Шульпяков Глеб Юрьевич — поэт, прозаик, драматург, главный редактор литературно-художественного журнала “Новая Юность”. Автор книг стихов “Щелчок” (М., 2001) и “Желудь” (М., 2008), романов “Книга Синана” (М., 2005), “Цунами” (М., 2008) и “Фес” (М., 2010). Живет в Москве.

надо бы встать, выйти из кафе, подняться в номер,
закрыть двери/окна/шторы, стащить рубашку
— упасть на постель, провалиться в сон —
но вместо этого я не могу не смотреть на улицу,
где, глядя перед собой как слепые, идут люди,
не могу отвести глаз от прохожих, между которыми общего —
только этот город и стены друг между другом —
только воздушные шары фантазий, скрипящие над головами,
— и я эти шары вижу

…несколько лет назад.
Невысокая, гладкие волосы
собраны на затылке (бедра
обтянуты светлой юбкой).
Турчанка, переводчица —
она повторяла слова, мои слова.
Чем еще подкупить мужчину?
Широкие брови; масличный разрез глаз.
Темные, полупрозрачные, они
излучали тревогу, как будто
она знала, что между нами будет…
А потом проходит — сколько? — четыре года.
Мой роман вышел, я возвращаюсь в город.
В книжном издатели, журналисты.
Английский, турецкий язык, музыка —
сливаются в ровный шум.
А я все смотрю поверх голов, ищу
ее взгляд. И не нахожу, не вижу.
Она не приходит.

“Найти и подарить книгу”.
“Не может быть, чтобы она забыла”.
Ведь это нашу историю
я рассказал в романе. Нашу ночь
подарил герою. Наши чувства
рассказал всему миру.
Утром спускаюсь по горячим камням.
Грохот города отступает, меркнет.
В древних кельях тишина и прохлада.
Вода звенит в фонтане — как в тот день.
“Как представить господина?” —
На губах у привратника полуулыбка.
Смотрит — как будто все знает.
“Господину обычный или турецкий?”
Пальцы не слушаются, чашка
вот-вот выскочит из рук.
Сижу, уткнувшись в газету.
И вдруг слышу забытый голос.
“Это вы? Вы ко мне?”

Сухая ладонь, быстрое пожатие —
ни словом, ни жестом! только
из-под ресниц темный блеск.
“Объявлен культурной столицей Европы...
Рада поздравить с книгой…” —
Она говорит не своим, деловым тоном.
А я смотрю на нежную шею.
На влажные крупные зубы, которые
разжимал языком, чтобы ощутить
горячий клубничный вкус
(мы ели в кафе клубнику).
И снова: “Наш культурный центр…
Среди почетных гостей…”
Она говорит, чтобы заглушить наши мысли.
Но я вижу стыд и любопытство.
Такими были ее глаза, когда она,
полураздетая, прижималась ко мне,
чтобы я не видел ее наготы; и в дверях,
когда запретила провожать себя.

“Что-то еще?” — Мы встаем.
Я чувствую, как рубашка отлипает от кожи.
“Мне хотелось подарить тебе…” —
Оба смотрим на книгу,
как будто под обложкой приговор.
“Если можно, подпишите роман…” —
Она обводит рукой галерею.
“Для нас это важно, очень”.
Я покорно вынимаю ручку.
Ладонь сухая, ни секунды дольше.
На лестнице оборачиваюсь —
нет, светлая юбка исчезла в келье.
Чернильные полосы кипарисов,
и на столе красное пятно книги.
По дороге обратно сажусь в кафе.
Вспоминаю тот, настоящий вечер.
Стул напротив, который остался пуст —
потому что она не пришла.
Нетронутую клубнику, и как
один поднялся в пустой номер.
“Надо бы встать, — говорю, очнувшись. —
Дойти до гостиницы, зашторить окна.
Заснуть, а завтра улететь из этого города”.
Но другой голос перебивает:
“Надо бы все рассказать ей — ночью,
когда мы закончим”. Ночью —
и будем лежать навзничь. Ночью,
и слушать тихий шелест.
Ночью — над нашими мокрыми
головами.