венцловы противостоит всяческим проявлениям "романтического национализма”, судьба которого — навсегда остаться в девятнадцатом веке.

"Жители Вильнюса, — пишет Вецлова, — славились своим темпераментом, всегда говорили на нескольких языках, среди них хватало мигрантов и беженцев, семь местных народов постоянно пополняли пришельцы из других стран, в их числе англичане, испанцы и финны. Город не удивить иностранцами, заполонившими его сегодня; историй о пришлых людях всегда было много. После войны с Наполеоном тут оставались французские пленные. Говорят, за одним из них, раненым офицером, ухаживала еврейская семья, офицер влюбился в их дочь и перешел в иудаизм. Дальним его потомком был Хаим Граде, знаменитый писатель, который писал на идиш и умер в Нью-Йорке. Многие считали, что он лучше как прозаик и знаток еврейских обычаев, чем нобелевский лауреат Исаак Башевис Зингер. В Ужуписе еще стоит дом, где жил Ежи Ласкарис, потомок византийских кесарей, писавший стихи по-польски. Многие из этих людей сами не знали, какой нации принадлежат, — особенно это касается поляков и литовцев, которые до самого двадцатого века были двунациональными (таких сейчас уже не осталось, Чеслав Милош называл себя последним представителем этой формации, и, наверное, был прав). Горожане славили не только Христа (который сменил Пяркунаса), не только Казимира и других католических святых — они молились и ветхозаветному Ягве, и Аллаху, праздновали День поминовения усопших и Йом Кипур, Сочельник и Хануку, Пурим и Рамадан”. Впрочем, Вильнюс Венцловы далек от образа мультикультурного рая. Скорее, это абсолютно точное отражение всей европейской истории: "Сегодня Вильнюс любят изображать как место мирного сожительства многих культур, этакое миниатюрное и идеальное преддверие Евросоюза. Увы, это неправда — всегда хватало ссор и драк, а Холокост, настигнувший город в середине двадцатого века, здесь был даже ужаснее, чем во многих других местах. Многоязычие, правда, осталось. Почти все жители города могут худо-бедно договориться по-литовски, по-польски и по-русски (но уже не на идиш); молодежь, как и всюду, любит приправлять свою речь англицизмами, а патриоты с ними безнадежно борются — как и со славянизмами”.

На скольких языках разговаривают герои историй Макса Фрая, жители современного Вильнюса, можно только догадываться. Одна из героинь мимоходом делится тем, что, помимо прочего, говорит по-немецки. Какое разнообразие языков и культур укладывается в "прочее”, можно только догадываться. Вроде бы всегда выигрышный для писателя этнический (и — полиэтнический!) колорит в "Сказках старого Вильнюса” сведен к мимнимуму. Даже имена героев и героинь — нейтрально европейские или англизированные. Но дело, конечно, не в глобализме, покушающемся на национальное своеобразие. Макс Фрай ставит перед собой куда более сложную задачу — через повествование передать уникальную городскую атмосферу и настроение. Здесь достаточно положить рядом и открыть обе книги, чтобы увидеть совпадения и переклички. "Архитектура формирует пространство, а пространство формирует человеческую жизнь и самих людей. Вильнюс — контрастный, очень театральный город; его "бесчисленные ангелы на кровлях бесчисленных костелов”, упомянутые Иосифом Бродским, видны на фронтонах, еще больше их в алтарях, все они живо жестикулируют, составляют группы и мизансцены, иногда кажется, что между них затесались и настоящие небесные посланники. Быть может, именно дух города способствовал тому, что литовский театр стал сейчас одним из самых изобретательных и новаторских в Европе”. Это замечательное наблюдение Томаса Венцловы буквально "рифмуется” с одним из лучших рассказов в книге Макса Фрая — "Улица Вису Швентуйю. Все святые”. Это история о "голосах судьбы”, которые можно услышать только на этой улице: "Оказывается, есть такая не то примета, не то просто городская легенда — если ищешь ответ на какой-то вопрос, хочешь узнать что-то важное, или, скажем, совета спросить, иди на улицу Всех Святых, ходи по ней туда-сюда, думай свою думу и слушай внимательно, рано или поздно дадут тебе ответ человеческим голосом, главное не прохлопать, потому что повторять никто не станет”. Нетрудно заметить, что это на самом деле знаменитое "черта с два!”, отвечающее из глубины сцены в чеховской пьесе на "в Москву, в Москву!”, с той только разницей, что ответить на улице Всех Святых могут и что-нибудь хорошее, а люди сами не замечают, как начинают говорить голосами ангелов, "затесавшихся” между ними.

Судьба и случай, судьба как текст и превращение текста в судьбу, и все это как будто в стороне от национального и социального — главных священных коров отечественной словесности — постоянные темы Макса Фрая, которые делают этого автора писателем экзистенциальным, и потому — одним из немногих европейцев в современной русской литературе. В "Сказках старого Вильнюса” этот слой экзистенциального переживания, как прозрачная калька, накладывается на реальную топографию города, и в местах совпадений рождаются сюжеты. Этим новый проект Макса Фрая похож на другой его "европейский текст” и, возможно, с ним связан. Я имею в виду роман-травелог "Большая телега”, в котором траектория странствия по Европе, она же — траектория повествования, рождается из такого "наложения кальки”: звезды Большой Медведицы, если карту созвездия наложить на карту Европы, совпадают с европейскими городами, большими и малыми, известными и неизвестными. Получается путешествие не по странам и культурам, а по городам, и именно это превращает его в настоящее путешествие по Европе, точнее, по европейской цивилизации как цивилизации городов. "Сказки старого Вильнюса” кажутся продолжением этого странствия.

Город как экзистенциальное переживание у Макса Фрая и город как текст культуры у Томаса Венцловы, город-Европа и город в Европе — ради этого стоит прочитать обе книги одну за другой в любом порядке. Может быть, для того, чтобы, собравшись в путешествие по Европе, поехать в Вильнюс. А может, просто для того, чтобы понять: то, что было объектом тайной и явной ностальгии, рано или поздно станет нашей судьбой.

 

1 Чеслав Милош, Томас Венцлова. Вильнюс как форма духовной жизни // Старое литературное обозрение, 2001, №1 (277).



Вернуться назад