* * *

Что нам родина? Дом, неуклюжий забор, 
свадьба друга — какая же свадьба без драки!
По субботам в ДК репетирует хор
ветеранов труда под названием «Факел».

Факел факелом, нo провели б лучше газ,
чтобы гнать было проще священный напиток.
Поздно вечером выйдешь — хоть выколи глаз,
лишь у сельского клуба фонарь-недобиток.

Разговоры всё больше про мир, про войну.
Председатель смешной в кирзачищах и шляпе.
И сосед, схоронив на неделе жену,
развязал и ещё пуще прежнего запил.

Да и сам-то ты кто?! — как вопрос и ответ.
Здесь такое бабьё про тебя нарасскажет.
Но с утра, как всегда, повторится рассвет
и окажется вдруг, что всё это не важно,

потому что на грядках морковка и лук
и своими руками сколочен скворечник,
потому что сверкает доспехами жук
и травинкой прикинулся хитрый кузнечик.

 

* * *
И синева над головой,
и старый тополь в три обхвата.
Шиповник замер сам не свой,
присев на корточки у хаты.

Как описать? — изба избой,
в таких ещё сверчок за печкой
и краской светло-голубой
всегда окрашено крылечко.

Всё это выдать за своё.
Художник скажет — вот картинка!
Как бабка вешает бельё
в огромных мужниных ботинках.

Как, не отбрасывая тень,
всё время смотрит виновато.
И выкипает летний день
на медленном огне заката.

 

* * *
На заплёванном вокзале
негде яблоку упасть.
Утоли мои печали,
сохрани со мною связь.
Сумки с разными вещами.
Кто — из дома, кто — домой.
Обнимаясь на прощанье,
прослезились, боже ж мой.
Пассажирский пёстрый табор,
мы теперь его жильцы.
По ночам выходим в тамбур,
как заядлые курцы.
И дымим, покуда поезд
нас уносит в никуда,
оголённые по пояс,
как электропровода.

 

Отпуск

II. Алушта

А в тайне мечтал, что увижу прибой,
пройдусь по безлюдной аллее;
что парус тот самый, а может другой,
в тумане всё так же белеет.

Но кто-то задумал иной антураж,
собрав на продажу ракушки.
Забор неказистый, насыпанный пляж,
охранник и пальма в кадушке.

Свезли со всего побережья песок,
устроили царство загара.
Мужчина и женщина, с ними щенок — 
как видно, бездетная пара.

Но лучше не думать про них и щенка,
а молча курить у причала
и в небо смотреть, как плывут облака,
которых и дома навалом.

 

Осень в парке

Крики дворников, мётлы и грабли,
танцплощадка с опавшей листвой.
Неуклюжие крупные капли
барабанят по сцене пустой.
Ничего, кроме смутного эха
песни, слышанной очень давно,
кроме, может быть, комнаты смеха,
где уже никому не смешно.
Даже ты, на себя не похожий — 
как сказал бы отпетый поэт — 
ощутишь, что гусиною кожей
покрывается память в ответ!
И ещё раз пройдёшь по аллейке,
расточая остатки тепла,
где скучают пустые скамейки
и деревья в чём мать родила.

 

Охотники на снегу

У них средневековая зима.
Они, спускаясь медленно с холма,
несли дары унынья и печали.
Они сходили медленно с ума
и тяжело и вдумчиво дышали.

Не шествие уже — почти обряд
божественного тайного замеса.
Скользит нетерпеливый дальше взгляд:
деревья одинокие стоят — 
за чьи грехи изгнали их из леса?

Внизу — деревня, там иной сюжет,
как будто у природы именины.
Цвета нежней и даже ярче свет.
И птица вот уже полтыщи лет
летит для равновесия картины.

Художник, может быть, приврал слегка,
зато какие горы и река,
как рады все и снегу, и морозу.
Кусочек жизни в собственном соку…
И только три фигуры на снегу,
застывшие в немых библейских позах.