Владимир Шпаков — прозаик, эссеист, критик. Родился в 1960 г. в Брянске. Окончил Ленинградский электротехнический институт, работал в оборонном НИИ, на гражданском и военном флоте. Позднее закончил Литинститут им. А.М.Горького. Живет в Санкт-Петербурге. Постоянный автор «ДН». Последняя крупная публикация в нашем журнале — роман «Песни китов» // «ДН», 2014, № 9—11.

 

 

Евгений НОСОВ. Усвятские шлемоносцы: Повесть // «Наш современник». 1977. 
№ 4—5; Красное вино победы: Рассказ // Там же. 1969. № 11; Шопен, 
соната номер два: Рассказ // Там же. 1973. № 3.

 

 

Тревожное начало

Начало Отечественной войны описано в литературе много раз; да и фильмов о том времени снято немало. И хотя мы вроде все об этом знаем, всякий раз поражаемся, насколько глобальным сломом бытия оказался тот роковой рубеж. Насколько перевернула война жизни миллионов, поломала, перекорежила судьбы людей от самого низа до самого верха, в каком-то смысле уравняв и рядового, и генерала, и безвестного колхозника, и члена Политбюро.

Повесть Евгения Носова «Усвятские шлемоносцы» также начинается с описания этого события. Поначалу автор показывает картину мирной жизни сельской глубинки где-то на курской земле, в селе Усвяты. Раннее воскресное утро, время покоса, и деревенский житель Касьян, отец двоих детей (третий должен родиться вот-вот), с удовольствием и задором занимается косьбой. Рядом работают односельчане, настроение у всех бодрое, почти праздничное, а тогда почему бы в обеденный перерыв не отрядить гонца за горячительным напитком? Не пьянства ради — радостный настрой души неохота терять. А потом — вновь за работу, чтоб к закату можно было погордиться делом рук своих.

Но закат они будут встречать уже в другом настроении — тревожном. Вместо полдюжины бутылок гонец привезет известие: война, братцы! И хотя сперва ему не захотят верить, сообщение о начале чего-то страшного и небывалого пригнет колхозников к земле, нагрузит на четыре года тяжким грузом старых, малых, бойцов, оставшихся в тылу — всех без исключения. Сельская идиллия оборачивается предчувствием беды и разрухи. Носов пишет это так, что кажется: погожий летний полдень превращается в хмурый грозовой вечер.

Хотя в серьезность события усвятцы по-прежнему верить не хотят. Если, мол, и заберут на войну, то лишь молодых, а таких основательных отцов семейства, как Касьян, оставят в тылу, на трудовом, так сказать, фронте. Мнение поддерживает и заезжий «агитатор» из районного центра, успокаивая селян пропагандистскими штампами, дескать, воевать будем на чужой территории, малой кровью и, конечно же, быстро победим.

Однако чуть позже доходят пугающие слухи о том, что германские войска стремительно продвигаются вглубь страны, что оставлен Минск, пало множество других городов, и жертвы уже огромные. И вот уже летят над тихими Усвятами советские бомбовозы, направляясь куда-то на запад. И тогда сознание мирного человека сдается: это летит она, война. На порог пришла беда, причем такая, какой еще не видывали.

Вот что думает конюх Касьян, глядя на ночную деревню: «Ему казалось, что все там охвачено каким-то тяжким повальным недугом. Это поветрие, принесенное в деревню, уже проникло и расползлось по людским душам, будь то мужик или баба, старик или малое дитя. У всех без разбора оно отложило свое семя, и с ним теперь каждый просыпался, принимался что-то делать, ел или пил, шел куда-то или ехал и, отбыв сумятный день, опять забывался во сне, не избавлявшем от смуты и ожидания неизвестного. Война... Отныне все были ее подушными должниками, начиная с колхозного головы и кончая несмышленым мальчонкой».

Носов вводит читателя в ситуацию вселенской катастрофы медленно, через множество бытовых подробностей и микро-эпизодов. Касьян, не умеющий сидеть без дела, то чинит что-то, то приводит в порядок инструмент, то сворачивает очередную самокрутку. Но надвигающийся ужас не остановим, он намного сильнее воли и чаяний отдельного (в сущности, ничтожного) человека. Привычный лад и уклад жизни разрушается некой высшей демонической силой, готовой раскрошить в пыль и Касьяна, и его семью, и Усвяты, и огромный российский (советский?) космос, который главный герой пусть и с трудом, но все ж таки осознает и представляет. «Всем миром навалиться хотят!» — вспоминается цитата из другого автора — и не зря. Здесь ведь тоже борются война и мир. Причем, как и у Толстого, второе понятие — шире обычного мирного существования, обыденного порядка вещей. Война — и бытие человеческое, стихия разрушения — и выстроенная тысячелетиями вселенная вступают здесь в единоборство, и на первых порах, чего уж скрывать, сила войны берет верх.

А тогда и мирные жители Усвят должны соответствовать ситуации, пройти своеобразную реинкарнацию, превратившись из хлебопашцев — в грозных воинов. Это преображение вроде как происходит в сцене, когда старик Селиван, воевавший еще в Первую мировую и получивший за это Георгиевский крест, читает вслух книгу, где объясняется происхождение имен усвятцев, призванных к выполнению воинского долга. Отсюда и становится известно, что, если взять в расчет греческие или римские корни, Касьян получается «шлемоносец», Афанасий — «не боящийся смерти», Алексей — «заступник отечества, заступник всех страждущих», а Никола и вовсе «победитель»… Казалось бы, сцена отчасти шуточная («Шутейное это все», — конфузится один из мужиков), кто только не толковал имена, и всяк по-своему. Но есть тут и серьезный смысл, поскольку в мирной жизни у тебя одно имя, а на войне — другое, дающее тебе силы и возможности противостоять сильному и безжалостному врагу.

Мирная жизнь отходит от «шлемоносцев» не тотчас, она тянется за ними, как послед, липнет и не отстает. Касьян разговаривает ночью с женой Натахой, общается с матерью, смотрит на своих детишек, и эта жизнь — привычная, семейная, теплая — никак не может его отпустить. Но все-таки отпускает. Вместе с другими мужиками Касьян моется вОстомле, и один из усвятцев, Матюха, прощается с рекой: «Ну, матушка Остомля, — проговорил он виноватой скороговоркой. — Прости-прощай. Какие будем пить воды-реки, в какой стороне — пока незнамо. Пошли мы...» Последний домашний обед, последняя выпеченная матерью коврига хлеба, которую сам Касьян уже не режет, передоверяет это право старшему сыну, еще мальчишке. Но теперь глава семейства уходит, «и каждый шаг его будет необратим, а путь его неведом», вернется ли — неизвестно, и в доме должен быстро взрасти новый хозяин.

Еще одна сцена прощания — в конюшне, где Касьян проработал десяток лет колхозной жизни. Он прощается с лошадьми, скармливает им ковригу (припасенную, вообще-то, для себя), а дальше — толпа у сельсовета, построение и уход из деревни нестройными рядами, под плач матерей, жен и детишек. Те сопровождают «усвятских шлемоносцев» несколько верст, сколько хватает сил, но наступает момент, когда надо отпускать мужчин. С возвышенности они бросают прощальный взгляд на Усвяты, куда многие из них, скорее всего, не вернутся. «Глянул туда и Касьян и враз пристыл к телеге, охолодал защемившей душой от видения и не мог оторваться, хотя, как ни силился, как ни понуждал глаза, не разглядел ни своего двора, ни даже примерного места, где должно ему быть. Но все равно — вот оно, как ни бежали, как ни ехали. Еще и ветер, что относил в ту сторону взволнованные дымки цигарок, долетал туда за каких-нибудь три счета и вот уже кудрявил надворные ветлы, курил золой, высыпанной под откос из еще не остывших печей, трепал ребячьи волосенки и бабьи платки, что еще небось маячили кучками на осиротевших улицах...»

Читатель так и не дождется первого боя, в который, конечно же, бросят жителей Усвят, равно как и тысяч других больших и малых селений, разбросанных по всей стране. В повести показаны первые десять дней войны, когда человеческая сила только начинала стягиваться, мобилизовываться, и ни Сталинградом, ни Курской дугой еще не пахло. Мужчин собирают, с ними прощаются, они уходят, кружит где-то в недосягаемой небесной вышине степной орел, «похожий на распростертую черную рубаху» — и на этом повествование заканчивается.

Нет ни батальных сцен, ни военных операций, ни описаний рукопашного боя, когда, как рассказывал дедушка Селиван, расстреляв боезапас, противники сходятся в последней смертельной схватке. Все это будет там, за далеким (пока еще) горизонтом. Будут кровавые сражения, тысячи смертей, подвиги, героизм; и трусость будет, и малодушие, и предательство. Все не могут быть героями, и кто-то из усвятцев, если трезво помыслить, где-нибудь может дать слабину. Мы этого не видим, можем лишь воображать, представляя будущие судьбы жителей обычного русского села. Но из своего времени мы-то знаем, какие пути-дороги были у нашего солдата, в каких сражениях он участвовал, какой ценой далась долгожданная победа, и потому воображение разгоняется, и перед глазами встают картины того, о чем автор умолчал.

Вполне можно представить, допустим, как один из усвятцев погибает где-нибудь подо Ржевом, в лесах и болотах, и домой приходит сообщение, мол, пропал без вести. Можно представить, как кто-то из них бросается грудью на амбразуру, а другой швыряет связку гранат под вражеский «Тигр». Кому еще это делать? Именно они и победили, насельники бесчисленных российских Усвят, именно они отдали миллионы жизней ради общей победы. Именно об этих простых людях писала Анна Ахматова:

                                               Вот о вас и напишут книжки:

                                               «Жизнь свою за други своя»,

                                               Незатейливые парнишки –

                                               Ваньки, Васьки, Алёшки, Гришки,

                                               Внуки, братики, сыновья!

 

Но самих подвигов мы, повторюсь, не увидим. И в этом — в нежелании описывать схватки на поле брани — видится мудрость автора. Этих описаний ко времени создания повести (70-е годы прошлого века) уже было предостаточно в нашей литературе. И кинематограф тут постарался, воплотив на экране самые грандиозные и эффектные с точки зрения показа события войны, так что добавить было уже нечего. Но вот этот разор и та собранность, что родила война в душах людей, вот это, как сегодня бы сказали, непафосноеосознание своей мужской обязанности, своего человеческого долга, его тяжесть и щемящая боль прощанья, пожалуй, больше всего и поразили тогда в повести Евгения Носова. Да и до сего дня современная культура охотнее создаст какой-нибудь блокбастер «Сталинград» в исполнении Бондарчука-младшего, дабы привлечь к военной истории тинейджеров и прочих иванов, не помнящих родства. Носов показал, по сути, войну без войны. Отправка на фронт призывников одной маленькой деревни предстала страницей русской истории.

Это удалось во многом благодаря тому, что Носов возвращает нас в стихию русского языка, в его огромную вселенную, которая оказывается почти бесконечной.

«Уже и белые платки стало видать, и щетинка граблей замаячила над головами, а скоро и бабья галдеца донеслась до слуха. Спешат, судачат крикливо на весь луг, а за торопкой этой ватажкой — хвост ребятни, мал мала меньше. Упросились-таки, пострелята, выголосили себе приключение. Да и какому мальцу охота сидеть в опустевшей деревне, когда приспел сенокос, когда неудержимо тянет к себе парной теплынью речка Остомля, а займище полно земляники и всякой лесной и луговой забавы — цветов, стрекоз и птах». Это не «народный» орнамент и не стилизация — этот язык органичен для героев Евгения Носова и для него самого. И деревенский уклад жизни органичен, поскольку знаком с детства, а не собран горожанином в виде литературного материала. Тут каждая деталь, каждая бытовая мелочь, каждое слово играют, служат дополнительным мазком в картине, воссоздаваемой автором.

Причем удивительно, что картина — вроде бы локальная по тематике, не грандиозное эпическое полотно в духе суриковского «Покорения Сибири Ермаком». Но в сознании читателя возникает как раз таки эпическая картина. Таких Усвят по стране были даже не сотни — многие тысячи, и людской ручеек из каждой сливался в единый поток из тел и душ человеческих, который затем превратился в барьер, вставший на пути захватчиков. Увы, покромсали эти тела безжалостно; и душ отправили в мир иной — без счета. Но без этих жертв ни Победы не было бы, ни тех, кто живет в нынешнее время. Автор тут не стремится создать некий символ, разве что вначале приводит эпиграф из «Слова о полку Игореве», отсылая к русскому архетипу, к вечному сюжету защиты Отечества от беспощадного врага. Тем не менее, символика вырисовывается сама собой, что можно отнести к безусловным заслугам писателя Евгения Носова.

 

 

Скорбные итоги

Рассказ «Красное вино победы» — это уже не начало, а самый конец войны, весенние денечки в конце апреля — начале мая сорок пятого года. Но мы опять не увидим ни описания боевых операций, ни подвигов, совершаемых солдатами и офицерами. Носов вновь предлагает читателю «войну без войны». Она присутствует, конечно же, на страницах, но видится как бы в отраженном виде, через судьбы изувеченных в сражениях бойцов.

Место действия рассказа — глубокий тыл, госпиталь в Серпухове, куда герой-рассказчик попал еще зимой, после осколочного ранения, полученного в момент прорыва советской армии в Восточной Пруссии. Рядом с ним такие же раненые, кто менее серьезно, кто более, и сюжет, по сути, заключается в описании последних дней войны, увиденных глазами обитателей госпитальной палаты. Суровая реальность госпиталя показана без прикрас и со знанием дела. Что не удивляет: основа рассказа — автобиографическая, сам автор именно в это время лежал в госпитале с ранением. Но это не запись с натуры, писатель и здесь пытается показать когда явную, когда скрытую драму большого народа, пусть и через малое количество его представителей.

У Михая из Молдавии оторваны взрывом обе руки, у рассказчика повреждена осколками лопатка и рука, у Саши Селиванова раздроблена нога. Каждый понес какую-то утрату, частично или полностью потерял былое здоровье, а сколько еще осталось лежать на полях сражений? Этих увечных, как ни странно, можно считать счастливчиками, они все-таки выжили и больше в бой не пойдут. Миллионам их соотечественников повезло меньше, они уже давно в земле сырой, и эти огромные жертвы тоже живо представляются.

Не каждый обитатель палаты, увы, дождется победы. Солдат Копешкин, например, с перебитыми руками и шейными позвонками, не доживет до всеобщего праздника. В этом «обознике», что поил, кормил, запрягал и распрягал лошадей, да однажды угодил под огонь вражеской артиллерии, проглядывает колхозный конюх Касьян из «Усвятскихшлемоносцев». И очень горько от того, что красное вино победы суждено пригубить не всем.

 

 

Горький привкус Победы

 «Войну без войны» мы найдем и еще в одном рассказе Евгения Носова — «Шопен, соната номер два». Скорее даже не войну, а ее дальнее эхо, поскольку после ее окончания минуло уже немало лет. В русскую глубинку, в район села Прохоровка направляется духовой оркестр для создания музыкального сопровождения в момент открытия памятникапавшим в Великую Отечественную. Музыканты в основном молодые, пороху не нюхавшие, только «старшой», дядя Саша — фронтовик.

Пока едут в кузове грузовика, добираясь до места, где воздвигли памятник, дядя Саша вспоминает самое грандиозное (и самое страшное) в истории танковое сражение под Прохоровкой. Как двигались друг на друга армады стальных машин, плюясь огнем; и как позже, уже по окончанию войны, искореженные и сожженные «тигры», «фердинанды» и «тридцатьчетверки» свозили с поля сражения на одно кладбище, где уничтоженные машины (так тогда казалось) даже в таком виде продолжали ненавидеть друг друга…

Молодые «лабухи», как и положено, ведут себя легкомысленно, они не прочь глотнуть водочки по дороге к памятным местам, но «старшой» эту инициативу гасит — не тот случай, чтобы выпивкой пробавляться. В момент открытия памятника над братской могилой не все могут проникнуться скорбным духом события: многие выступают не то чтобы дежурно, просто думают больше о своем выступлении, нежели о тех, кто уже не одно десятилетие лежит в земле сырой. А вот дядя Саша думает именно о них. Вполуха слушая выступающих, он не может оторвать взгляда от списка погибших бойцов, читает его про себя и мысленно вставляет свою фамилию — Полосухин — в список павших, выбитый на камне в алфавитном порядке. Два мира — тех, кто прошел сквозь ад войны, и тех, кто родился и вырос после, в пространстве рассказа существуют бок о бок, но по отдельности. И выпивают после окончания митинга его участники по отдельности: фронтовики — своей компанией, то и дело погружаясь в военные воспоминания, музыканты — в своем кругу, споря в основном о футболе.

Потом оркестру придется топать по дождю, поскольку грузовик дядя Саша предоставит фронтовикам; и все будут недовольны, но в конце концов найдут таки пристанище — дом вдовы Пелагеи, где молодежи захочется повеселиться, благо у хозяйки квартируют заезжие студентки. Но и здесь догоняет эхо войны. В этом семействе на фронте (или от ран сразу после войны) погибло четверо — отец семейства, два брата Пелагеи и ее муж. Вся мужская часть семьи, ни один не уцелел. И потому веселье как-то не задается. Молодежь, конечно, хотела бы «сбацать шейк», но дядя Саша предлагает музыкантам сыграть скорбную сонату номер два Шопена. И музыканты с удивлением, через не хочу, начинают играть, чтобы через музыку прочувствовать то, что и было главным содержанием описываемых в рассказе событий. Великая музыка объединяет два разделенных поколения, пробуждает души тех, кого, по счастью, миновала горькая чаша, и восстанавливает «связь времен».

Евгений Носов честно описывает страшную реальность войны, но жизнь в его военной прозе в конечном итоге всегда побеждает, и писатель стремится продемонстрировать эту победу, даже если у нее горький привкус.