Три истории про папу

Переляев Сергей Владимирович — поэт. Родился в Смоленске в 1978 г. Окончил журфак МГУ. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Простоквашино», «Вовочка», «Кукумбер» и др. Лауреат литературной премии «Заветная мечта» (2008) и др. Живет в Москве.

 

 

…Знаете, папа мой был человеком суровым, но и веселым одновременно. Лихость имел в сердце какую-то, будто речной поток…

А я-то был его родной сын, а не чей-то там чужой, ясно же, что и я был такой же поток речной, да моя река еще и текла с горы такой высоченной… 

 И вот, бывало, как мы заспорим, как засуетимся, так мама просто не знает, чем нас унять, даже сам ветер в листве, заслыша спор наш, как будто теряется, черт уже знает, куда ему дальше дуть?

 Но все-таки мы все вопросы решали по справедливости, а справедливость — это ж просто родная дочь горячих парней, какими были мы с папой.

 И я-то еще и сейчас такой же, а папы уже нет. Но все-таки я точно чувствую, что мы опять когда-нибудь встретимся и, естественно, сразу начнем спорить. И опять закачаются деревья (небесные) от лихости криков. Только б Господь нас обоих простил… 

 Ну, мы очень-очень его попросим! 

 

 

1. Папа читает мое произведение

Поскольку я примерно с шести лет почти каждый вечер что-то писал, моему папе хотелось, чтоб если уж я пишу, то писал бы так, как положено настоящему серьезному автору, а не просто всякую ерунду. 

И вот он однажды мне говорит:

— Дай-ка хоть чуток почитаю, что ты пишешь.

Я приношу ему свою толстую синюю тетрадь (про компьютеры-то тогда еще никто ничего не знал), в которой исписано было уже листов двадцать, но папа начинает с самой первой страницы, на которой пока только начало одного моего нового романа под предположительным названием «Каскадёры». 

— Посмотри, — говорит папа, — ты пишешь, «пришли они в магазин, и купили машину». Интересно. А деньги у них где?

— В карманах, — говорю, — пачками разложены.

— Ну, у меня-то вот не разложены, а у них что?! Где они их взяли, хотел бы я знать… Ну, да ладно. — Чуть-чуть помолчал, потом продолжает: — Представь, что у меня тема лекции — строение двигателя самолета. Если я сам не знаю строение этого двигателя, то как я про него рассказывать буду?! Понял? Так же и в книгах нормальных должно быть. 

 Папа опять помолчал, но потом закончил фразу: 

 — Если ты писатель, то должен вообще все знать, понял? И откуда деньги, и машины, которые не в магазинах, кстати, продаются, а на рынках специальных таких. А иначе — зачем же я буду читать?! Поправь.

 Я чуть подделал свое начало, и стало так: «Пришли они на специальный такой рынок, где продавались машины, и купили все, что хотели. А были это два друга — президент и Дима Маликов».

 (Всем давно известный певец Дима Маликов тогда только начинал свою карьеру, и мне очень нравился.)

 Папа прочел и хохочет. Потом сделал, наоборот, очень серьезное лицо и сказал:

— Так намного лучше. Но подумай еще немножко объемнее. Одни вопросы ты снял, а другие поставил. Причем поставил ты вопросов больше в три раза ровно, чем снял.

 Я мало что понял из этой фразы, но папа объяснил:

— Во-первых, подумай, кто президент и кто Дима Маликов, что они вместе по магазинам ходят? Второе — многие читатели, кто такой Дима Маликов — и знать не знают. Ясно?

 Я вошел в еще больший азарт и быстро написал: «Когда выяснилось, что любимый артист президента — Дима Маликов, певец обрадовался, президенту сразу же позвонил, и они вместе июльским утром пошли на специальный такой рынок за новыми машинами. И когда платили, им подарили еще и по мопеду, по дружбе. Только Дима Маликов сказал, что мопед — это слишком опасно, а президент его похлопал по плечу, и сказал: "Не бойся, я с тобой". Есть даже такой фильм, хотя он и не про это».

Папа как прочел — хохотал до такой стадии, что я очень загордился, что мой папа может так смеяться! А когда пришла мама, он ей говорит:

— Это в шесть лет! Не слабо, а?! Он же решает, пусть и по-детски, но вполне нормальные логические задачи уровня первого семестра второго курса! А что будет, когда сыну будет тридцать шесть лет!!!

— Что... — поставила мама на стол пачку творога, — по ресторанам начнет ходить, и дома не ночевать.

Ну и о чем они там потом еще говорили — это я уже плохо помню.

 

А вообще, получилось так, что оба были правы. Потому что я сейчас и задачи логические решаю, невероятные по своей структуре и сложности, и рестораны, действительно, очень люблю с ночевками то дома, а то где-нибудь в гостях, где камин и маленькая комнатка на чердаке, оборудованная специально для меня. 

 

 

2. Мы с папой идем в кино

Придет, бывало, папа со службы, сядет за стол, хлебнет ложку супа и вдруг говорит:

— У тебя никаких проблем нет! И быть не может!!

И поднимает вверх указательный палец.

Я молчу, за окном зеленый майский день, и скоро начнутся самые длинные, летние, каникулы.

— Все проблемы только у меня. Только!

И продолжает спокойно есть суп.

Но по папе никогда было не сказать при всем том, что у него есть проблемы.

А вечером он приходил со службы еще раз. (Днем он приходил обедать, а вечером — уже просто домой.) И я ему, бывало, скажу:

— Пошли в «Октябрь», там на 20-30 «Всемогущий».

— А что «Всемогущий»?! — спрашивал папа.

— Ну, фильм.

— Нормальный?!

— Ну, — говорю.

— Конец в одиннадцать. Ты спишь восемь часов, я — пять. Не пойду.

— Ну все, — говорю я, — и я пять буду спать, пойдешь?

— Черт, — отвечает папа, а сам уже достает брюки и свитер, я ж знаю, что ему всегда интересно посмотреть, кто там более всемогущ, чем он!

Возвращаемся в одиннадцать по теплой, почти уже ночной люберецкой (город, где мы жили) и такой задиристо-лихо-родственной сердцу улице, проходим мимо поликлиники, куда я недавно ходил забирать подтверждение, что «яйца глистов в организме отсутствуют», чтобы ходить в бассейн... И тут раздается откуда-то из-за домов, аж прям как будто срезающий одним махом целый пласт атмосферы, крик:

— Люберцы-Люберцы-Люберцы-ы-ы-ы!!! О-ооо-уу!!!

И еще раз потом точно так же!

Почему-то становится одновременно и чуток страшно (у нас крикунов много вообще разных, все они очень веселые ребята, но поскольку над некоторыми их шутками я уже посмеялся, больше как-то не хотелось...), и вместе с тем радостно. К горлу подкатывает какая-то огромная сила... 

Тут папа, словно не заметивший никакого крика, говорит:

— Ты, главное, должен знать, что это кино. Мне тоже нравится, но это не жизнь, понимаешь?! А в жизни всегда проблемы, как у меня.

— Ну, — отвечаю я, — если все до одной проблемы только у тебя, как ты сам в обед сказал, а у меня нету, то естественно же, что я не понимаю, что это кино.

— Черт! — говорит папа, — ты слушай — тут, а не про это!!

Папа к этому времени уже не преподавал строение двигателей на военной кафедре в энергоинституте, а работал в авиационном НИИ, и был уже не майором, а подполковником.

И вот он, значит, продолжал:

— Этого героя в жизни убили бы в первые же двадцать минут, где он с Джейн этой на корабле! Вот в чем суть-то, понял?!

— Черт, — говорю я, — откуда ты знаешь-то?! Может, и не убили бы!

— Это мама все тебе объясняет, поэтому ты вот и физику не понимаешь, а не только кино! Ясно?!

— Я все, — говорю, — понимаю, я физику так ответил две недели назад, когда Напильник меня к доске вызвал, что он сам не понял, прав я или нет! И поставил мне высший балл.

— Дурачить людей ты великий мастер! — папа уже расходился, но и не очень знал, что дальше мне отвечать, — и почему Напильник?! Что это значит?!

— Это значит, — говорю, — что он нам раньше «Общественно полезный труд» преподавал, где мы напильниками на станках металл обрабатывали.

— Но ты и из этого никаких правильных выводов не сделал!

 

Вот так мы ходили с папой в кино.

 

 

3. Подражая любимым артистам

Моими кумирами были известные певцы и певицы, которых показывали ежедневно по телевизору, даже чаще, чем экстрасенсов, которых тоже показывали каждый день.

Я всей душой наслаждался гармониями их искусства. Знаете, когда слух чаруют дивные звуки, а взор услаждает огненный танец, испытываешь неизъяснимое чувство сладостной неги... (Это цитата из одного старого фильма, сам я так бы здорово никогда не сказал.) 

Как же пели и танцевали Женя Белоусов, Юра Шатунов, Сергей Лемох из группы «Кармэн», Дима Маликов! А любимыми девушками у меня были Наталья Ветлицкая и Анжелика Варум.

Но все-таки так, как Женя Белоусов, мне никто не нравился. Вы только подумайте: «Я по ночам старинных книг листал страницы, подруг со скоростью судьбы меняя лица!» Это же громоподобно!!!

Вскоре я тоже стал писать стихи и песни, чтобы тоже стать известным певцом, и папа даже купил мне синтезатор. 

Мама, кстати, тоже пыталась на нем играть, ведь она в детстве заканчивала музыкальную школу по классу фортепьяно, но в то же время мама была не совсем довольна покупкой синтезатора, потому что он положил, как вы, наверное, уже и догадываетесь, конец спокойной жизни не только в нашей квартире, но и во всем подъезде, о чем маме, папе и мне уже не раз сообщили наши соседи.

— Кто у вас там такой Паганини? — спрашивал папу Петя Солиенко, полковник из его же четвертого отдела с пятого этажа, по поводу которого папа любил шутить, что они работают втроем: Бутылин, Солиенко и Переляев. (Это и было именно так.) 

— Да сын это мой Паганини, кто, — отвечал папа Пете. — Сам уже не рад, что ему эту балалайку купил!

А я их все равно никого не слушал и писал песни, хотя, в общем-то, не умел играть ни на синтезаторе, ни на вообще каких-либо музыкальных инструментах. Но желание писать песни перевешивало, и мне казалось, что, главным образом, в песне должен быть смысл. Ну, чтобы это была, прежде всего, подлинная поэзия, а не просто какая-то чепуха. 

 Первой полноценной песней стала песня «Бомба». Вот ее текст:

 

Бомба в доме моём,
Только не знаю, где.
Мы ее вместе найдём,
Чтобы не быть беде.
Если же не найдём —
Точно будет беда,
Весь к чертям этот дом
Разлетится тогда.

 

Мне показалось, что это подлинные, настоящие стихи, я быстро сочинил, как смог, мелодию, и стал исполнять песню во весь голос везде, где мог.

Понравилось всем так, что я даже не знал, что теперь делать. Единственное, папа забеспокоился, что из слов моей песни могут понять, что мы все террористы. Тогда проблема терроризма еще не стояла так остро, но все же слова из песни не выкинешь, а там бомба, да еще и в моем доме, значит ведь, и в папином, верно? А он человек военный. Мало ли что... 

 А я совсем даже не бомбу имел в виду в этой песне, а это был такой образ. Дом — это как будто бы у меня была вся планета, а в ней, как будто, была опасность, ну, злые люди, несправедливости, дьявольский, в общем, промысел, который если не прижать, то беда. Вот истинный смысл. Но с папой я согласился и тоже потом забеспокоился, хотя и все равно продолжал исполнять песню «Бомба».

 

 А потом у нас были гости. Папины друзья Слава Попов, совсем молодой, но довольно крупный с виду лейтенант, майор Леня Спруч и полковник Виталий Башкирёв, он мне больше всех из папиных друзей нравился, нормальный такой мужик, который к нам приходил довольно часто.

Сидят они, значит, сидят, я — с ними, естественно, а потом папа мне говорит:

— Спой пару песен!

И я им спел «Бомбу» и еще «Мечту». Без синтезатора, просто как смог. 

 

Если кому интересно, в песне «Мечта» были такие слова:

 

Мечтай о невозможном, мечтай о невозможном,
И будет всю жизнь — цель!
Мечтай о невозможном, мечтай о невозможном,
И будет интересно, поверь!

 

И припев:

 

Лавочка-скамеечка,
Дай отдохнуть,
Дай отдохнуть
Пять минут, и — снова в путь! 

 

Припев повторялся дважды.

 

Спел, и они как с ума посходили. 

Слава Попов пожал мне руку и сказал, что теперь он меня очень уважает, и даже больше, чем какого-то Пашу Корнеева, который, как я теперь от Славы узнал, хоть и тоже лейтенант, и тоже стихи сочиняет, но по сравнению со мной просто пустозвон (только слово было сказано другое). 

А майор Лёня Спруч сказал мне так:

— Ты должен всех нас теперь отпеть до одного. Это ты, братан, понимаешь?!!

И смотрит на меня так, как будто от меня зависит по меньшей мере исход войны с фашизмом, хотя и не было на дворе, естественно, никакой войны.

— Не очень, — ответил я.

Папа молчал и с приятной улыбкой смотрел на край стола, где стоял аккуратный подносик с бутербродами, который чуть позже, естественно, был уже на полу, а Виталий Башкирёв, смотрел на майора Спруча с выражением лица «лучше молчи, дурак». 

Но майор продолжал:

— Тебе ж дано!!! И поэтому должен. Дано!

И главное, громко так, в упор! 

Я тогда разозлился на него и говорю:

— Да что мне дано-то такое, что тебе не дано?!!

Я вообще иногда себя очень плохо вел. Совсем, бывало, честно сказать, ни в какие ворота. За это меня, конечно, и ругали, но в этот раз мало того, что все обошлось, так даже наоборот, папа громко, переливисто и одобрительно захохотал, точно так же, как над моими произведениями, которые ему еще в одной из предыдущих глав, как вы помните, понравились.

А Виталий Башкирёв вслед за папой захохотал еще громче.

Я понял, что все в порядке, и майор Лёня Спруч больше ничего не стал говорить, а только потупил голову. 

Спустя же еще какое-то время мы все пошли на улицу, и там уже все начали дурачиться, хохотать и плохо себя вести. Нет, в меру, конечно, но все равно было очень интересно.

Когда уже собирались расходиться, Виталий Башкирёв неожиданно как заорет на весь сто пятнадцатый квартал:

— Люберцы-ы-ы!! А Любе-Люберцы мо-и-и!! А-а-а-ууу-у!!!

Во, подумалось мне! Может, это он кричал тогда три раза «Люберцы!», когда мы с папой из кинотеатра шли?

Но точно этого теперь уже никто никогда не узнает. 

 

Вот вроде прошло с тех пор много лет, а в то же время и ничего не прошло, во всяком случае, у меня внутри. Нет-нет, там все очень весело и здорово, если говорить о моем нутре, но все же, не сочтите меня занудой, дорогие мои читатели, но сейчас темнота не так родственна моему сердцу-горному потоку. 

Я сердце забросил в какой-то глубокий овраг, и теперь его еще надо найти, чтобы вернуть прошлые ощущения беззаботной радости. Не знаю только,  надо ли.

Взрослому человеку положено быть хладнокровным, особенно мужчине. И я стараюсь. Боюсь только, что начнет когда-нибудь слишком хорошо получаться.